"Как будто справедливо, -- растерянно отвечал священник, -- однако..." "Постой", прервал его оговорки черт. "Ты уже ответил. Скажи теперь, не благом ли будет скрыть от смертельно больного неизбежный исход, если открытие истины не требуется ему для какого-нибудь важного, завершающего жизнь поступка? Разве не добром будет не отягощать его излишним страданием и не мучить близких невыносимым горем расставания?"

И, снова потупившись, сказал священник: "Есть ложь во благо, но...", и вновь пытался добавить что-то, однако черт уже ставил ему следующий вопрос.

Так нечистый в своем искреннем стремлении понять природу добра разбил одну за другой все священные заповеди. И уразумел с горечью, что нет общей и неизменной нормы блага, а нужно открывать его в себе. Махнул в отчаянии лукавый хвостом и скрылся в бурном пламени, ибо понял, что не в силах обрести в себе меру добра -- ведь нет у него души, одна лишь бессмертная сущность.

Такова справедливая притча, из которой явствует, что всякое благое дело и добрая черта характера может оборотиться злом и принести горькие плоды. Но если так, если качества души не разделены заранее и неизменно на добрые и злые, тогда и в том, что называем мы пороками и недостатками можно отыскать содержание и свойства, которые делают их полезными -- отнюдь не губящими, а укрепляющими человеческую жизнь. Негативное значение душевных изъянов известно всем, а вот их благотворное влияние на различные стороны жизни скрыто от глаз. В этом я вижу несправедливость, с какой ни один честный человек не может мириться.

Установившееся положение тем более несправедливо, что пороки, на мой невежественный взгляд, приносят немалую общественную пользу. Подчас мне кажется, что без них -- удивительно разнообразных и подходящих ко всякому случаю, само Общество не могло бы существовать. При этой мысли нечто великое и сверкающее является перед моим внутренним взором, восторг и благоговение охватывают меня. Ведь ничто, признаюсь, мне так не дорого, как общественная польза, служение ей и открытие ее живительных источников. Одновременно с упомянутым озарением меня охватывает негодование против тех, кто оболгал пороки, и я со всем душевным жаром стремлюсь открыть обманутым истинное предназначение порочности -- хранить существующий мир в неприкосновенности!

Вдохновленный этой мыслью, я приступаю к ее осуществлению и прошу заранее простить меня людей умных и просвещенных: ведь я дурак, и мыслей в мою голову приходит мало, и оттого я вынужден сохранять, беречь и приумножать каждую из них. Иначе окажусь вовсе пуст -- как горшок, из которого выплеснули молоко. Меня мучит мысль, что из-за глупости мой вклад в благосостояние общества крайне скромен и неприметен. И потому я не оставляю втуне свой немудрящий замысел, а приступаю к его воплощению, надеясь принести хотя бы малую пользу отечеству, а также отдельным заблудшим людям.

Об одном прошу читателя: пусть неумелость моей речи и письма не заслонит от Вас славной идеи, побудившей меня к этому сочинению. Вспомните мудрую поговорку: "Что с дурака взять!"

x x x

Все вышеследующее я написал, лишь приступая к своему труду. По завершению его я понял, что во введении нужно пояснить еще кое-что. Может быть, не все качества, здесь описанные, заслуживают звучного имени "порок". В свою коллекцию я собирал те черты душевного склада, которые обычно не приветствуются людьми, вызывая реакцию отторжения и неприязни. Какие из них следует назвать пороками, какие мягче -- недостатками, а какие просто слабостями, пусть судит каждый. Здесь, мне кажется, не существует единой системы мер, ибо злое влияние того или иного свойства на человеческую судьбу (а ведь именно воплощением зла почитается порок) непредсказуемо. Подчас вроде бы безобидная слабость, глубоко укоренившаяся в характере и подчинившая его себе, способна сыграть роль более роковую, нежели качество более зловещее, но ослабленное другими влияниями или застывшее в неразвитом состоянии. В любом случае, и это бесспорно, речь идет о порочных наклонностях человеческой натуры, что и было основанием отбора. А уж их градацию, восходящую от качеств наиболее извинительных к безоговорочно пагубным я предоставляю составить самому читателю. Это, кстати сказать, неплохое упражнение для нашего нравственного чувства.

