– Так волшба, она разнѝтся. Есть светлые маги, это те, кто в следующем круге в богов родится. Они из своей энергии чудеса творят. Но сейчас попрятались, потому что мир в ночь впал.  Сейчас с заката больше колдуны холодные лезут, те, что чужую энергию используют. Потому так и зовутся. Но те – народ хитрый и жадный.

Платон слушал и в который раз удивлялся. Женщина, говорящая простым, даже деревенским языком, со знанием дела рассуждает о таких понятиях, как энергия, прекрасно знает о двух видах волшебства… Что это за мир?

– Маги, – между тем продолжала свою лекцию Подана, – им от человека ничего не нужно. А зачем, если они из солнышка и своего тепла всё сами сотворить могут? А колдуны наоборот. Чем больше волшбы творят, тем меньше в них жизненных сил. Потому им подпитка требуется. От того и пошёл закат на восход войной, от того и лишают воины жизни мирных людей сотнями.

– Ну и ужасы ты, мать, рассказываешь, – прервал её Платон.

– Говорю, что знаю, – сурово ответила та. – А ты меня матерью-то не кличь. Мать у каждого одна. Иди лучше, проверь, ничего мы не оставили? А то не ровён час, найдёт кто, будет тогда нам на орехи.

– Да ладно, не обижайся, это же обращение такое, – ворчал Смирнов, а сам уже возвращался к месту битвы, или скорее, бойни.

Не иначе, что-то чувствовала Подана. Потому что среди осколков скалы лежали отличные кожаные ножны, окованные по краю серебром. Во всяком случае, так показалось Платону. Он поднял находку и радостно вскрикнул.

Кроме ножен нашёлся ещё кошель, точнее, простой холщовый мешочек, в котором лежало полтора десятка монет. В основном серебро, только три медные.

– Ну вот и ночлег с питанием, – одобрительно сказала Подана. – Теперь и идти можно.

Мешок неимоверно щекотал подмышки, но перехватить его не было возможности – переход ручья по камням требовал предельной осторожности. На противоположном берегу, стоило лишь подняться по чуть заметной тропе, их ждала широкая, наезженная дорога. Путники поправили ношу и тронулись в путь.

На этот раз идти было гораздо веселее. Уже через пару часов какой-то крестьянин подвёз их на пустой телеге, да ещё и угостил пареной репой из горшочка. Платон ел такое впервые и ему понравилось. Скорее всего, виной был голод.

– Дак тута у камня налево поворотишь, а там и на Калач дорога пошла, – пояснил возница. – Только вы до ночи-то не дойдёте. До калача на телеге три дни, а пешком и того более.

– Ничего, – уверенно ответила Подана. Нам не привыкать.

За время поездки Платон расслабился, даже немного придремал. Ноги, впервые обутые, не бьющиеся во время ходьбы по камням и не мокнущие в траве, отдохнули, и теперь недовольно гудели. Он тяжело спрыгнул с телеги, и наклонился вперёд, обхватив ладонями колени. Идти не хотелось. Платон потопал расслабившимися на телеге ступнями и повернулся к Подане. Телега уже отъехала, и он наконец-то мог спросить:

– А ты дорогу знаешь?

Женщина усмехнулась, посмотрела на медленно удаляющегося крестьянина и ответила вопросом на вопрос.

– Что, лучше бы с ним поехали?

Платон кивнул.

– Зря. Они же невольные. Могут и продать, и убить. Пойдём-ка по дороге.

Дорога в этом мире сильно отличалась от привычной с детства городской. Там он ходил, а чаще ездил, в свете придорожных фонарей, по гладкой поверхности. Движение обязательно сопровождалось шумом вечернего или ночного города, вокруг светились витрины, реклама, да просто окна, и это придавало передвижению ощущение безопасности. Вокруг были люди, и пусть все они жили своими жизнями, но теоретически, было к кому обратиться в случае экстренной ситуации.

Здесь, лишь только зашло солнце, дорога провалилась в темноту. Некоторое время ещё светились над чёрным частоколом деревьев последние солнечные лучи, но вскоре пропали и они. Теперь путь освещали только звёзды и тонкий месяц. Предметы вокруг пропали во тьме, видимым остался небольшой участок дороги между стенами абсолютного мрака. Ноги то и дело проваливались в ухабы или цеплялись за кочки, руки так и норовили за что-то ухватиться, понимая, что одних глаз для спокойствия недостаточно.

