Папе легче. Он ничего вокруг не замечает, потому что увлечен новым делом — фотографирует дельфинов. Дельфины почти не оставляют нас. Не успевает исчезнуть одна стая, как появляется новая — и опять начинается игра в догоняшки. Дельфины то отстают немножко то, взяв разгон, несутся рядом с теплоходом, красиво и враз выпрыгивая из воды, то легко обгоняют «Туркмению». Возбужденный папа бегает с одного борта на другой — ему очень хочется сфотографировать дельфина в тот момент, когда он выскакивает из воды, и все никак не удается.

Один раз папина беготня почему-то не понравилась здоровому дядьке, вышедшему на палубу с пивной бутылкой в руке. Дядька мрачно понаблюдал за папой, скрипнул зубами и сказал:

— Снайпер… елкин корень!.. А хочешь, я ему, поганцу, в нос бутылкой засандалю?

С моим папой постоянно приключается что-нибудь подобное. Он, как магнит, притягивает к себе всяких грубиянов, знатоков, советчиков и уличных философов. Хотя сам — человек воспитанный и никогда никого не задевает. Я думаю, что папа именно из-за этого свойства посвятил жизнь физике, чтобы иметь дело с атомами, а не с людьми.

Стоит папе, например, раз в полгода самому отправиться в магазин, как к нему тут же привязывается какой-нибудь небритый гражданин.

— Кореш, — говорит он, — не бери эту кислятину (речь идет о сухом вине «Фетяска», прописанном папе докторами). — Возьми вон лучше «тринадцатый» портвейн. А то, я вижу, ты насчет выпивки не волокешь.

И поскольку папа, имея собственное мнение, не следует совету гражданина, тот начинает нервничать и обижаться:

— А ну, поставь обратно! — требует он. — Ставь, кому говорю!.. Девушка, забери этот квас — дай человеку бутылку портвейна. — И насильно запихивает папе в авоську ненужное ему вино.

В воскресенье на рыбалке, хотя папа забивается обычно в самое безлюдное место, из кустов вдруг вылезает специально, видать, затаившийся там знаток.

— На что ловишь? — тяжело дыша, спрашивает он. — На червя? Отцепляй к лешему, на вот тебе опарыша… Куда кидаешь, голова?! Бросай на быстринку. Грузило отвяжи, пень! Сейчас верховая рыба берет.

Однажды, рассказывал папа, ему довелось быть в малознакомой компании. Папа вел себя очень тихо: тостов не провозглашал, не просил соседей передать ему ветчину и заливное, вообще старался как можно меньше привлекать к себе внимания. Кончилось все тем, что к нему подошел один из гостей и спросил:

— Ты баптист?

Как папа ни отпирался, гость не поверил ему. Целый вечер он уговаривал папу порвать с религией, доказывал, что бога нет, и в конце концов устроил страшный скандал, заявив, что ноги его больше не будет в доме, где принимают религиозных фанатиков и мракобесов.

От дядьки с бутылкой папа отделался легко: заметил тому, что бутылка еще полная и, пожалуй, не стоит с ней расставаться. Так что дядька только погрозил дельфинам.

— Я тя в гробу видал! — крикнул он. — Умней человека стали! Нет, ты докажи! — и ушел назад в каюту.

Одно из предсказаний Паганеля все-таки сбылось — мы пришли в Южно-Курильск в шестнадцать часов. Пришли и встали на рейде. Было еще светло, и Паганель, разведавший все заранее, издалека показал нам и гостиницу, видневшуюся на горке, и причал, и дорогу на горячий пляж.

Посрамленный дядя Коля подошел извиниться.

— Теперь вижу, — сказал он, — что-то такое, действительно, есть в этой вашей науке. Может, и не надо тебя пока на необитаемый остров. Может, стоит повременить… Как ты там планировал — чего мы сегодня еще успеем? Повтори, будь добр.

Дядя Коля решил, что такой случай, вообще, надо достойно отметить, и пригласил меня в буфет.

— Двести грамм «Мишки на Севере» — даме, — попросил он. — Ну, а мне — рюмочку. Все же теплоход, старуха, в здешних местах — это уголок цивилизации. Когда-то мы еще с нею встретимся.

Не успели мы взобраться на высокие стулья, как прибежал папа.

— Нечего рассиживаться! — заторопил он нас. — Быстро хватайте рюкзаки! Детеныш, бегом! Что ты как сонная курица! Плашкоут уже подходит.

