Санька. Товарищ Бродский, мне так хочется работать!

Бродский. Ну, ты же работаешь.

Санька. Нет, по-настоящему.

Бродский. Ты делаешь большую, полезную работу, товарищ.

Санька. Я знаю, например, французский довольно прилично, Я могла бы агитировать солдат. Я уже агитирую немножко сама.

Бродский. Короче: что ты хочешь?

Санька. С вами по-настоящему поработать. Среди иностранных солдат…

Бродский. Так. (Смотрит на Саньку, размышляя.) И ты действительно знаешь?

Санька (хватая подпольный «Ле коммюнист», читает). Honnкtes hommes de L'Europe et de L'Amйrique doivent reconnaоtre notre droit de reconstruir notrevie comme nous le trouvons nйcessaire…» Честные люди Европы и Америки должны… – как это, фу ты, черт! – понять, нет, признать… признать… что… нет, не что, а наше право – в общем переделать нашу жизнь так, как это мы находим нужным. Ну?

Бродский. Три с плюсом. Ну ладно. (Замыкает портфель.) Приходи послезавтра вечером в кафе «Взятие Дарданелл». Знаешь? Там будут французы, англичане, греки, румыны, американцы. Увидишь за столиком меня или Жанну…

Снаружи кто-то дергает ручку дверей. Бродский открывает. Входит мадам Ксидиас. Она озирается: на столе план, у стены распахнутый шкаф, в руках Бродского туго набитый портфель. Ничего не отражается на лице мадам Ксидиас. Она улыбается любезно и величественно.

Садитесь, мадам Ксидиас.

Ксидиас. Вы очень любезны, мсье Воронов. Я вам не помешала?

Бродский. Мы занимаемся. Это студентка. Это Женечкина коллега.

Ксидиас. Что это такое? (Указывает на план штаба).

Бродский. Это?

Ксидиас. Да.

Бродский. Южная Америка,

Ксидиас. Южная Америка?

Бродский. У нас как раз сейчас урок географии. Мы готовим урок для Женечки.

Ксидиас (плотно усаживаясь). Я послушаю урок географии.

Бродский. Мадам интересуется географией?

Ксидиас. Я интересуюсь всем, чем занимается с вами мой сын.

Бродский (становясь у плана). Южная Америка расположена от десятого градуса северной широты до пятьдесят пятого градуса южной широты. По устройству поверхности Южная Америка напоминает Северную. Это очень богатая страна. (Хватает Ксидиас за руку и как бы впадает в географический экстаз.) Она наполнена вулканами, крокодилами, попугаями, индейцами и бананами. Вот здесь течет река Амазонка. (Тычет в коридор.) А вот здесь живут тигры. (Тычет в кабинет.) А вот здесь благоухают пальмы.(Тычет в уборную.) Понятно?

Санька. Понятно…

Бродский. А вам, мадам?

Ксидиас. Отдайте мне моего сына.

Молчание.

Вы украли моего сына. Отдайте мне его.

Бродский. Мадам?

Ксидиас. Когда-то наших детей крали цыгане. Дети выросли – их начали красть коммунисты! Вы поманили Женю своими звонкими словами, и он пошел за вами, как дитё за цыганской скрипкой. Большевики, воры детей, отдайте сына!

Бродский. Санька, портфель!

Санька берет портфель, идет к дверям. В продолжение дальнейшего разговора Бродский разбирает бумаги, часть прячет, часть сжигает в камине.

Ксидиас. Зачем вам дети чужого класса? Что, у вашего класса нет своих детей? Рабочие плодовиты. А у меня один сын, и его вы украли.

Бродский. Женя – не вещь, которую можно украсть.

Ксидиас. Вещь. Он моя вещь. Я его сделала. Он из меня!

Бродский. Что вам нужно?

Ксидиас. Давайте по-деловому. Вашей партии нужны деньги. Сколько вы хотите, чтобы отпустить Женю из коммунистов? Хотите полтораста рублей?

Бродский (Саньке). Иди.

Санька уходит. Бродский садится.

Ксидиас. Ну, двести. Это хорошие деньги.

Бродский. Но и парень какой! Вы имеете товар,

Ксидиас. Двести пятьдесят наличными.

Бродский (поднимается, говорит с насмешливостью, впрочем не замечаемой м-м Ксидиас). Мадам, моя голова оценена в десять тысяч франков. Неужели мальчик из хорошей буржуазной семьи стоит меньше, чем голодранец большевик? Десять тысяч – и ни копейки меньше! (Направляется к двери.)

Ксидиас. За что? Пожалейте мать!

