Не мог бы ты рассказать об этом «специалисте по информатике», кого ты называешь «человек-сеть»? Какому типу человека в современной действительности он соответствует?

Надо отдавать себе отчет в том, что все рукотворные вещи вокруг нас – железобетон, электрические лампочки, поезда метро, носовые платки – сейчас разрабатываются и изготавливаются немногочисленным классом инженеров и техников, способных спроектировать, а затем ввести в действие необходимые для этого механизмы; от них, и только от них реально зависит судьба производства. Они, по всей вероятности, составляют процентов пять общей численности населения, и процент этот неуклонно снижается. Другие служащие завода или фабрики – сотрудники отдела сбыта, отдела рекламы, клерки, административный состав, дизайнеры – приносят куда менее существенную пользу; если бы все они вдруг исчезли, это ' практически не повлияло бы на производственный процесс. Их роль, по видимости, состоит в том, чтобы создавать и обрабатывать различные типы информации, то есть различные копии реальности, которая им недоступна. Именно в этом контексте можно рассматривать сегодня стремительное распространение сетей по передаче информации. Горстка специалистов – максимум пять тысяч человек на всю Францию – должна разработать протоколы и создать аппаратуру, с помощью которых в ближайшие десятилетия можно будет мгновенно распространять по всему миру информацию любого типа: и текстовую, и звуковую, и визуальную, а возможно, также тактильные и электрохимические раздражители. Кое-кто из этих людей видит в своей деятельности высокий смысл; по их мнению, человек, будучи центром производства и переработки информации, сможет до конца реализоваться лишь через взаимосвязь с возможно большим количеством таких же центров. Но большинство из них не ищет смыслов, а просто работает. Таким образом, они в полной мере осуществляют технический идеал, который направлял историческое развитие западных обществ со времени завершения Средних веков и который можно выразить одной фразой: «Если это технически реализуемо, значит, это будет технически реализовано».

Твой роман читается как психологическая проза, и только потом понимаешь, что главное в нем – социология. Быть может, ты задумал эту книгу не столько как литературное произведение, сколько как научное исследование?

Нет, это было бы преувеличением. Когда я был подростком, наука буквально завораживала меня, в особенности новые открытия в квантовой механике, но в моих книгах я еще по-настоящему к этому не обращался; наверно, меня слишком занимали реальные условия выживания в этом мире. Однако я удивляюсь, когда мне говорят, что у меня получаются выразительные психологические портреты, убедительные характеры. Возможно, так и есть, но вместе с тем мне часто кажется, что все люди, в общем-то, одинаковы, а того, что они называют своим "я", на самом деле не существует, и потому было бы в известном смысле легче дать определение какому-либо повороту истории, чем отдельной личности. Возможно, в будущем из этого возникнет новая теория вроде принципа дополнительности Нильса Бора: волны и частицы, положение в пространстве и скорость, личность и история. Пока что в рамках литературы, как таковой, мне представляются необходимыми два взаимодополняющих подхода: эмоциональный и клинический. С одной стороны, трезвый, холодный анализ, препарирование, выявление смешного, с другой – душевная сопричастность, непосредственное лирическое сопереживание.

Ты – романист, а в твоих рассуждениях чувствуются отсылки к поэзии.

Поэзия для человека – самая доступная возможность выразить чисто интуитивное ощущение, длящееся лишь миг. Ведь в нас присутствует чисто интуитивное начало, которое может быть напрямую выражено в образах или словах. Пока мы остаемся в сфере поэзии, мы остаемся в сфере правды. Проблемы начинаются позже, когда приходится собирать эти фрагменты воедино, выстраивать их в некоей последовательности, осмысленной и музыкальной одновременно. Тут мне, вероятно, пригодился опыт работы за монтажным столом.

В самом деле, до того как стать писателем, ты снял несколько короткометражных фильмов. Кто из мастеров кино оказал на тебя наибольшее влияние ?Какова связь между твоими кинообразами и твоим литературным творчеством ?

