Но на самом деле она вовсе не Либби Блю, напомнил он себе. Она – Оливия Вандерхоф, и он поможет отправить ее назад в Манхэттен, в «Роузгейт», к ее отцу, человеку, которого Ремингтон решил уничтожить, чего бы ему это ни стоило.

Он закрыл глаза, припоминая все, что имел против Нортропа Вандерхофа, напоминая себе, сколь важно получить двести пятьдесят тысяч долларов – премию, которую он получит, как только предаст Либби.

Главный дом плантации «Солнечная долина» был большим, светлым и солнечным, полностью соответствуя своему названию. В этом доме царило счастье, хотя здесь и не было хозяйки. Мать Ремингтона умерла от родильной горячки через несколько дней после его появления на свет. Джефферсон так никогда больше и не женился.

Ремингтон был маленьким мальчиком, когда началась гражданская война. Для него эти годы превратились в одно сплошное приключение. Его нянька устроила веселую игру – они прятали фамильные ценности, серебро и картины. Ей же выпала доля спасать лучших скакунов и производителей «Солнечной долины» как от янки, так и от конфедератов. Семья Уокеров пострадала от войны, как любая другая семья Виргинии, но в те времена Ремингтон не мог этого заметить.

Когда закончилась война, вернулся Джефферсон Уокер. Выглядел он уставшим и гораздо старше своих лет, но был полон железной решимости возродить плантацию и «Железную дорогу Джефферсона Уокера».

И ему это удалось бы, не встреть он Нортропа Вандерхофа.

Джефферсон и Нортроп дружили еще до войны. «Железная дорога Джефферсона Уокера» и «Пароходная компания Вандерхофа» доставляли товары из разных уголков мира во многие южные штаты. Джефферсон надеялся снова заняться этим. Но свои железнодорожные вагоны он передал войскам Конфедерации, и большая их часть оказалась разбита. К тому же во время военных действий были разрушены пути, проложенные по южным территориям. Джефферсон знал, что для восстановления всего этого потребуется время, а именно его у него не было – со всех сторон нажимали кредиторы.

В этот-то момент Нортроп и предложил стать совладельцем компании, обещая крупную сумму наличными для «Железной дороги Джефферсона Уокера» и для семьи Уокеров. Однако Джефферсон отклонил это предложение. Он знал, что как только позволит Нортропу завладеть хотя бы небольшой частью железной дороги, потеряет ее целиком. Нортроп всегда брал под свой абсолютный контроль все, к чему ни притрагивался. Даже его друзья не были гарантированы от его страсти к новым и новым приобретениям.

День, когда Джефферсон отказал Нортропу, стал последним днем их дружбы. Вандерхоф умышленно и методично принялся уничтожать Уокера и его железнодорожную компанию. На это у него ушло около десяти лет, но наконец он достиг своей цели.

Той осенью 1875 года Ремингтона не было дома, он учился в колледже, пребывая в полном и счастливом неведении относительно бед, которые свалились на отца. Семнадцатилетний юнец, впервые в жизни предоставленный самому себе, Ремингтон думал только о развлечениях и замечательно проводил время с новыми приятелями и юными леди.

Но, пока молодой Ремингтон наслаждался своим новым положением взрослого человека, компания «Железные дороги Джефферсона Уокера» обанкротилась. В «Солнечной долине» постепенно не осталось ничего ценного – все было распродано. Наконец Уокеры потеряли и саму плантацию.

Однажды утром Джефферсон Уокер, раздавленный морально и материально, закрылся в своем кабинете, вложил в рот пистолет и нажал на спусковой крючок.

Ремингтон открыл глаза и снова посмотрел на дочь Нортропа Вандерхофа. Она была хороша собой и добра, и даже Ремингтону было ясно, что у нее нет ничего общего с ее отцом.

Но Ремингтон знал, что даже уважение к Оливии не помешает исполнению его задачи. Он намеревался поставить Нортропа на колени. Уокер собирался сделать все, что в его силах, чтобы уничтожить этого человека точно так же, как Нортроп уничтожил Джефферсона. Ремингтон долгие годы ждал этой мести. Не исключено, что такой возможности ему больше никогда не представится. Он не может упустить такой шанс. Никто не сможет нарушить его план.

