Нет, конечно, далеко не все можно пускать на самотек. Но кое-что все же можно. Жаль только, что немногое.

Сегодня я поняла окончательно: землю крутят не природные силы, а вовсе даже общественная мысль. Если завтра случится апокалипсис, мы не вымрем: останутся пыль, тараканы и… активисты. Впрочем, инсекты проживут недолго – уж будьте уверены, о них позаботятся: как минимум пересчитают и занесут в ведомость, как максимум – выведут на субботник в апреле.

Нет, «общественная деятельность» теоретически нужна и полезна: я тоже люблю чистые подъезды, пандусы и наличие бесплатной газетенки в ящике. Но это теоретически. Практически же умы, собранные в кучу, – это вовсе не гигантский мозг, а всего лишь очень большая куча. Третий год мне хочется издохнуть от синергии, и все никак не получается: ну не могу доставить им такого удовольствия. Когда придумаю, как можно опочить со вкусом, – непременно откинусь, но не теперь.

Вот, например, у вас в районе наверняка имеются палатки. Хлебные, овощные и сигареты-пиво-сдачи-нет-и-не-будет. У нас тоже были. Две. Одна у универсама, вторая у остановки. А теперь нет. И это вовсе не канзасское торнадо и не ураган Катрина. Ага. Армена, пиво и Тотошку уперли общественники. Причем произошло это настолько стремительно, что Армен не успел даже пукнуть, как оказался на пути в солнечный Ереван.

Как вы думаете, по каким соображениям это было сделано? Я вот лично уверена, что ребята просто захотели расширить мой словарный запас. Потому как «бодрофуячку» я придумала именно во время одиннадцатичасового похода к метро за сигаретами – ночные прогулки крайне располагают к словесности.

Впрочем, совсем скоро выяснилось, что моя «бодрофуячка» активистов нисколько не интересует и забота была вовсе не обо мне, а о местной молодежи.

– А чтобы они пиво по ночам не хлобыстали, – объяснила мне ситуацию местная бабулька «из сочувствующих». – А то ишь навострились: чуть что – в ларек.

Объяснять бабульке, что в стремлении к залитию глаз нашу молодежь не испугаешь даже Берлинской стеной, я не стала. К слову добавить, даже больше выкушивать стали: если раньше покупали «вотка одна штука» и к палатке неслись исключительно за догоном, то теперь покупают «вотка несколько штук», а дальше как раз и начинается «бодрофуячка» до метро.

Или вот пандусы для колясок. Собрали комитет, начали шастать по квартирам с расспросами «А не надоть ли вам пандуса?».

– Надоть, как же ж, – умилилась я. – Мне без пандусов никакой жизни: у меня младенец пятнадцать кил, коляска пятнадцать кил и еще очень тяжелый мозг.

– Непременно! – обрадовалась общественность. – Через неделю будет готово – будете летать с вашей коляской.

Когда через неделю я открыла окно, то поняла, что действительно буду летать: нет, ребенок и коляска останутся, а вот мозг взорвется. Представьте себе длинный четырнаддатиподъездный дом. Представили? Вместо пары-тройки полновесных пандусов посередине и по бокам мы получили жалкую цементную ляпушку, но зато, блин, около каждого подъезда. Рассказывать о том, как эти четырнадцать ляпушек радуют автолюбителей, я не буду: по сравнению с их жаргоном моя «бодрофуячка» – детская шалость.

Да, ребенков свозим как раньше, «по старинке, через бордюр», ибо преодолеть асфальтовый трамплин возможным не представляется: у непристегнутых детей пропадает аппетит и сон.

А с дорожками вообще песня получилась. «Куда ты, тропинка, меня привела?» – и не иначе.

Рассказываю. Перед домом – длинный газон. На газоне – пара скамеек, детская площадка, какашка и шесть дорожек, протоптанных к автобусной остановке. В принципе вполне съедобный московский пейзаж, если особенно не придираться. Был.

Не знаю, какой свиноте пришло в голову осеменить нашу общественность, а только общественность мгновенно обрюхатела и понесла.

Без опроса, конечно же, не обошлось.

Явились втроем, в глазах – пожар, в лапках – блокнотик.

– Мы решили дорожки заасфальтировать.

– Что же, – спрашиваю, – вам, дамы, не спится?

– Дождик пойдет, тропки размоет, будете в грязи плавать, – пугают.

– Ну, раз такое дело, асфальтируйте, – отмахиваюсь от них я, в глубине души радуясь, что на сей раз обошлось без сбора денег на марсианские экспедиции.

Трио ставит три птички в блокнотик, жмет мне руку и сваливает.

Расчувствовавшись, мою пол в.подъезде и уезжаю на дачу.

Через пару дней возвращаюсь. Понимаю, что чувствами тут не поможешь: у меня просто нет столько слез.

На расстоянии десяти метров от каждой протоптанной дорожки лежит дорожка асфальтовая. Лежит, знаете ли, и скучает. А человечество ходит; по протоптанным, что в принципе логично: их лет двадцать топтали и еще столько же будут топтать. Нехитрая арифметика, и на выходе, вместо газона с шестью тропинками, имеем нечто, напоминающее уменьшенную копию плато Наска. Только вместо макаки с пипиской – жутчайшее переплетение двенадцати дорог, половина из которых ведет хрен знает куда.

Кстати, у нашего дома теперь есть верная примета: тот, кто топает по асфальту, – суть убийца крыс и гнусный общественник. Огорчившись оттого, что публика не приняла нововведение, активисты начали шляться по дорожкам сами. До сих пор не понимаю, как им в голову не пришла идейка залить асфальтом оставшиеся клочки травы (той, что растет между двенадцатью дорогами). Чего уж теперь мелочиться!

Но это все грустные случаи. А у меня в запасе имеется и один веселый.

Дача моя, если вы не знаете, расположена рядом с городом Ступино, славящимся шоколадками, авиационными пропеллерами и потомками ссыльных (101 км от МКАД как-никак). Лет десять назад в городе Ступино делать было, по правде говоря, нечего – так себе, серенько, тускленько, тополя торчат. Приезжали мы туда исключительно за хавкой, в магазин, расположенный на окраине. И вот лет десять мы туда катались, и все десять лет я спотыкалась о какую-то железную фигню, вбитую в землю у входа и не видную из-за разросшейся вокруг травы. И если первые лет пять я поджимала ногу и плакала, то, став постарше и подковавшись в политактивности, стала поносить отцов города до пятого колена включительно: дескать, пропеллеры ляпают, гады, а чтобы благоустройством города заняться – на это им времени нет. Вякала я, значит, вякала, и, должно быть, кому-то там икнулось.

Приезжаем в Ступино – город не узнать. Тополя те же, но подстрижены и побелены, газоны облышены, так что инсектам холодно, все заборы, бордюры, дома, скамейки, детские площадки и прочее выкрашены веселеньким. Короче, еду по городу, в глазах рябит, а сердце ликует.

Подъезжаем к любимому магазину, выходим из машины, делаю шаг… и падаю рожей в грязь. Отряхиваю рожу, продираю глаза и охреневаю. Фигня торчит в том же самом месте, такая же вечная, как и была, но теперь не ржавая и облезлая, а вовсе даже розовенькая и с лакировкой.

Вот ей-богу, вся вековая обида прошла: не удивлюсь, если бы после пункта «Красить все» в разнарядке значилось «Удавиться по очереди» – они бы и по сей день болтались на тополях. Покрашенных…