Я очень любил Мурнау и Дрейера, а еще любил все то, что назвали немецким экспрессионизмом, хотя эти фильмы в гораздо большей степени перекликаются с живописью романтизма, нежели экспрессионизма. Я исследовал гипнотическую неподвижность, пытался передать ее образами, а затем словами. Кроме того, у меня есть одно очень глубокое ощущение, которое я назвал бы чувством океана. Мне не удалось передать его в моих фильмах, да у меня, по сути, и не было случая это сделать. Возможно, иной раз в некоторых стихотворениях мне удавалось выразить словами то, что я хотел. Но рано или поздно мне надо будет вернуться к образам.

А не возникала ли у тебя идея экранизировать свой роман?

Да, конечно. Ведь это по сути – сценарий, во многом напоминающий «Таксиста», но изобразительный ряд должен быть совсем другим. Ничего похожего на Нью-Йорк. Действие фильма будет разворачиваться среди стекла и стали, среди отражающих поверхностей. Огромные современные офисы, видеоэкраны, пространство нового города с налаженным и интенсивным уличным движением. С другой стороны, в моей книге сексуальная жизнь предстает как череда поражений. Главное – избегать возвеличивания эротики, показать истощение сил, мастурбацию, рвоту. Но всё это происходит в светлом, красочном и веселом мире. Можно даже дать диаграммы и таблицы: процентное содержание половых гормонов в крови, заработная плата в килофранках… Не надо бояться теоретизирования, надо атаковать на всех фронтах. Передозировка теории придает неожиданный динамизм.

Ты часто даешь понять, что пессимизм у тебя – это некая полоса, которая должна закончиться. А что потом?

Мне бы очень хотелось укрыться от навязчивого присутствия современного мира, попасть в мирок в духе Мэри Поппинс, где всё будет хорошо. Удастся ли мне это сделать – не знаю. С другой стороны, затруднительно ответить на вопрос, что ждет всех нас в будущем. Если учесть существующую ныне социоэкономическую систему, а главное, если учесть наши философские предпосылки, то станет ясно, что человечество движется к скорой и ужасающей катастрофе. Собственно, она уже началась. Логическое следствие индивидуализма – смертоубийство и горе. Вдобавок, что особенно интересно, мы погружаемся в эту бездну с необычайным воодушевлением. В самом деле, не может не удивлять, с какой веселой беспечностью мы недавно отбросили психоанализ – правда, вполне заслуженно, – чтобы заменить его упрощенной трактовкой человека, объясняющей все его проявления воздействием гормонов и нейромодуляторов. Веками длящийся распад общественных и семейных структур и связей, все усиливающаяся склонность индивидуумов представлять себя изолированными частицами, подверженными закону атомных столкновений, недолговечными скоплениями более мелких частиц… Всё это, разумеется, исключает возможность какого бы то ни было политического решения, поэтому целесообразно будет вначале ликвидировать источники пустопорожнего оптимизма. Обратившись к традиционному, философскому взгляду на вещи, отдаешь себе отчет в том, что ситуация еще удивительнее, чем тебе казалось. Мы движемся к катастрофе, ведомые искаженным образом нашего мира, и никто не знает об этом. Сами нейрохимики, кажется, не отдают себе отчета в том, что их наука идет по минному полю. Рано или поздно они доберутся до молекулярных основ сознания, и тут они лоб в лоб столкнутся с новым мышлением, порожденным квантовой физикой. Нам неизбежно придется пересмотреть постулаты познания, да и само понятие реальности, и следовало бы уже сегодня подготовиться к этому в эмоциональном плане. Так или иначе, если мы будем и впредь придерживаться механистичного и индивидуалистского видения мира, то мы обречены. Мне не кажется разумным продлевать страдания и беды. Идея индивидуализма господствует над нами пять столетий, пора свернуть с этого пути.