Плечистый парень-кормщик подошел к Милуте, а Спех направился прямо к Загляде.

– Готова каша? – деловито спросил он, вытаскивая из сапога деревянную ложку, завернутую в серую холстинку.

– Не лезь, не готова еще! – Загляда замахнулась на него своей ложкой, и Спех отпрянул от котла, в который уже было сунулся. – Потерпишь!

Ловко уклонившись от встречи с деревянной ложкой, Спех принялся размашисто вытирать лицо рукавом.

– Ух, чуть не весь город обегал, покуда кормщика сыскал! – пожаловался он хозяйской дочери, преувеличенно тяжело дыша. – Ух и уморился – чуть жив! Не веришь? – обиженно спросил он, увидев улыбку на лице Загляды. Прочие Милутины спутники, сидевшие вокруг костра В ожидании каши, тоже заулыбались.

Девушка покачала головой – она знала, что Спех – великий искусник притворяться, но не могла сдержать улыбки в ожидании чего-то забавного.

– А и городишко-то махонький! – вдруг с легкостью сознался Спех и стал дышать обыкновенно. – Всего-то три улочки, да и те… У нас в Полоцке один гончарный конец и то больше!

– А ты уже и по дому стосковался? – с насмешкой спросила Загляда, прекрасно знавшая, что уж кто-кто, а Спех ничего важного дома не забыл.

– Ой, стосковался! – закрыв глаза, страдальчески затянул Спех. – Вот как сплю, так и вижу: сижу я за кругом да горшок верчу, такой большой-большой, а братец глину месит. А батя еще волокушу[35] волокет да ласково так: «Работайте лучше, суслики ленивые, кормить не буду!»

Загляда фыркнула, прикусила губу, но все же не выдержала и рассмеялась, представляя этот образ домашнего уюта, от которого Спех сбежал в дружину ее отца. Спех пристал к Милуте в его прошлогоднюю полоцкую поездку и до сих пор отчаянно смешил Загляду своим кривическим[36] выговором. Гончар легко отпустил сынка, «потому как дома от него толку нет, только и знает, что языком трепать».

Девчонка, прибежавшая из городища с кормщиком, подобралась к ним поближе и с любопытством слушала их разговор. Загляда заметила ее и призывно махнула ложкой:

– Поди сюда! Ты чья будешь?

– Я Веретенева! – Без робости подойдя, девочка показала на кормщика, который в стороне разговаривал с Милутой. – Сестра я ему. Меня Лаской звать. Я с вами через пороги пойду. Я тоже все пороги знаю, и какие ладьи бывают, и как они плавают!

– Да ну! – насмешливо ответил Спех. – Как же ты такой премудрости научилась?

– А я с тех пор, как маманя с батяней померли, всегда с Веретенем хожу, – просто объяснила девочка. – Он меня одну дома бросать боялся, как через пороги ходил, вот и берет с собой.

Глаза Загляды налились слезами: слова девочки о смерти родителей разбудили ее собственное, едва задремавшее некрепким чутким сном горе.

– А вот сейчас и проверим! – поспешно воскликнул Спех, торопясь отвлечь ее, и указал на реку. – Вон там что за ладья пошла? Нас не проведешь, на хромой козе не объедешь, мы сами с усами!

– Да где же у вас усы? – Давясь от смеха, девчонка смотрела то на Загляду, то на Спеха, а потом повернулась к реке.

Одна из ладей, стоявшая ниже их по кромке Гостиного Поля, отделилась от берега, и десять пар весел стали выгребать на середину Волхова.

– Варяги, – определила Ласка, бросив быстрый взгляд на ладью. – А струг у них ладожской работы, новый совсем. Они снизу пришли. Я их у мытникова двора видала только что.

– Еще бы не ладожской работы! – изменившимся голосом, в котором звучали слезы, но твердо решив не дать им воли, отозвалась Загляда. – Это же Тормод струг делал. Вон и змеюги его любимые на носу. На штевне! – поправилась она.

– Вот! – Спех с гордым видом поднял палец, повернувшись к Ласке. – Мы не хуже тебя – и корабельщика знаем!

– Да оставь дитя в покое! – Загляда дернула его за рукав. – Нашел, с кем тягаться. У нас на дворе тот корабельщик живет, потому мы его работу и знаем, – объяснила она девочке.

