Удивление его было неподдельным, без следа наигранности. Случайно наткнувшись дома у родителей в каком-то журнале на рассказ о смерти сержанта Страттона, он сразу почувствовал, что она чем-то его задела. Что-то в судьбе сержанта показалось ему очень близким. Сперва эта мысль смутила его, потому что шла вразрез с его убеждениями. Ну что у него может быть общего с сержантом английской армии, который явно в припадке безумия приставил к виску пистолет и нажал на курок?

Но в сущности, внимание его привлекла вовсе не судьба Страттона, а заключительные строки заметки. Рядовой, который был очевидцем этого инцидента, спустя много лет рассказал, что в свой последний день сержант Страттон все время бормотал себе под нос несколько слов, снова и снова, как заклинание. Лучше мне пустить себе пулю в лоб, чем попасть живым в лапы воинов коза.

Именно так Хеннинг Клоппер воспринимал собственное положение - положение бура в Южной Африке, где господствовали англичане. Он как бы внезапно осознал, что стоит перед тем же выбором, что и сержант Страттон.

Покорность, подумал он тогда. Нет ничего хуже, чем жить в обстоятельствах, над которыми ты сам не властен. Всех моих собратьев, весь мой народ принуждают жить по английским законам, под английским губернатором, среди английского презрения. Нашей культуре повсюду грозят опасности и клевета. Англичане не оставят попыток сломить нас. Самое страшное в покорности, что она может стать привычкой, смирением, которое цепенящей отравой растекается в крови, а ты сам даже не замечаешь этого. И вот тогда покорность уже необратима. Последние очаги сопротивления подавлены, сознание замутилось и мало-помалу гаснет.

До сих пор он ни разу еще не делился своими мыслями с Гансом дю Плейсом и Вернером ван дер Мерве. Но замечал, что, когда речь заходила о совершенных англичанами несправедливостях, в их репликах все чаще сквозили горечь и ирония. Но той, казалось бы, вполне естественной ярости, что когда-то заставила его отца воевать с англичанами, не было и следа.

Это пугало его. Кто окажет сопротивление англичанам, если не его собственное поколение? Кто защитит права буров, если не он, не Ганс дю Плейс и не Вернер ван дер Мерве?

История сержанта Страттона прояснила ему то, что он в глубине души давным-давно знал. Но теперь он чувствовал, что прятаться от этого больше нельзя.

Я предпочту покончить самоубийством, но не покорюсь. А поскольку я хочу жить, необходимо уничтожить причины покорности.

Вот так проста и так трудна, но притом однозначна была альтернатива.

Хеннинг Клоппер и сам недоумевал, почему выбрал именно этот день, чтобы рассказать друзьям о сержанте Страттоне. Просто вдруг почувствовал, что больше не в силах ждать, и все. Час пробил, теперь не время праздно рассиживаться по вечерам в уютной кофейне, мечтая о будущем и строя планы насчет дней рождения. Есть кое-что поважнее, без чего вообще нет и не может быть будущего. Англичане, если им не нравится в Южной Африке, могут вернуться в метрополию или отправиться на другие рубежи беспредельной Британской империи. Но у Хеннинга Клоппера и других буров нет ничего, кроме Южной Африки. Спасаясь от религиозных гонений, они без малого два с половиной столетия назад сожгли за собой все мосты и обосновались в Южной Африке, где обрели свой потерянный рай. Перенесенные лишения внушили им мысль о том, что они - народ избранный. Именно здесь, на южной оконечности Африканского континента, их ожидало будущее. Будущее - или же покорность, а значит, медленная, но неотвратимая гибель. Третьего не дано.

Старик официант подковылял с кофейным подносом. Неловкими руками собрал грязную посуду, расставил на столе чистые чашки и кофейник. Хеннинг Клоппер закурил сигарету и посмотрел на друзей.

- Вы не понимаете? - повторил он. - Не понимаете, что перед нами тот же выбор, что и перед сержантом Страттоном?

Вернер ван дер Мерве снял очки, протер стекла носовым платком:

- Хочу видеть тебя отчетливо, Хеннинг. Хочу убедиться, что напротив меня сидишь именно ты.

Хеннинг Клоппер вдруг разозлился. Ну почему они не понимают, что он хотел им сказать? Неужели и вправду он один так думает?

