Сенатор, заметив эти крошечные пупырышки, нежно провел пальцем по ее руке. Келли еще сильней затрясло от этого прикосновения.

— Ты замерзла, дорогая? Эта штучка на тебе не вызывает доверия.

— Нет. Нет. Мне совсем не холодно.

— Хочешь, повернем назад?

— Нисколько не хочу.

Коснулся ее руки. Неожиданное ощущение близости. Стоит совсем рядом, глядя на нее сверху вниз.

И тут осторожно, медленно и с какой-то подчеркнутой учтивостью Сенатор обнял Келли Келлер за плечи и, наклонившись, поцеловал, веки ее затрепетали, она была искренне изумлена, поражена и, конечно, взволнована — как же быстро это случилось, как все же быстро, — и тем не менее, мгновенно придя в себя, она не потеряла головы, пятки ее глубоко зарылись в скрипучий песок, а сама она прильнула к мужчине, возвращая поцелуй, словно выполняя естественную и желанную обязанность — неизбежное развитие их разговора. И как была смела, даже легкомысленна, слегка покусывая зубами его язык.

Как приятно. Боже, как приятно. Чего уж скрывать — очень приятно.

А в это время черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.

И еще: внезапно ее заливает слепящий свет, и она оказывается на каталке, ее, привязанную, везут меж огней, на нее глазеют чужие люди, едко пахнет больницей, из ее легких выкачивают черную воду, а из желудка и словно из самих вен ядовитую грязь, и все это за считанные минуты! секунды! целая команда медиков, бригада первой помощи, и, хотя никто не знаком с этой гибнущей девушкой, они возятся с ней как с самым близким человеком, если того нужно было бы вернуть к жизни, и как проворно работают! Ни малейшей заминки! Она хочет сказать им, что пришла в себя и все понимает, пожалуйста, не мучайте меня, эти ремни, что держат ее, просто ужасны, голову плотно прижимают к столу чьи-то руки в резиновых перчатках, а во рту трубка, она введена в горло, толстая, кошмарная трубка, она уходит глубоко внутрь, немыслимо глубоко, больно царапает небо, горло, душит ее, она давится, ее вот-вот вырвет, но этого все же не происходит, она хочет закричать, но не может, и тут сердце ее конвульсивно сокращается в последний раз и замирает, она умерла, она умирала, но они были начеку, готовые бросить вызов смерти, они, не услышав стука ее слабенького сердечка, стимулировали его работу мощным электрическим разрядом. Вот оно! Так! Отлично! Еще разок! Так! Еще! Так! И умиравшую девушку оживили, труп юного существа женского пола вернули к жизни, через пять секунд возобновилась работа сердца, кислород начал поступать в мозг, на прежде безжизненной коже проступил румянец, а на глазах заблестели слезы — эта жизнь пришла из Смерти: ее жизнь.

Боженька, дорогой, не дай Лайзе умереть, не дай, дорогой Боженька, не дай, не дай — она вместе с другими девочками находилась в соседней комнате — о боже, ну пожалуйста, — где они пребывали в состоянии безмолвной истерии — трое или четверо, жившие с ней в общежитии, — соседка по комнате, комендант общежития, только на несколько лет старше их, именно Келли Келлер видела, как Лайза Гардинер упала в ванной комнате, и именно Келли Келлер с визгом понеслась сообщить об этом коменданту, теперь же она дежурит в комнате посетителей рядом с приемным покоем Бронксвиллской больницы, тоже впавшая в шоковое состояние после того, как увидела, что одну из них пронесли мимо на носилках в бессознательном состоянии с открытыми глазами и ртом, из которого свисал конвульсивно подрагивающий, весь в пене, язык, как бывает во время эпилептического припадка, и Келли Келлер, глядя на это и прижимая к губам сжатые в кулаки руки, подумала: уходит не Лайзина жизнь, а просто — жизнь, она видела: жизнь вытекала из девушки, как вода из раковины, возможно, она была уже мертва, и разве сумеют врачи вернуть ей жизнь?

Сумели и вернули.