В жизни мы видим самые прихотливые сочетания душевных свойств. Никогда не угадаешь, что таится в том или ином человеке, и даже мы сами для себя -отнюдь не исключение. Наш опыт познания людской и собственной порочности вовсе не подчинялся какой-то системе правил или последовательному порядку. В том, как перед нами раскрывались слабости, изъяны и недостатки человеческой натуры едва ли можно обнаружить строгую закономерность и систематичность. По крайней мере, такую, какая подходила бы ко всякому индивидуальному случаю. Поэтому и свое описание пороков я не выстраивал в четкую систему, предпочтя более естественное чувство их сочетаемости и контраста, взаимопритяжения и отталкивания, созвучия и диссонанса. Ведь и в жизни взаимообуславливаемость соседствует с неожиданностью, закономерный итог -- со случайным шагом. И все-таки, несмотря на разнородность событий, повороты, смены ритма и целей, жизнь выглядит некоей целостностью, хотя ни объединяющего ее единого смысла, ни опрокидывающего все ее проявления абсурда однозначно не установить. Так и я надеюсь, что, не подчиненная одному правилу, последовательность помещенных в книге описаний сама собой образует целостность и связность общей картины. А кому не по душе обширное полотно, тот сможет удовлетворить свое чувство, останавливая взгляд на отдельных рассказах, пересыпая их, словно камешки гальки на ладони. И то, и другое равно приемлемо,

Т. Флешли

Есть качества души, как будто предназначенные для того, чтобы главенствовать над другими и направлять их. Такова алчность. В алчущем желание переступает все мыслимые пределы, нарушает ритм бытия, преобразует личность. Все качества человека исчезают, пропадают неведомо куда, и ты становишься равен одному побуждению, одной страсти, одному истовому и всеподчиняющему желанию, которое не назовешь больше ни желанием, ни стремлением, а только -- вожделением, только необузданным влечением быть и обладать. Неодолимое влечение, столь сильное, что помрачает разум и заставляет забыть обо всем, кроме него самого; вожделение, превосходящее саму человеческую личность и возносящееся над ней, делающее ее своим слугой -- вот что составляет сущность алчности. Кто окажется способным на нее? Слишком большой безоглядности требует она, чрезмерной отрешенности на волю своей страсти.

В нашем замусоренном, взбудораженном и смятенном мире едва ли осталось нечто, достойное алчности. Да и личности, способные взалкать, вряд ли сыщутся. Мы не алчем, мы совершаем выборы. У каждого в кармане пара игральных костей. Вот они застучали друг о друга, покатились, упали... Чет-нечет, больше-меньше. Никогда не будет меньше двух, и никогда -- больше двенадцати. Единственный и тринадцатый, Бог и Иуда вычеркнуты из нашего мира, сколько бы мы ни молились первому, и сколько бы ни проклинали второго. В этом мире не найти надежды, и единственное чаяние -- что душа еще когда-нибудь встрепенется. Тогда для нас станет возможным и внять Божественному откровению, и претерпеть соблазны Искусителя. А пока...

Мы совершаем тихие подлости; мы наглы, когда безнаказаны; мы покорны перед тем, что сильнее нас. Каждый наш жест на своем месте, и все они-умерены. Мы хороши и дурны одновременно. В нас всего по чуть-чуть. Во всех проявлениях своей натуры, хорошие они или скверные, мы стоим в четких рамках. Вся наша жизнь -- посередине.

Даже когда неожиданный порыв вдруг отдает нас во власть чего-то необычайного, мы спешим вернуться назад -- как маятник, вечно устремленный к тому, чтобы остановиться. Там, в этой середине, где мы проводим почти всю жизнь, нет ни добра, ни зла, ни доверия, ни предательства. Там все -- "как будто...", там царит безмолвное проклятие.