Платон помолчал, а затем, пристально глядя на Фрола, спросил:

– Кто у тебя там?

Тот не стал отнекиваться.

– Жена и сын. Селинку свою я уж и не чаю живой сыскать, а вот Всесвета хотелось бы.

– Понятно…

– Так ты пойдёшь?

Первым порывом было отказаться. Понятное дело, зачем ему чужая война? Надо вон, искать тех, кто может вернуть Платона домой. Но потом в крови заиграл незнакомый прежде азарт. Молодой человек оглянулся. На него с нетерпением смотрели семь пар глаз. Но не нырять же в омут головой, надо сперва хоть разобраться.

– Сколько противников?

– Ну, значит, сам колдун, он велит называть себя сир Симон Кольберон. Понятно, с ассистентом, помощником, значит. Потом, гарнизон у них пятьдесят воев. Все, значит, оружные. Ну и зачарованных двести. Это если не считать жандармов.

– Кого?

– Ну это те, которые за крестьянским людом надзирают. Но они в драку полезут, только если припрёт. Уж больно трусливы.

– Понятно, – ответил Платон, хотя ему ничего не было понятно.

Он ещё помолчал, прикидывая сам не знал, чего, но затем, наконец, выудил из памяти опыт прошлых поколений.

– А вас сколько?

– Так это, сотня без малого. Все оружные.

– Какое вооружение у вас, какое у противника?

– Дак ведь, как все. Лучников у нас, значит, двадцать. Хороши, белку в лёт бьют. Ну и у колдуна есть, человек, значит, тридцать-сорок, около того. Да ему зачем? Он же колдун! Он сам себе оружие. Были бы люди на закланье.

– Это как? – снова не понял Платон.

– Скажу я тебе, как, – Фрол говорил со злым огоньком в глазах. За его спиной незаметно для Смирнова собрались остальные. Все смотрели на молодого человека таким стальным взглядом, что казалось, сейчас запоют: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…»

– Они, когда на нас войной шли, – продолжал Фрол. – То гнали, значит, с собой людей, которых на прошлых территориях набрали. И на телеге везли алтарь. Здоровый, круглый, и как есть, чёрный. И, если силы у колдуна кончались, то на алтарь, значит, тут же следующего бросят, прирежет его специальный человек, и колдун опять как новенький. Вот оно, значит, как. А уж как он, гадёныш, по нашим лупил! И молниями, и шарами огняными, и морозом лютым, что руки-ноги замирают.

Бородачи за спиной тихонько заговорили, видимо, каждому нашлось, что добавить к словам Фрола, что вспомнить. Платон вновь молчал. Воображение рисовало ему картину – в чистом поле телега с алтарём, рядом колдун метает сосульки. И он со своим мечом. Стоп. А почему в поле? Там же хором. А что это, кстати. Слово, вроде, знакомое… «я живу в хоромах» и всё такое. Но что это на самом деле, Платон представлял очень расплывчато.

– План хорома есть? – внезапно спросил он у Фрола.

Тот аж дёрнулся от неожиданности и помотал головой.

– Зачем? Мы там с детства каждый кустик знаем.

– Но я-то не знаю. Пойду с вами и заблужусь. Сможешь нарисовать? – и тут же Подане. – Принеси, пожалуйста, бумагу и карандаш.

Платон запнулся, подумал, а есть ли тут бумага, потому поправился.

– В общем, для письма что-нибудь. Хоть кожу и уголь, – последние слова были сказаны уже ей в спину.

Подана кивнула и выскочила за дверь, но сразу же вернулась, будто писчие принадлежности лежали прямо там. В руке у неё был большой рулон выделанной почти белой кожи и три мелка – чёрный, красный и синий. Платон взял их в руку и понял, что это не совсем мелки. Больше похоже на порошок, перемешанный то ли с воском, то ли ещё с чем. Он развернул пергамент и протянул Фролу чёрный мелок.

– Нарисовать сможешь?

Тот взял, наморщил лоб, долго прикидывал, потом начал малевать какие-то остроконечные крыши, забор, журавль колодца, герб на флаге… Платон посмотрел некоторое время, но, когда понял, что художник не имеет понятия в планах, отобрал мелок. Поискал глазами резинку, естественно, не нашёл, и взял хлебный мякиш. Стирать было неудобно, хлеб оставлял катышки и плохо брал мелок, но всё-таки получилось. Смирнов сдул остатки и посмотрел на Фрола. Тот сидел красный и насупленный.

