– Пока неизвестно. Я не особо интересовался. Но если тебе нужно, то узнаю.

– Узнай. И как можно быстрей. Не плохо бы знать и адрес их штаб-квартиры. Я хорошо заплачу.

Мазай посмотрел на меня исподлобья и с иронией ухмыльнулся.

– Не все в жизни измеряется деньгами, – сказал он нравоучительно. – Наливай.

Я откупорил очередную бутылку, и мы продолжили наши посиделки. В какой-то момент я вспомнил, где нахожусь, и на меня, как в первый раз, напал гомерический смех.

Я упал на какие-то тряпки и принялся ржать, словно сумасшедший. Наверное, мое поведение не показалось пьяному Мазаю необычным, потому что он, глядя на меня, тоже захохотал.

Нет, что ни говори, а самое лучшее лекарство для снятия стресса – это водка. Я совсем забыл все свои печали и заботы, и плыл на корабле, похожем на Ноев ковчег, в неведомые края.

Только вот беда – море сильно штормило. Да так, что и я, и Мазай едва держались на ногах.

Андрей чувствовал себя неважно. Время от времени его знобило, болели мышцы, будто он надорвал их на тренировке, першило в горле.

Наверное, он простыл, когда убегал от подручных Февраля в одном костюме, который никак нельзя было назвать теплым. А может, сказалось чересчур большое нервное напряжение.

Юноша лежал в постели и страдал. Температура была не очень высокой – всего тридцать семь с половиной градусов, но мать даже слушать не хотела его просьб, заключавшихся в том, что Андрей просился на улицу якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом.

На самом деле он хотел повидаться с Дроздом. Тот уже приехал, но когда Андрей позвонил ему, то по голосу своего взрослого приятеля юноше стало ясно, что Дрозд не горит желанием поболтать по телефону.

Видимо, у Дрозда опять какие-то неприятности, решил Андрей, но не успокоился. Ему очень хотелось поделиться с ним новостями о своих приключениях на новогоднем бале. И посоветоваться, как быть дальше.

Дело в том, что второго января ему позвонил Габор. Ни свой адрес, ни телефонный номер Андрей ему не давал. Но, похоже, пронырливый венгр (Габор был из семьи венгерских коминтерновцев, поселившихся в России еще в довоенное время) сумел отыскать его через справочное бюро.

– Ух, брат, наделал ты шухеру! – восторженно заявил Габор, едва Андрей поднял трубку; он даже забыл поздороваться – наверное, от переполнявших его чувств. – Молодец!

– Это ты о чем? – с фальшивым удивлением спросил Андрей.

– Брось! Не прикидывайся лохом. О тебе вся школа гудит.

– Пусть себе гудит. Только я не знаю, по какому поводу.

– Ну ты, блин, даешь! Хватит врать-то. Ты самого Февраля едва не завалил. В реанимации лежит.

– Живой? – невольно вырвалось у встревоженного Андрея.

– А что ему станется? У него голова дубовая. Его не кирпичом нужно бить, а кувалдой.

– М-м… – промычал Андрей, не зная, что сказать.

– Менты на уши стали, – между тем продолжал Габор. – Вощанские такую пальбу возле школы устроили, будто война началась. Народ с перепугу по щелям полез – словно тараканы.

– Поймали тех, кто стрелял? – упавшим голосом спросил Андрей.

– Как же, их поймаешь… Слиняли. И Февраля унесли на руках. Потом они в больницу его отвезли. Менты нас опрашивали. А хрен им! Так что не волнуйся, мы не сдали тебя.

– Откуда тебе известно, что это я Февраля?..

– Чудак человек! Так ведь я сразу сообразил, зачем этот рыжий глист тебя на улицу потащил. Но извини, брат, помочь тебе не успел. Пока собрал ребят, ты уже постарался без нас. Мы видели почти все, но добежать не успели. А когда эти придурки достали стволы, нам ничего иного не осталось, как зарыться поглубже в сугроб. Сам понимаешь, очко не железное…

– Понимаю… Но ведь ты говоришь, что вся школа гудит.

– Неувязочка вышла…

Слышно было, как Габор сокрушенно вздохнул.

