Дядю Колю, кроме большой теплоотдачи, терзает еще бессонница. Обнаружилось, что он не может спать в палатке. Дядя Коля считает, что это из-за комаров. Не потому, что они кусают его. Мы все спим в спальных мешках, выставив наружу только носы: мешок комар прокусить не в силах, а с носа его всегда можно сдуть. Дядю Колю угнетает комариный писк. Лучше бы уж волки выли, говорит он, — это, наверное, легче. А комариный писк действует ему на нервы. Особенно, когда комар вьется где-то в ногах, тычется бесполезно, не находит лазейки, начинает раздражаться и взвизгивать. Это раздражение передается дяде Коле, ему в такие моменты хочется сказать: «Ну что ты там зудишь?! Лети сюда — вот открытое место. Кусай — только замолчи!»

Так он лежит по целым ночам и злится.

Правда, какую-то пользу можно извлечь даже из бессонницы, говорит дядя Коля. Например, он любуется восходом солнца, который мы регулярно просыпаем. Еще дядя Коля знает, что по утрам из поселка прибегает собака — вылизывать наши миски, сложенные под кустиком.

Но польза пользой, а бессонница здорово подкосила дядю Колю. Он еще более заострился, потерял аппетит, под глазами у него появились синие круги.

Поэтому на третью ночь они с Паганелем решили дать комарам генеральное сражение. Сначала они пытались выкурить их, для чего развели внутри палатки, на листе фанеры, костер из сырой травы и, размахивая полотенцами, стали гнать комаров вон.

— Ну как, летят? — спрашивали они нас. — Вылетают — нет?

Вылетают ли комары, плохо было видно, но сами дядя Коля с Паганелем скоро выскочили из палатки. Минут пять, наверное, они сидели на земле и страшно кашляли, мотая головами.

Трава в палатке, между тем, подсохла и вспыхнула огнем. Нерастерявшийся папа залил пожар компотом, выбросил тлеющую фанеру наружу и принялся топтать ее ногами.

— Может, вы просто подожжете палатку? — спросил он. — Тогда уж заведомо все комары погибнут.

Дядя Коля с Паганелем ничего де ответили. Они покашляли еще немножко и приступили ко второй половине операции. Теперь началась борьба с отдельными уцелевшими комарами. Дядя Коля с Паганелем, включив фонарики, брали летящего комара в перекрест, снижали на стенку палатки и били кедом.

Туго натянутая палатка на каждый удар отвечала пушечным выстрелом.

Зенитчики вошли в азарт.

Палатка гудела.

В Посьете лаяли растревоженные собаки.

В конце концов, с моря подошел сторожевой катер, осветил нас мощным прожектором, и оттуда сердито крикнули:

— Эй, на берегу!.. Вы что там, с ума посходили?!

Сражение пришлось остановить.

Но дядя Коля не сдался. На следующий день он сходил в поселок, вернулся с бутылкой коньяка и, потрясая ею, грозно сказал:

— Ну, я т-тебе покажу!

…В эту ночь дядя Коля спал, как убитый.

Папа аккуратно ведет дневник. Каждый день он ухитряется выкроить минутку, достает маленький пузатый блокнотик и мелким почерком заносит в него разнообразные данные: температуру воды, облачность, количество пойманных гребешков, мелкие происшествия и свои вытекающие размышления.

Дядя Коля, которому, в силу профессии его, полагается быть нашим летописцем, ходит вокруг папы со страдальческим лицом, заглядывает через плечо и стонет:

— Меня надо расстрелять, — говорит дядя Коля. — Поставить к стенке и безжалостно кокнуть, как злостного растратчика.

Сам он вел записи только первые два дня, а потом охладел к этому делу. Красивая планшетка его, где в специальных гнездах хранятся отточенные карандаши и авторучки, беспризорно валяется на земле, об нее вечно все спотыкаются и отшвыривают ногой в сторону. Яростнее всех отшвыривает планшетку дядя Коля.

Вообще дядя Коля говорит, что сам не в состоянии объяснить, как он, при таком отвращении к перу и бумаге, при таком варварском неумении работать, сумел все же написать несколько книжек и почему эти книжки получились такими, что его пока не подвергают за них гражданской казни с конфискацией имущества.

