Срываясь с гор, ветер с пронзительным воем хлестал пустыню и вздымал огромные тучи крутящейся пыли и песка. Кусты перекати-поля мчались впереди слепящего песчаного вала, подобно животным, в ужасе спасающимся от моря огня. Иногда шары перекати-поля цеплялись за предательские иглы искривленных кактусов, и тогда можно было наблюдать тщетные попытки гонимых ветром кустиков вырваться на свободу, пока их не поглощал ревущий вал песка.
А в небе проносились крылатые существа. Они отбрасывали тени на песок пустыни, мелькали над бетонной взлетной полосой и над строениями, возвышавшимися на краю летного поля. Их ревущие стальные глотки изрыгали длинные языки пламени. Эти существа с тонкими, словно лезвия, крыльями, резко скошенными назад, проносились в поднебесье стремительнее звука, обрушивая на землю гулкие, как взрывы, хлопки при переходе к сверхзвуковой скорости.
Однажды ночью, находясь на стоянке самолетов, Пруэтт наблюдал, как собирался с силами стальной великан, силуэт которого смутно виднелся в конце взлетной полосы. Сначала раздалось могучее шипенье, затем — Пруэтт знал, это пилот подал от себя рукоятку газа, затаившийся гигант застонал. Все сильнее и сильнее становился этот стон, перерастая в невообразимый рев, а из длинной и глубокой утробы все ярче и неистовей рвалось пламя. И тут силуэт стремительно ринулся по бетонной полосе, набирая бешеную скорость. Земля содрогнулась от взрыва, а пламя взвыло, когда человек внутри великана включил форсаж. Рев промчавшегося мимо чудовища заставил Пруэтта содрогнуться. Длинный язык фиолетового пламени с тонкой слепящей сердцевиной хлестал по воздуху позади великана. И вдруг крылья зацепились за воздух, гигант сбросил цепи тяготения. Сноп фиолетового пламени, вырывавшийся из клокочущего сопла, немыслимо резко изламывался, ударяясь о бетон полосы. Пламя исчезло в то мгновение, когда обретший свободу исполин издал последний оглушительный громовой крик. Звук хлестнул горячей волной по бетонной полосе, раскатился далеко по пустыне и затерялся в извилистых расщелинах и каньонах.
Изумление переполнило Пруэтта, когда он взглянул вверх. Пламя, которое заставило гиганта с ревом взмыть в ночное небо, теперь казалось тающей оранжевой точкой. Она уже не рвалась стремительно сквозь толщу воздуха, а плыла вверх. Шепчущий звук, сопровождавший ее движение, медленно оседал на землю с небосвода, распростершегося в холодной чистоте над ночной пустыней. И Пруэтту казалось, что оранжевый огонек навсегда покинул землю и плывет где-то среди звезд.
Но на подобное созерцание и размышления у Пруэтта оставалось очень мало времени. Он снова стал учеником. Шесть месяцев, отведенных ему и четырнадцати другим новичкам-испытателям, по напряженности равнялись двум годам интенсивных занятий. Школой командовал полковник, пять майоров были инструкторами. Все они уже давно имели дипломы авиационных инженеров и степень магистра, все были опытными летчиками-испытателями. От их внимания не ускользнуло, что новый слушатель Пруэтт тоже имеет ученую степень, но никто с ним об этом не заговаривал.
Первым начал с ними заниматься майор Пол А. Дегрофф. По своей внешности он никак не походил на обладателя ученой степени. Это был невероятно широкий в плечах приземистый человек, неуклюжий как медведь. Свирепый шрам, идущий от правого уха до угла рта, мало украшал его наружность. Пруэтт узнал — не от Дегроффа, а от одного из летчиков, — что в последние дни войны он выбросился с парашютом над Японией, и когда он отчаянно пытался выпутаться из своего парашюта, к нему с пронзительным криком подбежал японский солдат, совсем еще подросток, вооруженный длинным тесаком. Крича от страха и ненависти, японец принялся рубить американца, но Дегрофф, из располосованного лица которого хлестала кровь, разрядил в японца свой пистолет и потерял сознание. Другие японцы посчитали его мертвым. Очнулся Дегрофф в лагере для военнопленных. Там его лечил американский врач.
Дегрофф выжил лишь потому, что через четыре дня война окончилась, и его спешно погрузили на самолет и отправили в госпиталь на остров Сайпан.
