Во всяком случае, лодочник наш уже готов был речную милицию всполошить, когда я наконец пришлепал туда. Но он чуть не заплакал от счастья, что лохань его к нему вернулась. Ну, думаю, старичку этот день тоже запомнится. Сначала я приготовился к тому, что он устроит мне жуткую головомойку. Я уже и стойку принял. Настроение у меня как раз подходящее было. Того типа у бензоколонки я так обложил, что у него челюсть отвисла. Он не хотел мне канистру давать. Он был из тех, знаете: а-кто-мне-заплатит-если-канистра-пропадет? С такими просто жить невозможно.

Дома я повесил свои мокрые тряпки на гвоздик. Что дальше делать, не знаю. Просто не знаю, что дальше делать. Никогда мне так муторно не было. Поставил своих молодцов из «М. С.». Вихлялся, пока пар не пошел, — часа два, наверно, — но дальше все равно не знаю, что делать. Попробовал заснуть. Ворочался-ворочался часа три на своем клоповнике. А когда проснулся, вижу — третья мировая война началась! Танковая атака или еще хлеще. Я кувырком с тахты — и к двери. А прямиком на меня — крокодил такой с гусеницами и стальной мордой. Бульдозер. Сто пятьдесят л. с. По-моему, я заорал, как идиот. Он остановился в каком-нибудь метре от меня и заткнул свою глотку, мотор свой. А тип этот, водитель, слезает с сиденья. В следующую секунду он без всякого предупреждения врезал мне прямой удар правой — так что я метра на два в берлогу отлетел. Я сразу — кувырок назад. Так быстрее всего на ноги вскочишь. А голову для ответной атаки втянул.

Я бы ему такой хук левой всадил, что он бы копыта откинул. По-моему, я еще не говорил, что я самый настоящий левша. Это, наверно, было единственное, от чего меня мамаша Вибау не могла отучить. Чего только она не делала — и я, идиот, вместе с ней. Пока заикаться не начал и кровать мочить. Тут врачи сказали: хватит. С тех пор я опять писал левой, перестал заикаться и снова просох. Единственный результат — что я потом правой вполне прилично управлялся, намного приличней, чем другие, к примеру, левой. Но левая у меня всегда была впереди. Только танкист этот вовсе и не собирался кулаки подымать. Он вдруг стал белый как мел и так и плюхнулся на землю. А потом говорит: «Еще секунда, я бы из тебя кашу сделал и сам за решетку сел. А у меня трое детей… Ты что, рехнулся, что ли, жить тут?»

Он, стало быть, бормашиной своей участок расчищал для новостроек. Наверно, я здорово скис. Промямлил только: «Я через несколько дней уеду».

Что мне стало совершенно ясно в ту ночь — это то, что мне в Берлине больше делать нечего. Без Шерли нечего мне тут делать. К этому ведь все сводилось, как ни крути. Правда, начала, конечно, она: я тебя поцелую и все такое. Но постепенно до меня начало доходить, что я все-таки перехватил. Как мужчина, я не должен был терять голову.

Он говорит: «Еще три дня. А потом чтоб духу твоего тут не было, понял?»

И снова оседлал свой танк. Я и сам, еще раньше, решил как можно скорее добить распылитель, но три дня — это уж в обрез. Я не хотел перед самым концом рисковать и потому решил не филонить. Заремба ведь наверняка через сутки объявится и все пронюхает. Или Адди. Как-никак, а я был триумфом его идейно-воспитательной работы. Я хотел доделать распылитель, шваркнуть его Адди на стол, а потом смотать удочки в Миттенберг, даже, может, училище закончить. Вот до чего я дошел. Не знаю, понятно ли вам, старики. А может, у меня просто муторно на душе было из-за рождества. Я, правда, не такой уж был любитель всяких рождественских слюней: «Тихая, святая ночь»[8] елочки, прянички. Но все-таки муторно как-то было. Наверно, поэтому я сразу пошел на почту поглядеть, нет ли чего-нибудь от Вилли. Обычно я ходил туда только после работы.

У меня внутри так и екнуло, когда я увидел в ящике письмо от Вилли со штемпелем «Срочное». Разорвал конверт — и где стоял, там и сел. Самое важное в письме было вот что: «Делай со мной что хочешь, но я больше не мог. Я сказал твоей матери, где ты. Так что не удивляйся, если она заявится».

Письмо шло два дня. Я знал, что мне делать. Я тут же пулей назад. Если бы она выехала из Миттенберга утренним поездом, то была бы уже здесь, считая и время на дорогу от вокзала. Значит, я еще имел шанс — до вечернего поезда. Я накупил охапку пакетов с молоком— молоком проще всего наесться — и заперся в своей берлоге. Окна все завесил. А на двери снаружи записочку прикрепил: «Скоро вернусь».

