Правителем благословенной Согдианы, доставшейся нам такой дорогой ценой, стал Ороба…"

Зима на горе кочевникам, пришла в этом году рано. Из Страны Мрака день и ночь дул ветер, и в его резких порывах чувствовалось дыхание необозримых ледяных пространств. Потом выпало столько снега, что даже престарелые массагеты беспомощно разводили руками и с утра до вечера бормотали заклинания. Однако заклинания не помогли. Ударили морозы. Пустыня обледенела.

Основа благополучия кочевого массагета — скот. Скот летом и зимой содержится на подножном корму. Зимою лошади разгребают сугробы и обнажают редкую траву, — она и составляет их пищу. За ними идут верблюды, коровы, овцы. Так продолжается до весны, когда стаивает снег и земля, прогретая солнцем, набрасывает на себя покрывало из тюльпанов и сочных трав.

Но тот пласт затвердевшего снега, тот звонкий ледяной панцирь, в который пустыня оделась нынешней зимой, не пробивало даже копыто коня.

Раньше, когда выпадала суровая зима, кочевники уходили на юг, за Окс, к Мургабу и даже в Гиркан, где не бывает снега. Но сейчас дорога на юг отрезана. Все пространство от Гирдканского моря до Бактры и Киресхаты захватили юнаны. По всем тропам шатаются их конные дозоры. Два или три кочевых рода попытались перейти через Окс, однако их остановили македонцы. Скот забрали, людей продали в рабство. После этого уже никто не осмеливался тронуться к дальним кочевьям. Да и что ждало их там, если б люди и добрались до Мургаба обходным путем? Македонцы. Повсюду македонцы.

Голод. Таяли горбы верблюдов. Лошади глодали твердые, как бронза, ветви голого саксаула, жевали собственный кал и отгрызали друг другу хвосты. Гибли коровы. Замерзали овцы. Люди ели их мясо и с тоской думали о том, сколько животных сохранится до весны.

Спантамано — худой, желтый, обросший рыжеватой бородой, сидел, скрестив ноги и закутавшись в мохнатую шубу, в палатке у огня и казался человеком, только сейчас выпущенным из темницы.

Пламя, то взметавшееся кверху, то колеблющееся в разные стороны, напоминало согдийцу пожар в пойме Зарафшана, когда Спантамано едва не погиб среди зарослей.

И еще ему чудился пожар, которого он не видел, но о котором слышал много раз — пожар, обративший долину Золотоносной Реки в Долину Страха.

Зачем он последовал тогда за отрядом Дейоки? Будь он в Согдиане, Искендер не посмел бы так бесчинствовать. Впрочем, что б сделал Спантамано с сотней пенджикентцев, бактрийцев и дахов против десятков тысяч юнанов? Пропал бы напрасно, да и только. Один раз удалось уйти от Искендера. Но удастся ли во второй раз? Искендер не пожалеет половины войска, лишь бы избавиться от беспокойного потомка Сиавахша. Значит, Спантамано хорошо сделал, что укрылся у Дейоки.

Хорошо сделал? А как же Согдиана? Как она без него, Спантамано? И кто он, Спантамано, без Согдианы. Пусть среди массагетов, далеко от Мараканды, безопасно, но зато и до цели далеко — до цели, к которой он так упорно стремился столько лет.

Мысли, точно струи разноцветного дыма, свивались, путались в мозгу Спантамано. От этого мутилась и тяжелела голова, беспрестанно, днями и ночами, ныло внутри, около сердца. Не раз, доведенный до отчаяния, Спантамано призывал Дейоку и требовал людей для похода. Но массагет всякий раз отвечал коротко и учтиво: "Зима…" И впрямь, какой смысл выступать зимой? Спантамано приходилось коротать время за вином или игрой в кости. Весна! Когда ты придешь, будь ты проклята?..

Дверной полог распахнулся. В шатер ворвался пронизывающий ветер. Пламя бешено закрутилось, и рой крупных искр взвихрился кверху. Вошел Дейока. Он плотно запахнул полог, кивнул Спантамано, присел у костра на корточки и протянул к огню красные замерзшие ладони. Наушники его войлочного шлема были застегнуты под подбородком. Ворот шубы поднят. На усах таял иней.

— Как дела? — Дейока заискивающе улыбнулся потомку Сиавахша. — Не холодно? Дрова есть? Мяса хватает? Я велю, чтобы принесли, если мало.

— Благодарение тебе, — сухо ответил Спантамано. — Всего достаточно.