Обычно Пруэтт никогда не совал нос в прошлое людей, с которыми летал или работал. Но Дегрофф не умещался в рамки его обычных представлений о людях. Только человек небывалой силы и неукротимой воли мог вынести такое страшное испытание, перенести пять серьезных операций на лице, получить ученую степень, вернуться в строй и стать одним из лучших летчиков. Пруэтт решил поближе познакомиться с неуклюжим майором и был очень рад, когда узнал, что он и еще двое летчиков зачислены в группу, которую должен был вести сам Дегрофф.
Майор сел на край стола, неторопливо закурил и назвал себя. Не теряя времени, он приступил к делу.
— Джентльмены, в течение последующих шести месяцев вам предстоит пройти программу, которая рассчитана на два года интенсивных занятий повышенного типа. Нужно быть почти сверхчеловеком, чтобы справиться с этой задачей. Уверен, что вам об этом уже известно, иначе вы не находились бы здесь. Я просто хочу еще раз сосредоточить на этом ваше внимание. От вас потребуют здесь глубоких познаний по теории полета, авиационной механике и аэродинамике, планиметрии, алгебре, дифференциальному исчислению, метеорологии, астрономии и по всем методам аэронавигации, о которых вы когда-либо слыхали, а также и по новым, которые еще не получили названия. Вам придется охватить широкий круг дисциплин, начиная с самолетовождения и кончая космонавтикой; кроме того, вы подробно ознакомитесь с устройством и принципом действия поршневых, турбореактивных, прямоточных и ракетных двигателей. Вы научитесь разбираться в таких областях, как электроника, металлургия, небесная механика, — короче говоря, во всем, что имеет хотя бы отдаленное отношение к работе, которую мы выполняем здесь и в других испытательных центрах страны.
За одним из столов кто-то тяжко вздохнул. Дегрофф усмехнулся.
— Должен вас предупредить, что это только начало.
Занятиям в аудитории отводится меньшая часть нашего учебного времени. Настоящая работа — трудная работа! — будет в кабине самолета.
Дегрофф встал и потушил сигарету.
— Надеюсь, джентльмены, вам понравится у нас.
До первой лекции в вашем распоряжении, — он взглянул на часы, — остается ровно двенадцать минут. Эти двенадцать минут будут, пожалуй, единственной передышкой за все шесть месяцев вашей учебы. Так что насладитесь ими.
Пруэтт с головой ушел в работу. Он не сомневался, что сумеет выполнить, а может быть, и превзойти требования, предъявленные к нему по части теории и практики. Он занимался и летал с уверенностью человека, за спиной которого был опыт многих жестоких испытаний его способностей. И все же его поражали высокие требования, которые предъявлялись к слушателям. Он догадывался — и не без оснований, — что их подгоняли намеренно, и каждое новое занятие было экспериментом насколько и какими методами можно выжать из человека максимум работоспособности. За долгие годы Пруэтт выработал для себя правило: обобщай, но не догматизируй. Оно пригодилось и на этот раз. Программа подготовки была, несомненно, очень напряженной, но он знал, что его успехи будут прямо пропорциональны затрачиваемым усилиям. Пруэтт из скромности не рассчитывал на быстрые успехи в летной практике; и в самом деле — даже такому опытному летчику, как он, здесь было чему поучиться.
Дегрофф летал с Пруэттом на сверхзвуковом истребителе F-100F, мощном тупорылом самолете, который летчики не без злорадства окрестили «свинцовыми санями», потому что он жестоко мстил недостаточно опытным или чересчур уверенным в себе пилотам. Усевшись на заднем сиденье машины, Дегрофф держал на коленях инструкцию для летчика, такую толстую и тяжелую, что она наводила страх даже на опытнейших летчиков. Майор проявлял бесконечное терпение к своим ученикам, видимо, потому, что считал — только блестящие и выдающиеся летчики могут быть удостоены тех мучительных испытаний, которым он подвергал их самым изысканным образом.
Инструктор Пруэтта сразу же отказался от стандартной программы по высшему пилотажу. Одного полета было достаточно, чтобы Дегрофф понял, что его ученик — летчик высшего класса и превосходит учителя (в чем Дегрофф признался сначала самому себе, а потом и Пруэтту) в искусстве высшего пилотажа.