Бродский (остановился, вскипел). Вы не мать. Вы урод. Вы капиталистический урод. Ваша нежность переродилась в алчность, стыдливость – в скупость. Ваша материнская любовь простирается только до двухсот пятидесяти рублей…

Ксидиас. Ну – триста… Ах, так! Вы добром не хотите? (Бежит к окну.)

Бродский (вынимает портсигар с таким видом, точно это револьвер). Назад!

Ксидиас. Ах! (Пятится, в страхе влезает в шкаф.)

Бродский. Ну вот и прекрасно. (Запирает шкаф на ключ, идет к дверям, сталкивается с входящим Женей.)

Женя. Куда ты с вещами?

Бродский. Уезжаю.

Женя. Почему?

Бродский. Ты слишком глубоко суешь нос в чужие дела.

Женя. Я просто интересуюсь революцией.

Бродский. Твое любопытство подозрительно.

Женя. А где Санька?

Бродский. Ты к ней лез с похабными разговорами? Это тебе не дамочка из мамашиного салона!

Женя. Она не маленькая, и я не ребенок.

Бродский. Я вижу, что ты взрослый, совершенно сложившийся сукин сын! (Уходит.)

Женя. Мишель! Я тебя любил! Берегись! Ну погоди же!

Из шкафа отчаянный стук и крики.

(Обращаясь к шкафу.) Не морочь мне голову!

Штаб союзного командования. Входят: 1. Генерал – главнокомандующий силами Антанты на юге России – помесь солдата и дипломата, крашеные волосы, вспыльчивый, с переходами от площадной ругани к придворной вежливости, взирающий на Россию как на разновидность Африки. 2. Полковник Фредамбе – старый, видавший виды колониальный служака. 3. Капитан Филлиатр – интеллигент из резервистов, по-видимому школьный учитель, дослужившийся до чинов. 4. Румынский, греческий и американский офицеры.

Полковник. Мой генерал, русские политические деятели собрались.

Генерал. Превосходно. Я обращусь к ним со словом.

Полковник (говорит в зрительный зал). Господа русские политические деятели. Господа деникинцы! Господа красновцы! И кадеты! И эсеры! И эсдеки! И эне-сы! Господа из национального центра! Господа из союза возрождения! Из союза сахарозаводчиков! Из союза русского народа! И из прочих союзов! Господа петлюровцы! Господа октябристы! Монархисты! Боротьбисты! И все прочие господа! Главнокомандующий союзными силами на юге России обратится к вам со словом. Слушайте его, господа политические деятели!

Генерал (говорит в зрительный зал). Приветствую вас от имени Антанты, господа. Мы не забыли усилий, приложенных Россией в начале войны, и вот мы пришли в Россию, чтобы дать возможность благонамеренным элементам и русским патриотам восстановить в стране порядок. Надо работать, господа. Вы не любите сражаться. Никто за вас не будет таскать каштаны из огня. Семь с половиной миллиардов вы должны были союзникам еще до тысяча девятьсот тринадцатого года. А три с половиной миллиарда, которые они вам дали во время войны! А два миллиарда гарантированных железнодорожных долгов! Дайте мне счеты. (Щелкает на счетах.) Да плюс два миллиарда, которые союзники одолжили муниципальным предприятиям. Одна Одесса должна семьдесят три миллиона золотых франков. Я подсчитал, господа. Четырнадцать миллиардов семьсот двенадцать миллионов девятьсот девяносто восемь тысяч шестьсот сорок девять франков золотом должна Россия союзникам. Процентов я пока не считаю. А ваши белые офицеры, вместо того чтобы идти в бой, как это полагается честным должникам, виноват, честным воинам, сидят в кафе и распивают коньяк на наши деньги, господа. Здесь все наше. Трамвай! Уголь! Порт! Штаны, в которые вы одеты! Женщины, с которыми вы спите! Господа, мы бескорыстны. Мы пришли помочь вам во имя цивилизации. Поменьше разговоров, господа, побольше дела. На большевиков! На Москву! За наши общие святые идеалы! Я надеюсь, не пройдет и месяца, и под священными сводами Кремля раздастся победоносный звон нашего старого доброго оружия. (Потрясает счетами. Обращается к Фредамбе.) Полковник, я уезжаю, политических деятелей вы примите сами. Отберите наиболее смышленых, соорудите из них правительство. И действуйте из-за его спины. Вы знаете, это наш старый колониальный прием. Объявите через правительство мобилизацию. Постарайтесь поймать коммунистов. Лучше всего, если вы их повесите в рабочем районе. У русских живое воображение. На них это сильно подействует. Со мной сноситесь депешами. Прощайте. (Уходит с частью офицеров.)