На всякий случай. И на тот тоже, если еще один идиотский бульдозер раскатится, подумал я. И сразу набросился на распылитель. Я вкалывал как одержимый, идиот.

— В понедельник, за день до рождества, он не явился на работу. Мы не очень на него разозлились. День был прекрасный, и его можно было бы хорошо использовать, но годовой план мы давно уже выполнили и перевыполнили. А кроме того, Эдгар в первый раз прогулял — с тех пор как мы его снова взяли к себе в бригаду.

Это-то мне и помогло — или уж не знаю, как тут сказать. И это, если прикинуть, единственный из моих расчетов, который оправдался. Например, я уже не понимаю, почему я был так уверен в своем распылителе. Но я на самом деле был уверен, как никогда. Эта идея с гидравлическим давлением — логичней я даже и представить себе не могу. Ведь капельный туман от сжатого воздуха получался. Обеспечь нужное давление без посредства воздуха — и машина готова. Самое идиотство во всем этом — что мне просто не хватало времени изготовить форсунку нужного размера. Значит, надо ждать конца рабочего дня, лучше всего дотемна, а потом спереть ее у Адди. Его распылитель валялся, списанный, под нашим фургоном. Следующая проблема — обеспечить необходимую мощность для обоих цилиндров. К счастью, мне удалось раздобыть электромотор на целых две л. с. Пришлось еще снижать ток. Не знаю, представляете ли вы себе, что могут натворить две л. с., если их с цепи спустить. И, может, кто-нибудь из вас думает, что это все игрушки были. Хобби. Так вот это — чистейшая чушь. Заремба верно сказал: удайся эта штука, она стала бы настоящим триумфом — ив техническом и в экономическом смысле. Вот примерно как в свое время передняя передача у автомобилей, если кому это понятно. И даже, пожалуй, ступенькой выше. Тут ты сразу прославился бы — во всяком случае, в профессиональном мире. И уж так мне хотелось шваркнуть ее Адди на стол и сказать: «Вот нажми на эту кнопочку».

У него бы, я думаю, челюсть отвисла. А потом я бы уладил все с Шерли — и привет. Когда я говорю «шваркнул на стол», я, конечно, не имею в виду буквально. Для этого агрегатик великоват получался. Постепенно из него выходило что-то вроде клозетного насоса с ветряным приводом. Хоть я насобирал всего, что мне надо было, но все не очень-то одно к другому подходило. Я просто вынужден был начать грубо работать. Иначе бы я до старости не кончил. Больше всего мне недоставало электрической дрели. Кроме того, мотор был, конечно, на триста восемьдесят вольт. Я думаю, от токарного станка старого образца. А в берлоге моей двести двадцать — значит, надо было еще как-то напряжение повышать. Я молил бога, чтобы мой трансформатор в порядке оказался — его я тоже на какой-то свалке откопал. Измерительного прибора у меня никакого не было — еще один гвоздь в мой гроб, старики. А раздобыть что-нибудь уже время не позволяло. Да измерительные приборы на дороге и не валяются, это не то что пара-другая ржавых амортизаторов. Они, впрочем, тоже не очень-то валялись, и не такие уж они были ржавые, но раздобыть их все-таки можно было, если постараться. Без амортизаторов я бы совсем погорел. Корпус, конечно, надо было попрочнее для такого давления. Но тут я мог на худой конец форсунку рассверлить. Струя бы толще стала, но я все равно с Масляной краски собирался начать. Часам к двенадцати мне уже позарез форсунка понадобилась — подогнать ее и все такое. Я отправился на стройку — чуть не по-пластунски полз. Я не считал, что все уже закончил и что машина так сразу и заработает. Но зато у меня впереди была целая ночь для устранения неполадок. Я несколько успокоился. Мамаша Вибау все равно теперь заявится не раньше следующего вечера. Дала мне все-таки еще один шанс. На стройке темно, как в гробу. Я нырнул под наш фургон и начал откручивать накидную гайку. А инструмент у меня для этого — один пшик: шведский ключ, да и тот весь разболтанный. И еще гайка эта идиотская— ну прямо как приросла. Я чуть наизнанку не вывернулся, пока ее расшатывал. Тут только я услыхал, что в фургоне Заремба. С бабой опять. Я вам уже говорил. Наверно, я их спугнул. Во всяком случае, когда я выполз из-под фургона, он стоял передо мной: «Н-на?»