- Пустое самое дело! - глубокомысленно заметил рассудительный шерстобит, но так, однако ж, чтобы не мог расслышать этого необразованный Нефед.

- Полно, сват! Э! Ты думаешь, на мне кафтанишко-то рваный, так уж я… Я ведь не даром прошу, - приставал Нефед.

- Знамо, что не даром, - насмешливо возразил Глеб. - Не осуди в лаптях: сапоги в санях!.. Да с чего ты так разохотился: стало быть, денег добре много несешь?

- Давай только; за этим не постоим! - крикнул Нефед, торопливо вынимая трубчонку и выворачивая при этом пустой карман.

Раздался хохот.

- В кармане-то у него, видно, сухотка.

- Всего одна прореха и есть!

- Хвать в карман, ан дыра в горсти!

- Эх ты! - вымолвил Глеб, усмехнувшись.

- Чего зубы-то обмываете! - сказал Нефед. - С собой, знамо, нету: опасливо носить; по поште домой отослал… А вот у меня тут в Сосновке тетка есть; как пойдем, накажу ей отдать тебе, сват, за вино… Душа вон, коли так!

- Как ее звать-то? Я в Сосновке всех знаю.

- Матреной… Первая изба с краю…

- Что ж ты не сказывал нам про эту тетку-то? - заметил кто-то из пильщиков.

- А что говорить!.. Душа вон, коли тетки нету.

- Нет, брат, долго ждать; может статься, она у тебя еще в бегах, - сказал, смеясь, Глеб.

- Э! - крикнул Нефед, махнув рукой, и поплелся вперед, сопровождаемый молодым парнем, который не переставал держаться за бока.

- Должно быть, человек бездетный? - спросил Глеб, указывая головой на Нефеда.

- Какое! Восьмеро ребят, мал мала меньше, - отвечал один из пильщиков, - да такой уж человек бесшабашный. Как это попадут деньги - беда! Вот хоть бы теперь: всю дорогу пьянствовал. Не знаю, как это, с чем и домой придет.

- Рассудка своего человек, примерно, то есть, не имеет, - проговорил длинный шерстобит, закрывая глаза. - Ему, видно, так-то вольготнее.

- Вот, братцы, посидите, отдохните, - вымолвил Глеб, когда все подошли к лодкам. - А вы, полно глазеть-то! За дело! - прибавил он, обратившись к Гришке и Ване, которые до того времени прислушивались к разговору.

Тут старый рыбак повернулся к воротам и велел Василисе принести охапку соломы.

- Эй, Василисушка-любушка! - заголосил Нефед, успевший уже развалиться между вершами. - Захвати-ка кваску рот прополоснуть: смерть горло пересохло!

- Я полагаю, более всего от эвтаго от табаку оно так-то у тебя пересыхает, - посмеиваясь, сказал рыбак. - Ты, вишь, и трубочку, видно, покуриваешь… на все руки горазд.

Вместо ответа Нефед перевалился на бок и молодцевато сунул чубук в рот.

- Что ж ты ее не запалишь? Аль табаку нету?

- Вместе с сапогами в Комареве обронил… И не надыть его, табаку-то, я и то всю дорогу курил беспречь, инда весь рот выжег.

- Ох-о-о… Нефедка… балясник… о! - закатился снова молодой парень.

- У него табаку-то и в заводе не было: всю дорогу так-то один чубук глодал, - промолвил один из пильщиков.

Квас и солома не замедлили явиться.

Прохожие сняли мокрые лапти и принялись перекладывать их соломой; между тем Глеб и молодые помощники его уселись за работу. Разговор снова завязался. Но в нем уже не принимал участия Нефед: сначала он прислонился спиною к лодке и, не выпуская изо рта трубки, стал как словно слушать; мало-помалу, однако ж, глаза его закрылись, губы отвисли, голова покачнулась на сторону и увлекла за собою туловище, которое, свешиваясь постепенно набок, грохнулось наконец на землю. Но Нефед ничего уже не чувствовал; он не чувствовал даже, как трубка вывалилась у него изо рта. Через минуту от храпа его заволновались даже лохмотья рукава, нечаянно попавшего вместе с рукою под голову. Два-три пинка, удачно направленные в бок молодого парня с белыми зубами, предостерегали его от нового взрыва хохота, и с этой минуты лицо его как словно одеревенело. Мало-помалу, однако ж, глаза его, все еще не покидавшие спящего Нефеда, начали соловеть и смежаться; немного погодя зубастый парень растянулся наземь и, подложив под голову шапку, предался отдыху; примеру его последовали двое других товарищей.

