- Ну вот, ну вот!.. Вчера в кинематографе у нас на Полюстровском такую фильму видела - умрешь!

- Расскажите, сударыня! - загорелся прапор.

- Антон Владимыча обстригу, утки вынесу, пол подотру - и расскажу. Обхохочетесь, Катенька! - Пригладила ладошкой бороду. - Ну вот, теперь как рыцарь Ага-гемон!

И с огорчением поделилась:

- Еще в осень пирожное двадцать копеек торговали - ужасно казалось дорого. А нынче меньше ростом вдвое - шестьдесят копеек, и то нарасхват.

Прапорщик позвякал монетками:

- На завтрашние газеты, Надежда Сергеевна. А это вам на бисквит и эклер.

- Что вы, миленький, такое разорение! - весело-смущенно воскликнула санитарка.

- Поверьте, мне доставляет искреннее удовольствие. Такой мизер для нашего офицерского жалованья.

- Спасибо вам, миленький!

- Вот погодите, Надежда Сергеевна, как выпишут меня из лазарета, я вас в лучший ресторан на Невском проспекте приглашу!

Девушка охнула. "Дети", - подумал Путко.

- Эх, бывало!.. - с досадой пробасил есаул. - Загуляешь, прапор, гляди, чтобы свои продырявленные штаны в залог не оставил!

- Не серчайте друг на дружку, миленькие, - попросила саиитапка. Лучше я вам про фильму расскажу! Про любовь фильма...

Продолжая уборку, она начала рассказывать. Катя и есаул увлеклись, требовали подробностей. Антон, не вникая в смысл воспроизводимой ею чепухи, слышал лишь журчание ее голоса.

Их палата жила своей маленькой жизнью.

2

Зажжены все большие люстры. Хрусталь играет на белых колоннах. Полукружья кожаных кресел амфитеатром спускаются к трибуне, увенчанной двуглавым орлом. Белый зал Таврического дворца - цитадель Государственной думы.

В председательском, с высокой, как у трона, спинкой, кресле расплылся меж подлокотниками Михаил Владимирович Родзянко. Трижды почтенный и самый богатый в этом зале. Председатель последних, третьей и четвертой, Дум, камергер двора его величества, член Государственного совета и прочая и прочая; духовный вождь октябристов - партии крупнейшей российской буржуазии. Сама его огромная, слоноподобная фигура, руки-лопаты, тройной подбородок, громовой голос - будто олицетворение тех миллионов и миллионов, кои запущены им в промышленный и торговый оборот; будто образ реальной власти, поднявшей его выше трибуны с когтистой эмблемой самодержавия. Добродушным, подремливающим оком взирает он на копошащиеся в зале мелкие фигуры, без внимания слушает ораторов. Пусть себе болтают. Эта трибуна клапан паровозного котла, время от времени выпускающий с шумом и свистом перегретый пар. Метко сказал недавно в сем зале коллега, депутат от "черной сотни" Шульгин: "Мы будем говорить, чтобы страна молчала". Мол, пусть народ думает: "За нас говорит Дума".

Есть некое неписаное соглашение между большинством собравшихся под этими люстрами "избранников народа" - хотя, случается, бросают они друг против друга в ораторском пылу гневные филиппики. Общее у них - депутатская неприкосновенность, четыре тысячи жалованья, избавление от мобилизации, обильные провиантские и иные немалые блага. Шум, свист, иногда гудки, - но их паровоз общими усилиями мчит туда, куда ведет его умелой рукой он, Родзянко. И за паровозом в желтых - первого класса, в синих - второго, в общедоступных зеленых и даже в зарешеченных вагонах следует вся Россия.

Очередной оратор, отвесив поклон в сторону председательского кресла, покидает трибуну. Кто там следующий? Ага, Павел Николаевич Милюков.

- Прошу, господин профессор!

Милюков неторопливо поднимается к кафедре. Благообразен. Расчесанная по волоску седая борода, ухоженные пышные усы, мягкий ироничный взгляд, мягкие руки, мягкий голос. Идеолог и лидер конституционных демократов "оппозиции его величества". Нуте-с, дорогой, и вас послушаем.

- Мы переживаем теперь страшный момент. На наших глазах общественная борьба выступает из рамок строгой законности и возвращаются явочные формы девятьсот пятого года. - Милюков привычным жестом, от груди, пушит бороду. - Масштабы и формы борьбы, наверное, будут теперь другие. И вот в такой-то момент кучка слепцов и безумцев пытается остановить течение того могучего потока, который мы в дружных совместных усилиях со страной хотим ввести в законное русло!..

Профессор возвышает мягкий, бархатистого тембра, голос:

- Время не ждет! Атмосфера насыщена электричеством, в воздухе чувствуется приближение грозы. Никто не знает, господа, где и когда грянет гром!..

Вечером, в Мариинском, на "Дон-Кихоте" с Шаляпиным, - их ложи рядом Родзянко и Милюков раскланяются и обменяются мыслями о думском дне. Они давно понимают друг друга без лишних слов. Случается, правда, что газета "Речь", коей верховодит Павел Николаевич, позволяет себе весьма нелестные высказывания о Михаиле Владимировиче. Но, как наставлял Козьма Прутков: "Зри в корень!" Кого представляют в Думе и обществе конституционные демократы - кадеты? Городскую буржуазию, либеральную интеллигенцию "сливки прогрессивности", то есть тех же самых промышленников и купцов, только получивших университетское образование и удостоившихся ученых степеней профессоров и приват-доцентов. Чего они хотят? Революции? Упаси боже! Конституционной монархии, парламента при царе. Лозунг Милюкова и его единомышленников: "Путь парламентской борьбы вместо баррикад". А кто такие октябристы, члены "Союза 17 октября", - подопечные Родзянки? Такие же, единоутробные.

Только рангом повыше и с кошельком потяжелей - киты торговли и промышленности, хозяева основных капиталов российских. За что они ратуют? За то же самое - за привилегии для своего сословия, за ограничение прав родовой знати и самодержавной власти в их пользу. Если для этого нужны конституция и парламент - и на них согласны. Так что на людях можем и за чуприну друг друга, а между собой договоримся, дорогой профессор, договоримся! Потеснюсь, дам вам место на паровозе. Не машинистом, конечно, - навыков у вас маловато, милейший, и хватка не та. Помощником. На худой конец - кочегаром.

Он представил профессора у паровозной топки, с лопатой, хохотнул невпопад.