— Спасайте детей и женщин! — страшным голосом закричал дядя Коля. Расставив ноги и согнувшись, он держался за свой чугунный рюкзак, который не оторвал бы от палубы и девятибалльный шторм.

Первым спас ребенка Паганель. Его припечатало спиной к переборке и прямо в объятия заплеснуло одного из конопатых пацанов.

Паганелю не за что было ухватиться руками — и он спас мальчишку. Следом, подталкиваемая волной, к нему мелко присеменила бабушка с вязанием. Паганель заодно спас и бабушку.

Через минуту, в салоне, вымокшие с головы до ног, мы пересчитывали раны. У папы было разбито колено, у Паганеля сочилась кровь из губы, проткнутой бабушкиной спицей.

— Где твой рюкзак? — вдруг спросил его дядя Коля. Паганель, пососав губу, гордо ответил:

— Я спасал детей и женщин!

— Карамба! — прорычал дядя Коля и, втянув голову в плечи, ринулся на палубу.

Когда раскисший рюкзак шлепнулся рядом с остальными, Паганель сознался еще в одной потере.

— Очки смыло, — виноватым голосом сказал он. Дядя Коля, подавив судорожный вздох, расстегнул на нем штормовку и вынул пропавшие очки из внутреннего кармана.

— Потрясающе! — изумился Паганель. — Как их туда занесло?.. И это всего лишь Японское море. Представляете, что нас ждет в океане?

Дядя Коля сердито сказал, что лучше бы это Японское море, а вместе с ним все другие моря и океаны в один прекрасный момент пересохли к чертовой матери. Он также ничего не будет иметь против, если заодно пересохнут искусственные водохранилища, материковые озера, великие реки, речушки, ручейки и арыки.

Дядя Коля был очень расстроен. У него промокла трубка, и пользоваться ею снова можно было теперь не раньше чем часа через полтора…

Заночевали мы на катере, который остался у причала Славянки до утра.

Команда сварила флотский борщ. Дядя Толя достал большую граненую бутылку с тремя богатырями на этикетке. Один из моряков посмотрел на эту бутылку, цокнул языком и принес пузатый графин со спиртом.

Меня отсадили за отдельный столик и налили такую великанскую миску борща, что я, не доплыв до середины ее, начала клевать носом.

Папа два раза сказал: «Малыш — на боковую», — и забыл про меня, потому что у них за столом завязался интересный мужской разговор.

Раскрасневшийся капитан стащил через голову рубаху и остался в одной майке. По толстым волосатым рукам его плыли русалки и пароходы. Ссутулившийся механик, который, наоборот, не снял даже фуражки с крабом, все повторял: «Лендлиз… Лендлиз». Моряки вспоминали, как во время войны они возили через океан американскую помощь, как боялись японских подводных лодок, как в городе Сан-Франциско, в специальном магазине для русских, они покупали широкие штаны, которые сами американцы тогда уже не носили, и туфли на шпильках. Они до сих пор удивлялись тому, что на всех четырех этажах магазина не было ни одного продавца, а товары лежали навалом — подходи и бери.

Радист, какой-то все время разламывающийся на части и выпрыгивающий из себя человечек, хотя по молодости американских грузов не возил и штанов в Сан-Франциско не покупал, хотел, чтобы его слушали больше всех.

— А вот я!.. — выкрикивал он то и дело. — А вот у меня!.. А вот у моего брательника!..

Дядя Коля уловил, наконец, момент, когда можно говорить совсем откровенно, и спросил по-простецки:

— Ну, ладно, мужики… Вот вы опытные морские волки. Как же вы нас на выходе из бухты искупали? Знали, небось, что начнет поливать? Чего же не прогнали людей с палубы?

— Да ведь разве вас прогонишь? — сказал капитан. — Народ — он баран. Мы еще специально бортом к волнам развернулись.

— Завсегда так делаем, — признался механик.

Тут капитан сообразил, наверное, что сказанул лишнее, и недовольно одернул механика:

— Чего болтаешь, Власыч!