– Если сверху смотреть, двор какой формы?

– Да чего там, – неопределённо ответил тот.

Пришлось задавать наводящие вопросы.

– Двор хорома круглый или квадратный?

– Дак ведь как везде…

Платон нарисовал прямоугольник, с одной стороны оставил место для ворот и двумя полосками обозначил створки.

– Такой?

– Это что? – не понял Фрол.

– Если птица летит над хоромом, она двор таким видит?

– А! Нет, совсем не таким. Ворота здесь, – он ткнул пальцем почти в угол. – А посереди, значит, сам хором стоит.

Фрол уверенно отобрал мел и нарисовал прямоугольник поменьше. Секунду подумал и дорисовал впритык к нему овал.

– Это башня смотровая.

– Ну вот, всё получилось. Больше там ничего нет?

– Как не быть? – мелок в руке летал над пергаментом. – Здеся, значит, конюшня, здесь дружинная, тута вот кузня ещё. А в заборе ты задние ворота и калитку забыл указать.

Больше трёх часов ушло на подготовку и, к удивлению Платона, ему совсем не хотелось спать. Разобрали внутренний план хорома, где, скорее всего, живёт колдун. Прикинули окружающую местность и возможные действия отряда. По итогам совещания Смирнову смело можно было давать звание капитана. Наконец, разобрали всё, что могли вспомнить и придумали всё, что приходило в голову. Остановились на простом, но вечном скрытном перемещении на ближайшее расстояние с внезапной атакой, после чего все дружно начали зевать. Видимо, расслабились.

С холма хором выглядел совсем не так, как представлял Платон. Не вытоптанная или мощёная территория с аккуратными постройками, а в основном, засыпанная соломой. По двору бегали куры, в углу жевали висящее на верёвке, серое и потрёпанное от долгого времени на солнце бельё, козы, бродили по двору стреноженные кони. Тяжёлые ворота заперты, и с той, и с этой стороны. И никого.

Ни одной живой души. Платон переглянулся с Фролом. Воины ломаным строем подползли почти к самому забору, метров двадцать оставалось, и Фрол уже поднял руку, чтобы скомандовать бросок. В этот момент земля у забора завозилась и оттуда, как грибы, полезли высохшие, обветшалые мертвецы. В мгновенье ока они оказались стоящими на земле и у каждого в руке блестел в свете солнца меч. Обычный, каким были вооружены почти все воины.

Зомби сделали первый неуверенный шаг, второй… и тут очнулись лучники. Стрелы воткнулись все до единой, но мертвецы почти не обратили на них внимания. Упал лишь один, которому болт попал в глаз. Остальные продолжали двигаться, не замечая торчащих из тел древков.

И шли-то, вроде, неказисто, медленно, а вот на тебе, через пару секунд оказались уже перед нападающими. К счастью, все успели подняться, вытащили, в свою очередь, кто меч, кто топор, и кинулись на зомби.

У Платона зудела рука с Киркелином. Он мысленно позволил телу двигаться самому, кисть сделал хитрый финт и сразу двое немёртвых упали, обезглавленные. На этот раз никаких неприятных ощущений не было. Возможно, потому, что у жертв не лилась кровь, да и тела были уже мало похожи на человеческие.

Платон продолжил махать рукой, точнее, позволил делать это мечу. Ещё один. И ещё. Вдруг кисть заломило, это меч скользнул за спину и отбил чью-то стрелу.

Смотреть, откуда стреляли, было некогда. Со всех сторон лезли зомби, поэтому он сместился влево, уходя из чьего-то сектора обстрела. Удар сзади повторился. На этот раз он прошёл вскользь, цепляя кожаный нагрудник, да и отвлекаться было некогда – с двух сторон напирали аж четверо мёртвых и меч выворачивал руку чуть не наизнанку, отбивая их удары. Платон заметил запертую на цепь калитку и попытался прорваться к ней. Зомби на его пути разваливались на части. Некогда было даже оглянуться. По плану боя, выведенному ночью, он знал, что первые воины уже должны брать приступом стены, возможно, кто-то уже наверху, с внутренней стороны, на деревянном пандусе, называемом как на стройке – лесами.