Разговор между тем шел своим чередом.

- Знамое дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы - лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! - говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.

- И то вороны прилетели! Я сам встрел двух на дороге, - сказал один из бодрствующих пильщиков, маленький человек с остроконечной бородкой, которая, без сомнения, должна была иметь какое-нибудь тайное сообщение с языком своего владельца, потому что, как только двигался язык, двигалась и бородка. - А что, братец ты мой, - Глебом, что ли, звать? Да, - подхватил он, - правда ли, сказывают, будто вороны эти вот в эвту самую пору купают детей своих в прорубях? Сказывают, вишь: они отпущают их в отдел, на "особное" семейное жительство… Да ты, я чай, слыхал об этом?

- Как не слыхать! Слыхал. Самому, правда, не приходилось видеть, а от стариков слыхал неоднова, - отвечал Глеб, шутливое расположение которого, вызванное на минуту выходками Нефеда, заметно проходило.

- Я полагаю, все это, то есть, так… пустое, примерно… болтают, - разумным тоном заметил длинный шерстобит.

- С чего ж пустое? Может статься, оно и так, как он говорит; на свете и не такие диковинки бывают. Вот хошь бы теперь: по временам давно бы пора пахарю радоваться на озими, нам - невод забрасывать; а на поле все еще снег пластом лежит, река льдом покрыта, - возразил Глеб, обращаясь к шерстобиту, который сидел с зажмуренными глазами и, казалось, погружен был в глубокую думу. - Мудреного нет, - продолжал рыбак, - того и жди "внучка за дедом придет":* новый еще снег выпадет. Раз так-то, помнится, уж совсем весна наступила, уж лист в заячье ухо развернулся и цветы были на лугах, вдруг, отколе ни возьмись, снег: в одну ночь по колено навалил; буря такая, сиверка, и боже упаси! Сдается по всему, и нонче тому же быть!

* Так говорится о позднем весеннем снеге, который, падая на старый снег и тотчас же превращаясь в воду, просачивает его насквозь и уносит с земли. (Прим. автора.)

- Все может быть… все!.. Все во власти божьей, - вымолвил шерстобит, задумчиво наклоняя голову.

- С чего ж ты думаешь - быть опять снегу! - заговорил пильщик, двигая бородой.

- Конечно, все в руке божьей, во всем его святая воля, - подхватил Глеб, - но я говорю так-то - по приметам сужу! Вот теперь у тестя моего старшего сына - вот что ждем-то, - у тестя в Сосновке коровы стоят (держит боле для робят; без этого нельзя: не все хлеб да капуста, ину пору и молочка захоцца похлебать, особливо ребятишкам)… Ну, так вот, говорю, коровы у него стоят теперь смирно, не шелохнутся; смекай, значит, коли так: быть опять снегу. Уж это так верно, как вот пять пальцев на руке. Скотина весну чует лучше человека: уж коли весна устанавливается, идет на коренную, скотину ни за что не удержишь в хлеве: овца ли, корова ли, так и ревет; а выпустил из хлева, пошла по кустам рыскать - не соберешь никак!.. Эта примета ни за что не обманет!

- Видишь ты, ведь вот и разума не имеет, а ведь вот чует же, поди ты! - произнес пильщик, потряхивая бородкой. - Да, - промолвил он, пожимая губами, - а только ноне, придет ли весна ранняя, придет ли поздняя, все одно: скотине нашей плохо - куды плохо будет!

- С чего ж так?

- Хвост стала что-то откидывать! Так вот и дохнут все… И бог знает что такое!

- Ой ли?

- Истинно так, дохнут… Оченно много дохнут, - подтвердил шерстобит, - самому трафилось видеть.

- Что за притча такая? С чего бы, значит, это? Напущено, что ли?.. Сказывают, хвороба эта - мором, кажись, звать - не сама приходит: завозит ее, говорят, лихой человек, - сказал пильщик.