Он кинул на Дейоку косой взгляд. Массагет быстро опустил красные бегающие глаза. Дейока совсем не походил на своего погибшего отца. Рехмир был прямодушный, бескорыстный человек. У него сохранилось многое от тех времен, когда народ пустыни еще не разделялся на бедных и богатых и каждый член рода получал равную долю из плодов общего труда. Дейока же без конца хвастался принадлежащими ему огромными стадами, завистливо рассказывал о сокровище хорезмийского царя Фаразмана и однажды завел со Спантамано осторожный разговор о Бессе, у которого будто бы кто-то украл сумку с дорогими самоцветами.

Этот слюнявый человек своими ухватками, словечками и блудливыми глазами напоминал Оробу, И Спантамано сразу возненавидел Дейоку. Но согдийцу приходилось его терпеть. И не только из уважения к памяти Рехмира. Ведь не кто-нибудь другой, а Дейока приютил и обогрел бездомного потомка Сиавахша.

— Ай! Совсем забыл. — Дейока всплеснул руками и сладко улыбнулся Заре, сидящей по ту сторону костра. — Видел купцов из Хорезма. Говорят, Искендер назначил твоего отца сатрапом Согдианы.

Зара слабо вскрикнула. Спантамано отшатнулся и скривился от боли, словно его ударили бичом по лицу. Дейока заторопился и открыл полог.

— Ну, я пойду. Будет надо — позовите.

Он исчез. Но его тень как бы еще присутствовала в шатре, падая на двух людей, по-разному воспринявших принесенное им известие.

— Спанта! — Зара поднялась и подошла к мужу. На ней были меховые штаны и меховая куртка — обычный наряд массагеток зимой. Никто б не поверил, что еще недавно она считалась первой женщиной Согдианы. Ей пришлось бросить свои роскошные одежды, — они только помеха в этой стране изнуряюще знойных или обжигающе студеных ветров, колючих трав, ядовитых кустарников и сыпучего песка. Волосы она умащивала теперь не благоухающим розовым маслом, а кислым молоком, поэтому они потеряли пышность и аромат. Глаза слезились от едкого дыма очага. В кожу лица въелась копоть зимних костров. Руки огрубели от грязи и ледяной воды.

— Чего тебе? — холодно спросил Спантамано. С каждым днем росла между ними пропасть, — та, что была в Наутаке еще незаметной трещинкой. Трудно сказать, осталась ли у Зары хоть искра любви. Пожалуй, чувство ее превратилось в обычную привязанность женщины к мужу и хозяину. Но под действием воющего снаружи ветра и эта теплая росинка постепенно остывала и заметно превращалась в ледяной шарик. А Спантамано? Он убедился, что глаза жены проясняются тогда, когда дела у него идут хорошо, и тускнеют, когда дела идут плохо. Это открытие оскорбило самолюбивого потомка Сиавахша. Он хотел, чтобы Зара любила его — именно его, а не те блага, которые она от него получает. Супруги хмурились все чаще и чаще, разговаривали друг с другом все реже и реже.

— Слушай, Спанта! — Говоря, она не глядела на мужа. — Я знаю: мои слова не понравятся. Но… пусть! Все равно скажу! Мне все надоело. Пустыня. Грязные массагеты. Дырявый шатер. Горелое мясо… Все! Зара не привыкла к подобной жизни. Она хочет прежней… там, во дворце.

— Хм… — Потомок Сиавахша усмехнулся. — И Спантамано надоел?

— Не ты — упрямство твое. Посмотри сюда! Какой стала Зара? Тебе не жалко меня?

— И ты сюда посмотри! — воскликнул Спантамано раздраженно. — Разве мне легко? Еще хуже, чем тебе. Но я терплю, так как этого требует дело. Почему же ты не хочешь терпеть?

— Какое дело? — Зара повысила голос до визга. — Глупец! И этот несчастный бродяга мечтает о победе над войском Искендера! Ничего не выйдет у тебя. Говорю еще раз: иди, сдайся Зулькарнейну, пока не поздно! Неужели мне, дочери сатрапа, придется до конца своих дней скитаться в пустыне?

Женщина обхватила голову темными ладонями и, стиснув зубы, злыми глазами уставилась на огонь. Пустыня иссушила сердце Зары. Она не могла больше плакать.

— Ничего не выйдет? — переспросил Спантамано с горечью. — И так говорит самый дорогой для меня человек! Что же, если не выйдет? Ведь я останусь, как был Спантамано. Не все ли равно тебе, сатрап Спантамано или бродяга, раз он твой муж, а ты его жена? Если боги определят нам скитаться всю жизнь по пустыне, будем скитаться. Если боги дадут нам царство, будем царствовать. Сегодня мы ничто, завтра — все; но мужем и женой мы должны оставаться и сегодня и завтра — всегда.