Позже они узнали, и это многих возмутило, что Лайза Гардинер вместе со своей близняшкой-сестрой Лорой (которую они никогда не видели — она уехала учиться в Конкордскую академию, штат Массачусетс) и раньше пытались покончить с собой, договорившись принять снотворное, это было три года назад, когда они жили еще дома и учились в восьмом классе города Снайдера, штат Нью-Йорк.

Почему так негодовали некоторые девочки? Потому что возможная смерть Лайзы всех переполошила, всех взволновала, ни о чем другом никто не мог говорить, врачи «скорой помощи» взлетели по лестнице, торопливо вынесли Лайзу из ванной, а потом стало известно, что, строго говоря, Лайза умерла, ее сердце остановилось, как же это странно! как ужасно! как поразительно! В конце концов вся эта суета вокруг Лайзы Гардинер начала действовать на нервы, вечно эта девушка умудрялась стать центром внимания, и теперь тоже, с этой смертью, умиранием, как все это утомительно, особенно в конце семестра…

Когда Лайза, выйдя из больницы, навестила их, именно Келли Келлер постаралась вести себя с ней подчеркнуто дружелюбно, именно она, и серьезно поговорила с Лайзой, эти две девушки, которые никогда прежде не были особенно близки, никогда не откровенничали друг с другом, теперь сидели, погруженные в беседу, в холле, Лайза что-то говорила, а Келли Келлер увлеченно слушала, низколобая Лайза с расширяющимся книзу носом, как будто она постоянно презрительно фыркала, и Келли, чья хорошенькая мордашка осунулась, уголки губ печально изогнулись, — люди не сильно отличаются друг от друга, и не так уж много в их жизни того, к чему они по-настоящему стремятся, говорила Лайза своим невыразительным, гнусавым и неестественно громким голосом, если ты одна из близнецов, ты должна это понимать.

Нет, я не понимаю, не согласна с этим категорически, и с тобой я не согласна, ведь я не твоя сестра, не одна из близняшек, и, наконец, я — не ты.

Она слышала вой сирены. Видела карету «скорой помощи» на песчаных рытвинах безымянной дороги, красный фонарь вертелся на крыше как волчок. Она тужилась, давясь, — резиновая трубка была уже в ее горле. Черная, похожая на змею трубка, такая толстая и длинная! такое даже вообразить невозможно! Лайза захихикала.

И все тянула, тянула к ней руки… Глаза горели безумным блеском, и еще она облизывалась.

Ненормальная. Это сказала о ней Баффи Сент-Джон много лет назад. Просто сумасшедшая.

Баффи ущипнула ее, этот шутливый щипок был, черт возьми, весьма болезненным. И проговорила, надув губки, глядя, как Келли Келлер торопливо запихивает вещи в чемодан: я все понимаю, но почему надо ехать сейчас, разве нельзя немного задержаться? — на что Келли Келлер пробормотала: о Баффи, прости меня, — сквозь загар на лице и шее проступила краска, она догадывалась, что скажет Баффи после ее отъезда, скажет о ней, а не о Сенаторе: а я-то думала, Келли Келлер мне друг! Келли была слишком смущена, чтобы произнести вслух то, что знали обе.

Если я не выполню его просьбу, продолжения отношений не будет!

Он поцеловал ее несколько раз, поцеловал взасос, лаская ее тело, они, конечно, были одеты, народу на пляже было не так уж много, но все же берег не пустовал, он совсем потерял голову от желания слиться с ней, и она почувствовала это желание — не свое, а мужское. Так случалось и раньше: целуясь с мужчинами, Келли Келлер всегда чувствовала не свое, а другое — мужское — желание. Мгновенное, пронизывающее все существо, как удар током.

И сейчас, переводя дыхание, она испытала все ту же привычную смесь беспокойства и вины: я сделала так, что ты захотел меня, значит, я не могу тебе отказать.

Вблизи Келли видела, что Сенатор не так уж красив и, возможно, даже не очень здоров: красноватая, воспаленная кожа с проступающими кое-где пигментными пятнами, мелкая сетка капилляров на крыльях носа и на щеках, отекшие веки пронзительно голубых глаз, налитые кровью белки. Он покрылся испариной и тяжело дышал, словно запыхался от бега.

— Келли. Красавица Келли.