– Кое-кто из ребят язык отвязал. Моя вина, не успел предупредить… Но ты не бойся! Свидетелей менты не найдут. А ты держи язык за зубами. Отказывайся от всего. Скажешь, что был вместе со всеми. Я подтвержу.

И Маноло тоже. Он парень, что надо. Его на понт менты не возьмут.

– Спасибо, Габор. Выйду с больничного, накрою поляну.

– Вот это по-нашему. Давай, выздоравливай. Только… – Габор заколебался. – Ты уж будь поосторожней.

Февраль – человек Самурая, если ты не знаешь. Февраль – опасная тварь. Он вряд ли забудет про свой облом. Но ты не дрейфь. Держись поближе к нашим пацанам. И не ходи в ночное время. Хотя бы месяц-два.

– Понял, – упавшим голосом ответил Андрей.

– Ну, бывай. Встретимся в школе.

– Бывай…

После разговора с Габором температура у Андрея подскочила до тридцати девяти градусов. Правда, ненадолго.

Он и сам понимал, что ни Февраль, ни Самурай не забудут о событиях возле двадцать седьмой школы. И когда-нибудь они все равно его достанут. У них для этого возможностей хватало.

Что делать? – думал Андрей. Идти в милицию? А что он им скажет? Даже если его там внимательно выслушают и арестуют тех, кто устроил возле школы стрельбу, через день-два их все равно освободят. И за большее вощанских отпускали с миром.

А иначе можно было пересажать почти все мужское население Вощанки. Там каждый третий – вор, и каждый пятый – бандит.

Мрачные мысли не очень способствовали скорому выздоровлению, и Андрей только вздыхал, с тоской глядя на морозные узоры, будто вырезанные тонким штихелем на оконном стекле.

После Габора, четвертого января, позвонил тренер. Несмотря на каникулы, ему кто-то доложил, что у Андрея грипп.

Они поговорили о том, о сем, затем тренер пожелал Андрею скорого выздоровления, так как на носу областные соревнования, не преминув посетовать на отсутствие свободного времени и на то, что опять, как в прошлом году, то свет отключат в спортзале, то отопление. На этом они и попрощались.

А вот следующий телефонный разговор был для Андрея полной неожиданностью. Седьмого числа, вечером, когда у матери было ночное дежурство, звонок прозвенел два раза и умолк. Андрей просто не успел подойти к телефону.

Но едва он лег в кровать, как звонок раздался снова. На это раз юноша был быстр как молния. Он схватил телефонную трубку и, затаив от радостного предвкушения дыхание, прижал ее к уху.

Андрей думал, что звонит Дрозд. Его взрослый приятель все праздничные дни где-то пропадал. В квартире он появлялся эпизодически, и по его голосу Андрей определял, что Дрозд не склонен к праздной болтовне и сильно раздражен, даже разгневан, что с ним случалось редко.

В такие моменты он становился каким-то другим, незнакомым, будто его подменяли. Глядя на Дрозда, Андрей чувствовал, как у него замирает сердце. Ему становилось страшно.

– Алло, алло! Слушаю! – сбившись от волнения на фальцет, сказал в трубку Андрей.

Трубка молчала. Но Андрей явственно слышал чье-то учащенное дыхание. Он насторожился.

– Кто это? Говорите.

Андрей понял, что на другом конце провода может быть кто угодно, только не Дрозд.

– Это я… – раздался тихий голос.

Если бы в комнате загремел гром, даже тогда Андрей не удивился бы так, как в тот миг, когда услышал голос Алены.

– Слышу, – ответил он непослушными губами.

– Здравствуй.

– Здравствуй…

– Поздравляю с Новым годом.

– Взаимно…

– Ты болен?

– Да так… не очень.

– Лежишь?

– Лежу.

– Мне сказали в спортзале…

– Тренер?

– Нет. Маша Селютина.

Селютина училась в Первой городской, в параллельном классе. Она практически не участвовала в соревнованиях и посещала спортзал "для фигуры".

Селютина была бойкой девицей и имела весьма сомнительные связи среди городской босоты. Ее старший брат работал в какой-то охранной фирме и слыл грозой своего микрорайона.

– А она как узнала?

– Кто-то из ваших сказал.

– Из каких "ваших"?

– Извини, я забыла, что ты перевелся в другую школу…