Плашкоут подошел, на нем привезли новых пассажиров — и на теплоходе сразу стало вдвое теснее. Мы подхватили рюкзаки, направились было к трапу, но тут увидели, что на освободившийся плашкоут выгружают бочки, ящики и мешки с почтой.

— Видимо, скоропортящиеся грузы, — предположил Паганель, останавливаясь. — Их, конечно, в первую очередь.

Раньше других обо всем догадался дядя Коля.

— Старуха, назад! — зашептал он. — Бросай рюкзак! Бросай к свиньям — никто его здесь не тронет.

— Ах я кретин! — ругал себя дядя Коля в буфете, быстро заполнявшемся вновь прибывшими пассажирами. — Девушка! Сто граммов коньяку и полкило конфет — даме… Ах, балбес седой! Это огурцы-то соленые скоропортящийся груз!..

Через некоторое время в буфет зашел Паганель, остановился за нашими спинами и грустно спросил:

— Едите?.. «Мишку на Севере»?

Едим, ну и что? — с вызовом ответил дядя Коля.

— И выпиваете, — Паганель вздохнул. — Апше, я бы тоже выпил капельку.

— Глянь-ка, старуха, что это там за сирота? — не оборачиваясь, спросил дядя Коля.

Я оглянулась и сказала: по всей вероятности, это дядя Толя-Паганель. Вроде он.

— Ба! — обрадовался дядя Коля. — Пан доктор! Какая встреча! А почему вы не на горячем пляже? Ведь вы там должны быть.

В девять часов вечера на плашкоут пустили пассажиров. Двое матросов, напружинив могучие татуированные груди, удерживали толпу. Третий пересчитывал вступающих на трап. Отсчитав сколько положено, он растопырил руки и сказал:

— Всё-всё! Остальные — следующим рейсом.

— А чемоданы! — закричала какая-то женщина. — Чемоданы мои, змей ты такой! (Ее чемоданы унес вперед попутчик).

Матрос очень обиделся.

— Вот люди, — сказал он, — бывают же такие нехорошие люди, вредные, которые поднимают шум из-за каких-то несчастных чемоданов. А кому, если разобраться, эти задрипанные чемоданы нужны? И куда они вообще могут дальше острова подеваться? Вон, например, у гражданочки, — он указал на старушку в плюшевой жакетке, — пацаны вперед прошмыгнули, а она хоть бы что. У вас ведь, гражданка, прошмыгнули пацаны? — спросил матрос.

Старушка, гордая вниманием, охотно подтвердила: да, это точно были ее ребятишки.

…В одиннадцать часов плашкоут вернулся, и все началось в обратном порядке: сначала на него пустили пассажиров, а затем стали выгружать оставшиеся мешки и пакеты.

Поднялся ветерок. Соленые брызги обдавали сбившихся в кучку людей. Плашкоут болтало. Сетка с грузом опасно раскачивалась. Огромная тень от нее металась по палубе. Плакали маленькие дети.

Папа с Паганелем, отойдя в сторонку, пытались разобраться, чем вызван такой порядок погрузки-выгрузки, нет ли здесь какого-нибудь морского секрета или железной необходимости.

Они так и не успели прийти к общему знаменателю, потому что всех отвлекло новое событие. Вторым рейсом с острова приплыли опоздавшие пассажиры — двое бородатых мужчин в штормовках. Теперь они просились на «Туркмению».

— Эй, на борту! — кричали опоздавшие. — Возьмите нас! Нас только двое.

— Нельзя, товарищи, мест нет, — отвечали им сверху матросы.

— Ты не темни, друг! — строжились мужчины. — Как это нет, когда столько-то сошло, а столько-то взяли. Скажи лучше — трап лишний раз спустить лень.

— Ишь, грамотный! — ехидничали матросы. — Сказано — нет — значит нет.

— Мальчики! — заволновались эти двое. — Вы что, серьезно? Нам же неделю тут сидеть до следующего теплохода. Это же не трамвай на материке. Будьте людьми.

— Шабаш! — сказали мальчики. — Давай отчаливай.

Тогда все, кто был на плашкоуте, стали кричать хором:

— Возь-ми-те дво-их!.. Возь-ми-те дво-их!

Матросы надвинули фуражки с «крабами» на глаза и повернулись к плашкоуту спинами.

— Зй, ребятки! — жалобно крикнул один из опоздавших. — Я врач! Могу пригодиться!