Даже женщина, которая называет себя Либби Блю.

Либби беспокойно металась по постели и никак не могла отделаться от мыслей о Ремингтоне. Как только она закрывала глаза, ей представлялся его образ, и казалось, что это сведет ее с ума.

В тот день, когда Либби вырвалась из железной хватки отца, девушка дала себе слово, что никогда впредь не позволит ни одному мужчине командовать собой. Она никогда никого не полюбит, клялась себе Либби, лучше умереть, чем выйти замуж. Анна Вандерхоф столько страдала из-за своей любви! Снова и снова разбивалось ее любящее сердце. Либби знала, как легко манипулировать тем, кто к тебе по-настоящему привязан. Она никогда не позволит, чтобы с ней произошло такое.

Ничто не заставит ее отказаться от свободы, которую она обрела. И уж тем более не этот чужак из Виргинии.

Девушка уткнулась лицом в подушку, мысленно – проклиная образ Ремингтона, который никак не оставлял ее в покое. Перед глазами стояли его черные с блестящим отливом волосы, которые так нуждались в стрижке. Она видела его словно предвещающие бурю синие глаза, которые пронзали ее насквозь и, казалось, заглядывали в самые глубины ее души. Вспоминала его улыбку, изгиб губ, темную щетину на подбородке, появляющуюся к концу дня. Представляла себе его широкие плечи и волоски на груди, треугольником сужающиеся к упругому, мускулистому животу, видела…

Застонав, Либби перевернулась на спину и широко распахнутыми глазами уставилась в потолок.

Очень скоро он совсем поправится и вернется домой в Виргинию. Она никогда его больше не увидит. И так будет лучше для всех. Она не желала встречаться с ним снова. Она не желала, чтобы он смущал ее. Ей вовсе не нужен мужчина, если тот не хотел просто наняться к ней рабочим, пасти овец и самостоятельно о себе заботиться. Либби была вполне счастлива и довольна тем, как протекала ее жизнь.

Девушка готова была снова закрыть глаза, но вдруг поняла, что в комнате почему-то стало светлее. Отблески света метались по потолку. Это было совершенно необычно.

Она села в кровати и повернулась к окну. За сараем полыхало яркое пламя.

– Навес! О Боже милостивый, только не шерсть!

Либби вскочила с кровати.

– Сойер, помоги мне! Навес горит!.. Сойер!

Она не стала ждать его ответа. Босиком, в развевающейся ночной рубашке Либби бросилась на улицу, на ходу подхватив ведро.

Обогнув сарай, девушка резко остановилась. Навес полыхал по всей длине. С первого взгляда стало ясно: уже слишком поздно. Никакого количества воды не хватило бы, чтобы спасти навес или то, что под ним хранилось. Оставалось только надеяться, что огонь не перебросится на другие постройки или на дом.

Ведро упало на землю, глаза Либби наполнились слезами.

Под навесом хранилась половина шерсти, которую удалось настричь этой весной. Каждый мешок, набитый шерстью, весил около двухсот килограммов, сейчас все это было объято пламенем.

Либби почувствовала в руке ладошку Сойера, но даже не посмотрела на него. Ей не хотелось, чтобы мальчуган заметил ее отчаяние.

В конце этой недели всю шерсть собирались увезти с ранчо. Через несколько дней за грузом подойдут повозки. Тяжелые мешки должны были доставить на станцию, погрузить в вагоны и отправить на Восток. Денег, вырученных от продажи овечьей шерсти, должно было хватить для того, чтобы снова прочно поставить «Блю Спрингс» на ноги. Ей удалось бы купить новых овец взамен тех, что они потеряли за прошедший год. Она могла бы нанять дополнительных рабочих. Она могла бы…

– Из-за чего это началось?

Либби обернулась, глядя на Ремингтона сквозь пелену непролитых слез. В отблесках пламени казалось, что его обнаженная грудь бронзового цвета. На нем не было ничего, кроме кальсон, и Либби поняла, что он, не теряя ни секунды, бросился ей на помощь. Но сейчас он ничем не мог ей помочь.