- Вы в самом деле не видите, что творится вокруг? - сказал он. - Если мы не готовы защитить свое право быть бурами, то кто это сделает? Выходит, пусть весь наш народ будет растоптан и вконец ослаблен, так что ему только и останется последовать примеру Джорджа Страттона!

Вернер ван дер Мерве медленно покачал головой, и Хеннингу Клопперу послышались в его голосе виноватые нотки, когда он сказал:

- Мы проиграли большую войну. Нас слишком мало, и мы позволили, чтобы в стране, которая когда-то была нашей, стало слишком много англичан. Волей-неволей нам придется каким-то образом ладить с англичанами. Ничего не поделаешь. Нас слишком мало, и мы останемся в меньшинстве. Даже если наши женщины только и будут рожать детей.

- Дело не в том, чтобы нас стало много! - воскликнул Хеннинг Клоппер. - Дело в вере. В ответственности.

- Не только, - сказал Вернер ван дер Мерве. - Теперь я понимаю, почему ты рассказал эту историю. Думаю, ты прав. Хотя мне лично незачем напоминать, кто я такой. Но ты мечтатель, Хеннинг Клоппер. Реальность надо видеть такой, как она есть. А ее даже твои мертвые сержанты не изменят.

Ганс дю Плейс, попыхивая сигаркой, внимательно прислушивался к разговору. Теперь он положил ее в пепельницу и взглянул на Хеннинга Клоппера.

- Ты что-то задумал, - сказал он. - Как же, по-твоему, мы должны поступить? Как коммунисты в России? Вооружиться и уйти партизанить в Драконовы горы? Вдобавок ты забываешь, что в этой стране не одних только англичан слишком много. Главная угроза нашему образу жизни - чернокожие туземцы.

- Эти никогда не будут иметь веса, - отозвался Хеннинг Клоппер. - Они настолько ниже нас, что всегда будут делать то, что мы прикажем, и думать так, как хочется нам. Будущее - это борьба за влияние между нами и англичанами. И все.

Ганс дю Плейс допил свой кофе и окликнул старика официанта, который в ожидании неподвижно стоял возле кухонной двери. В кофейне было малолюдно - они трое да несколько пожилых мужчин, погруженных в шахматную партию.

- Ты не ответил на мой вопрос, - сказал Ганс дю Плейс. - Ты что-то задумал?

- У Хеннинга всегда отличные идеи, - вставил Вернер ван дер Мерве. - Наверняка замыслил либо улучшить планирование на сортировочных станциях Южноафриканской железнодорожной компании, либо приударить за красивыми женщинами.

- Может быть, - улыбнулся Хеннинг Клоппер. Похоже, друзья начинают прислушиваться. И хотя мысли его еще не обрели отчетливой формы, он понимал: необходимо рассказать обо всем, что он так долго носил в себе.

Старик официант подошел к столику.

- Три рюмки портвейна, - распорядился Ганс дю Плейс. - Неприятно, конечно, пить то, чем так восхищаются англичане. Впрочем, делают это вино как-никак в Португалии.

- Многие крупнейшие португальские винодельни, производящие портвейн, принадлежат англичанам, - заметил Вернер ван дер Мерве. - Спасу нет от этих чертовых англичан. Повсюду кишат.

Официант принялся собирать со стола кофейные чашки и как раз, когда Вернер ван дер Мерве заговорил об англичанах, ненароком толкнул столик. Сливочник опрокинулся, и содержимое брызнуло на рубашку молодого человека.

За столом воцарилась тишина. Секунду-другую Вернер ван дер Мерве смотрел на официанта. Потом вскочил, ухватил старика за ухо и немилосердно встряхнул.

- Ты испачкал мне рубашку!

И он с размаху ударил официанта по щеке. Старик пошатнулся, но ничего не сказал, поспешил на кухню за портвейном.

Вернер ван дер Мерве сел, носовым платком смахнул с рубашки сливки.

- Африка была бы раем, - вздохнул он, - если б не англичане. И если б негров осталось ровно столько, сколько нам нужно.

- Южная Африка станет раем, - сказал Хеннинг Клоппер. - Мы сделаем ее такой. Будем главными начальниками на железной дороге. И не просто главными начальниками, но начальниками-бурами. Мы напомним всем нашим сверстникам, какие надежды на нас возложены. Мы должны возродить свою гордость. Чтобы англичане поняли: мы никогда не покоримся. Мы не такие, как Джордж Страттон, мы не сдадимся.