Смирнов уже поглядывал на ближайшие деревья, прикидывая, где лучше остановиться на ночлег, когда впереди показался тёплый жёлтый свет.

– Там кто-то есть!

– Трактир, скорее всего, – невозмутимо ответила Подана. – Дорога езжая, считай, тракт. Что бы ему не стоять?

Платон неосознанно прибавил шагу и уже через несколько минут путники стояли у массивных, в полтора роста, ворот, сбитых из цельных брёвен сантиметров десять толщиной. Забор тоже соответствовал, демонстрируя белый оскал частокола. Подана подняла с земли камень и забарабанила по воротам. Её соло тут же подхватили собаки, вплетая свою немузыкальную партию. Затем раздалась невнятная речь и лай утих. Ещё через какое-то время рядом с воротами открылось маленькое незаметное окошко и в него просунулась волосатая мужская рука с фонарём.

– Кто? – требовательно спросил хозяин.

– Путники, – так же коротко ответила Подана.

– Сколько?

– Двое.

Окошко захлопнулось. Оказалось, что оно было врезано в калитку, которую им и открыли. Странники нырнули внутрь, и Платон тут же прижался спиной к забору, испуганно глядя, как огромный мохнатый пёс обнюхивает его ноги.

– Давайте за мной, все уже собрались, – неожиданно сказал трактирщик и, прихрамывая, пошёл к дому.

Путники, переглянувшись, пошли следом. За ними, дружелюбно виляя хвостами, двинулись три собаки.

В большом зале было темно, пусто, пахло жареным мясом, капустой и пивом. Свет фонаря в руке трактирщика поочерёдно вырывал из темноты длинные, сколоченные из толстых струганных досок, столы с тяжёлыми лавками по бокам, пустые и сиротливые. Они чем-то напоминали зимние пирсы на Чёрном море, которые Смирнов видел как-то, приехав справлять Новый год в Сочи. Там царило такое же тоскливое ожидание.

Не говоря ни слова, хозяин приглашающе махнул рукой и почти затолкал Платона и Подану в отдельную комнату на первом этаже. Двое вошли, и дверь за ними сразу же закрылась. Первое, на что обратил внимание Платон – завешенные одеялами окна. Почему-то вспомнились фильмы про Войну, как устраивали светомаскировку, опасаясь бомбардировки. С окон он перевёл взгляд на широкий овальный стол посередине и сидящих за ним людей. Их было шестеро, все заросшие густыми бородами до самых глаз, в длинных одеждах, вроде кафтанов. И все смотрели на него.

– Не может быть! – воскликнул один из бородачей.

Секунду за столом продолжалась немая сцена, а затем сразу трое вскочили, двое подхватили Платона за руки, третий подталкивал в спину. Ему мгновенно освободили место на лавке, придвинули здоровенную мису с нарезанным нежирным мясом и кувшин. Мешок с вещами как-то незаметно остался у двери, возле Поданы.

Смирнов решил сначала поесть, а потом уже разбираться, откуда такое отношение. Чай, не попросят вернуть съеденное, если выяснится, что ошиблись.

– Фрол, – громогласно представился самый крупный из сидящих за столом, и приветственно поднял руку.

Сразу же за ним вскинулись и остальные ладони. Похоже, никто не хотел отстать.

– Горислав.

– Бажен.

– Радим.

– Руслав.

– Ивар.

Платон не запомнил ни одного имени, настолько они были непривычны. Он спешно дожевал кусок мяса. Поднялся, обвёл всех взглядом, отметив, что на него смотрят, явно чего-то ожидая, видимо, ответного представления.

– Платон, – сказал он и коротко кивнул.

– А батюшка-то как тебя кликал? – спросил кто-то, кажется, Ивар, мужчина с окладистой, чуть вьющейся светло-русой бородой.

– Не знаю, – пожал плечами Смирнов. – Я отца и не помню.

– Он! – дружно выдохнула вся компания.

– Да кто? – Платону было не по себе.

– Так конажич, чай, – Ивар будто учился непонятным ответам у Поданы.

– Это, наверное, какая-то ошибка. Я вообще из, – Платон замялся. Говорить о другом мире ему показалось неуместно. – Из дальних краёв.