Ладья тем временем вышла на середину Волхова и направилась вверх по течению. Гребцов на ней было – десятка два, на носу сидели три хорошо одетых светлобородых человека в коротких плащах, застегнутых бронзовыми запонами[37] на груди. Между скамьями громоздилась гора пухлых мешков, на кольца из ивовых прутьев были нанизаны сотни куньих и беличьих шкурок, в середине стояли бочки.

Вдруг на корме ладьи возникло движение, куча мешков зашевелилась, и из-под нее выбрался человек. Рывком разъединив скрученные за спиной руки и отбросив остатки веревок, он попытался вскарабкаться на борт струга. Светлобородые хозяева вскрикнули и вскочили на ноги, ближние к корме гребцы бросили весла и кинулись к нему. А тот отшвырнул мешавшие ему мешки, перескочил через борт и бросился в воду. Но прыжок вышел неудачным: беглец ударился головой о неведомо откуда всплывшую корягу и с громким плеском скрылся под водой.

Течение заворачивало нос варяжской ладьи, сносило ее снова вниз. Гребцы ухватились за весла и стали подгребать к берегу. Хозяева собрались на корме и вглядывались в воду, обмениваясь непонятными восклицаниями. На берегу тоже заметили происшествие. Путники и жители городища с разных сторон сбегались к воде. Загляда ахнула и вскочила на ноги, подалась ближе, тревожно сжимая руки и не сводя глаз с воды. Ласка рядом с ней подпрыгивала, словно так ей было лучше видно. Но поверхность воды уже успокоилась, ничего нельзя было разглядеть.

– Не выныривает – боже Перуне[38], ведь потонет! – обеспокоенно воскликнул Спех. Стянув сапоги, он бегом вбежал в воду и поплыл к середине.

– Ой, Мати Макоши, смилуйся, помоги! Волхов-батюшка, пожалей, отдай назад! – бормотала Загляда, с тревогой наблюдая, как Спех быстро плывет к тому месту, где скрылся под водой беглец с варяжской ладьи.

Корягу тоже медленно сносило течением. Спех удачно избежал встречи с ней и нырнул. Через какое-то время он появился на поверхности, жадно вдохнул и снова исчез. Казалось, что его не было очень долго. Рыбаки уже толкали в воду несколько челноков, кто-то греб к середине, выискивая в гладкой серо-голубой воде медленно текущего Волхова одну или другую светловолосую голову.

– Как бы тоже не потонул! – воскликнула Ласка, с горящими от любопытства глазами наблюдавшая за рекой. – Там Ящер живет огромный – заглотит он их обоих!

– Язык придержи – накличешь беды! – сурово прикрикнул на нее брат.

– Не потонет! – уверенно возразил Милута. – Спех в воде не тонет, в огне не горит – его судьба бережет.

И правда, вскоре Спех вынырнул снова и поплыл к берегу. Рядом с ним виднелась вторая голова. Греб он одной рукой, а другой держал за волосы свою добычу.

Сбежавшиеся к берегу люди помогли им выбраться на песок. Бесчувственного беглеца пришлось нести на руках. Пока его пытались привести в чувство, Спех тяжело сел на мокрый песок, потряхивая головой и отжимая воду из волос. Загляда подбежала к нему.

– Водяной меня за ноги хватал! – объявил Спех, едва отдышавшись настолько, что смог говорить. – Вишь, нырнул я, а там на дне водяной сидит, сам весь зеленый и в чешуе, глаза как у щуки, и этого за шею держит. Я говорю – отдай, а он мне – нет, говорит, он мне будет на обед, а ты – на ужин,

– Да ты молодец, где водяному с тобой справиться! – воскликнула Загляда, привыкшая к тому, что Спех жить не может без таких рассказов. – А его-то водяной не придушил?

– Да что же я, зря купался? – возмутился Спех. С недовольством оглядев запачканные песком и тиной рубаху и порты, он сплюнул и проворчал: – Хоть сапоги уберег…

И месяца не прошло, как Спех надел свои первые сапоги, и он заботился о них, как молодая мать о первенце. Пучком влажной травы он принялся счищать с них мокрый песок, но Загляда позвала его:

– Пойдем хоть глянем, как он там.

– Пойдем, – согласился Спех и встал на ноги. Вода текла с него ручьями. – Мне уж и самому любопытно – кого это я у водяного отобрал?