…Прекраснее всего наши вечера здесь, когда мы, поужинав, завариваем чай, разливаем его по кружкам и папа начинает рассказывать нам о звездах. Заводит такие разговоры обычно дядя Коля. Он знает небесную географию еще хуже, чем земную, из всех созвездий умеет отыскать только Большую Медведицу и поэтому всякий раз просит папу:

— Ну-ка, Володимир, покажи мне еще, где у нас созвездие Лебедь?.. Ага… А это… Как оно?.. Рака и щуки?

Папа показывает сначала неохотно, а потом увлекается сам и начинает интересную экскурсию по созвездиям и туманностям.

Мы лежим у потухающего костра, смотрим в небо, слушаем, как негромко шумят деревья, как пошлепывает внизу море о камни — и полуостров наш постепенно превращается в маленькую планету, медленно плывущую куда-то в пространстве…

Рядом с нами на мысе расположились туристы из Москвы. Вернее, это мы расположились рядом с ними. Место для лагеря ходил выбирать Паганель, и тогда еще, вернувшись, он сказал:

— Там уже стоят две палаточки, но, думаю, они нам не помешают. Ребята вроде симпатичные — я уже познакомился с ними. Все — молодые инженеры из Москвы.

Когда мы подошли к этому месту, палаток стояло уже четыре.

Я сразу поняла, что инженеры из Москвы опытные туристы. Их было восемь человек, но они умудрялись одновременно выполнять столько работы, что казалось, будто людей на полянке вдвое больше.

Вот что они делали:

закрепляли последнюю палатку,

рубили дрова в два топора,

ремонтировали ботинки,

драили песком один большой котел и четыре маленькие кастрюли,

заряжали кинокамеру,

осматривали в большой бинокль морские дали,

развешивали для вяления рыбу-горбушу,

стирали штормовки в алюминиевом корыте,

надували резиновые матрацы и выколачивали пыль из одеял.

При этом они успевали еще и загорать, поворачиваясь к солнцу разными местами, чтобы не спалить какую-нибудь одну часть тела.

— Бог в помощь! — крикнул Паганель. А папа спросил; — Рыбка здешняя?

— Нет. Сахалинская, — ответили туристы. — А крабы — шикотанские.

— Так вы, значит, уже оттуда?! — обрадовался Паганель. — А мы как раз туда собираемся.

Туристы неопределенно шевельнули плечами: дескать, глядите — дело ваше.

— Вот! — поднял палец Паганель. — Век живи — век учись. Заметьте, как поступают умные люди: сначала едут на холодные, туманные острова, а потом уж в солнечный Посьет — отогреться после трудного путешествия.

Туристы согласно шмыгнули носами: дескать, ага — мы такие.

— Проворные молодые люди, — негромко проворчал дядя Коля. — И на островах раньше побывали, и здесь успели застолбить лучший участок.

Участок москвичи, действительно, выбрали самый лучший. Здесь был единственный пологий выход к морю, единственный спуск к маленькому пляжу на внутренней стороне мыса, единственная тропа к колодцу с пресной водой и единственный пятачок, не засеянный картошкой, что мы обнаружили гораздо позже.

— Ничего! — бодро сказал Паганель. — У нас местечко не хуже. — И он повел нас вперед по густой траве, под которой, как мы потом выяснили, находилось картофельное поле.

Здесь, — Паганель указал на дикие заросли какой-то высокой, переплетающейся травы. — Ну, придется маленько расчистить. И ветерок тут, на вершине, конечно. Зато комаров не будет… Разумеется, тайфун — если он случится — нас отсюда сдует. Но, полагаю, далеко мы не улетим — вон те деревья задержат палатки…

Место, и верно, было надежным. Не считая тропинки, которую стерегли москвичи, со всех сторон нас окружали неприступные отвесные скалы. Здесь, наверное, запросто можно было выдержать длительную осаду превосходящих сил морских разбойников.

— Спускаться к морю мы будем через лагерь соседей, — решил Паганель. — Думаю, они не станут возражать.