А радист, который задремал было, вдруг проснулся и сказал:

— Да… Почему такое?.. Почему мы другим ничего не рассказываем, а вам — все? Вы какие есть люди?.. Вас утопить надо!

К счастью, капитан с ним не согласился. Капитан зевнул и сказал, что пора спать.

И мы живыми ушли в отведенный нам маленький носовой кубрик.

Опьяневший же радист еще долго шарашился по палубе, стукался о переборки и кричал, что мы наверняка шпионы. Или, того хуже, — корреспонденты. И тогда нас обязательно надо побросать за борт.

…Утопить нас не утопили, но утром подняли чуть свет. Морякам надо было готовиться в обратный рейс.

— Давай, давай, ребята! Не телись! — поторапливал нас радист.

Вдоль берега стояли уютные домики — двухэтажные, с верандами, украшенные цветным кирпичом. «Колониальный стиль», — сказал папа. На сопках, окружавших Славянку, росли непривычные деревья, с высоко поднятой и отброшенной на одну сторону кроной. Из-за края дымящегося туманом моря выползало огромное солнце. На витринах закрытых еще киосков лежали диковинные консервы «Банановый джем» и «Славянский ерш».

Подошел маленький автобус, и мы отправились в Посьет.

Утро становилось все теплее и солнечнее, сопки, окружавшие дорогу, были очень красивы. От всего этого, да еще от предвкушения будущих удовольствий, у нас возникло прекрасное настроение. Дело в том, что мы ехали в Посьет не наобум Лазаря, а к хорошим друзьям Паганеля, работающим там на биостанции. И Паганель, кроме теплого моря, которое он гарантировал в любом случае, твердо обещал нам лодки, акваланги, пищевое довольствие, а возможно, и отдельный домик.

— В крайнем случае поставим палатки, — говорил он, — но только в крайнем. Думаю, они нам не понадобятся.

За такую щедрость все прониклись к нему большим уважением, а дядя Коля даже один раз назвал его в разговоре «командором».

В Посьете, однако, про биостанцию ничего не знали. Какой-то сжалившийся строительный начальник целый обеденный перерыв возил нас на своем газике по крутым улочкам поселка, сам стучался в двери разных учреждений, спрашивал — но бесполезно.

Наконец, мы приехали на берег моря, и здесь водитель угрюмо сообщил начальнику, что бензин кончился.

Потом он посвистел маленько и сказал:

— А станцию эту я знаю. Она не здесь, она под Славянкой работает.

— Ты что же молчал, Петрович? — обиделся начальник.

— А-а, вам хоть говори, хоть не говори…

— Тьфу на тебя, малахольного! — в сердцах плюнул начальник.

— Ну, что? — спросил папа, когда мы вылезли из газика. — Назад в Славянку?

— Никуда я дальше не поеду, — сказал дядя Коля. — Хватит! — и он сбросил на землю рюкзак, отчего глазевшая на нас собака испуганно шарахнулась в сторону.

— Да и куда ехать-то? Вы посмотрите вперед. Мы посмотрели.

Прямо перед нами коротким сапожком уходил в море красивый, как на цветной открытке, полуостров. «Голенище» этого «сапога» занимали длинные строения рыбоучастка, возле ворот которого мы стояли; у «каблука» лепилось несколько домиков, а «носок» — зеленый и тупой — врезался в море, и у окончания его кипели белые волны.

— Да-а, — вздохнул Паганель. — Швейцария!

— Ну, Швейцария не Швейцария, — хмыкнул папа, не раз бывавший в Швейцарии.

— Нет, не Швейцария, — сказал дядя Коля. — Это настоящий Капри!

— Ну, Капри не Капри, — пожал плечами папа, которому доводилось бывать и на Капри.

— Во всяком случае, — заметил дядя Коля, — если существует рай на земле, то он должен выглядеть именно так. Или примерно так. Вступим же во врата рая, — он показал на калитку рыбоучастка, — пока в них не возник архангел с берданкой.