Хор сверчков наполнил ночную темноту, набросившую свое покрывало на «Блю Спрингс». Скрестив на груди руки, Либби стояла у окна спальни и смотрела в сторону летнего домика, стараясь не обращать внимания на мрачноватые предчувствия.

Кто-то был в ее комнате. Кто-то рылся в ее вещах. Она не могла найти точных доказательств этого, но чувствовала, что не ошибается. Не только потому, что Пит Фишер увидел, как уезжает этот человек, но и из-за какой-то непонятной ауры, наполнившей весь дом и ее комнату. Она понимала, что здесь действительно что-то произошло, и боялась этого.

Ей очень не понравилось, когда Ремингтон ушел ночевать в летний домик. Она хотела попросить его остаться с ней, готова была умолять его не покидать ее. «Какая разница в конце концов?» – хотелось спросить ей у Ремингтона. Они ведь провели несколько ночей рядом, когда ездили к пастухам. Что бы изменилось теперь, останься он с ней в одном доме?

Но Либби не стала его ни о чем просить, потому что начала понимать: для него очень важно, чтобы они поженились, прежде чем он сделает ее своей. Останься он в доме, где не было Сойера, присутствие которого сдерживало их обоих, Либби не сомневалась, что сама пошла бы в его спальню и легла с ним в постель. Но, возможно, она очень пожалела бы об этом потом, ведь Ремингтон не желает отступать от своих принципов.

Но, Боже, как же ей его не хватало! Либби так привыкла чувствовать обнимающую ее руку Ремингтона. Она привыкла, что он прижимает ее к себе в прохладные ночные часы. Она даже привыкла к ощущению страстной истомы и неудовлетворенного желания, которые вызывали эти сонные объятия. Эти страдания имели смысл хотя бы ради того, чтобы быть рядом с ним.

Странная тяжесть, какое-то мрачное беспокойство сжали ей сердце. Она вспомнила, что те же неприятные предчувствия охватывали ее не раз прежде, когда она понимала, что скоро ее вновь обнаружат и ей придется срочно бежать, скрываться и прятаться. Это чувство не посещало ее уже много лет, и все-таки она его не забыла: похоже на ощущение голода на рассвете или настойчивое желание зевнуть, когда хочется спать. С той только разницей, что много лет назад она могла еще убежать. У нее осталась возможность найти новое место и спрятаться. Но она больше не хотела убегать. Как бы ни велика оказалась опасность, она больше не побежит!

Либби закрыла окно, опустила шторы и повернулась. Наверное, уже в двадцатый раз она обвела комнату взглядом, пытаясь найти разгадку, понять, чего же здесь не хватает, но снова убедилась, что все осталось на своих местах.

Почему же тогда этот чужак проник сюда? Зачем, если не ради того, чтобы украсть что-то ценное, действительно дорогостоящее или просто памятное? Все дорогие картины Аманды были на своих местах. Монеты в глиняном горшке не тронуты. В комоде все лежало, как и прежде.

Можно было подумать, что здесь никогда никого не было!

И все-таки он был здесь. Она все еще чувствовала его присутствие и боялась того, что это могло означать.

Прислонившись к стене летнего домика, Ремингтон видел, как Либби захлопнула окно своей спальни, как упали шторы и скрыли девушку от его взора. Он выдохнул, только сейчас поняв, что стоял затаив дыхание.

Ему пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы покинуть дом. Он знал, что Либби хотела попросить его остаться, и радовался, что она не сделала этого. Ремингтон вовсе не был уверен, что смог бы отказаться.

Может, ему стоит выбросить из головы поездку в Нью-Йорк? Может, не следует возвращать Вандерхофу его деньги? Может, нужно прямо сейчас жениться на Либби? Какая в конце концов разница?

Ремингтон окинул взглядом залитый лунным светом пейзаж, пытаясь обнаружить хоть какие-то перемены, доказывающие, что что-то пропало.

«Так какая в конце концов разница?» – снова спросил он себя.

Он не мог однозначно ответить на этот вопрос. Просто Ремингтон ни секунды не сомневался, что должен отделаться от денег Вандерхофа, прежде чем женится на Либби. Он не желал быть должным Нортропу ни цента, когда будет впервые заниматься любовью с Либби.

Любить Либби…

Он так много раз представлял себе это, что ему почти казалось, что все уже произошло на самом деле. Он ясно видел ее розовато-золотистые волосы, разметавшиеся по подушке, видел ее груди совершенной формы – маленькие, округлые и упругие. Видел изгибы ее тонкой талии и стройных бедер, матовый тон ее кожи и длинные ноги. Он словно наяву ощущал желание в ее поцелуях, видел, какой огонь страсти горит в ее светло-зеленых глазах.

Ремингтон выругался, оттолкнулся от стены и широкими шагами направился в летний домик.

Он никогда не был монахом и уже давно познал благосклонность прекрасного пола. Но никогда мысли о женщине не захватывали его так, как мечты о Либби. Он понимал, что болен ею, и сердился на это. Ему необходимо сохранять четкость мысли и ясную голову, если он собирается защитить Либби. Не следует предаваться мечтаниям о том, как замечательно ощутить ее тело под своим, если он думает охранять ее покой.

Ремингтон снова выругался и обвел взглядом черные тени деревьев, окружающих дом и двор. В непроглядной темноте невозможно было что-либо различить. Этот человек мог оказаться совсем рядом даже сейчас. Как только они наймут новых работников, он первым делом прикажет проредить деревья, чтобы не заметить приближающуюся опасность было невозможно.

Ремингтон почувствовал какую-то необъяснимую тяжесть на душе.

Кто-то побывал в «Блю Спрингс», пока их не было дома. Кто-то проник в дом. Почему? Что искал этот человек? И кто это был? Наиболее вероятным подозреваемым оставался Тимоти Бэвенс, хотя Пит и утверждал, что это был не он. Ремингтон надеялся, что Пит ошибся. Надеялся, что во вторжении виноват Бэвенс, потому что в противном случае…

Ремингтон решительно сжал губы и снова посмотрел в сторону дома. В комнате Либби все еще горел свет, и Ремингтон подумал, что ей, пожалуй, не спится, как и ему. Потом он опустился на скамейку рядом с летним домиком, положил винтовку на колени и, вглядываясь в темноту ночи, приготовился охранять Либби.

Анне казалось, что ее глаза засыпаны перцем. После того, как Нортроп покинул ее комнату с отвратительной победной улыбкой на губах, она плакала до тех пор, пока слезы постепенно не высохли сами собой. Она чувствовала себя опустошенной и словно избитой.

Он нашел ее. Он нашел Оливию и завтра отправляется за ней! Он поедет и заберет ее назад – заковав в цепи, если понадобится, – и только Бог знает, что может случиться потом.

Еще только вчера Анна предполагала, что удастся освободиться от Нортропа. Победа дочери подарила ей надежду. Надежду на что? У нее не было собственных денег, не было другой семьи, некуда было пойти. Она провела всю жизнь, прислушиваясь к словам мужа и удовлетворяя его малейшие желания, отвечая на его малейшую прихоть. Откровенно говоря, единственное, что она умела в этой жизни, – это быть женой Нортропа Вандерхофа.

Анна откинула покрывало и села в кровати. Как жаль, что уже так поздно! Ей хотелось принять ванну и попытаться смыть с кожи прикосновения Нортропа. Она хотела освободиться от его ощущения и его запаха.

Сев на пол, она заглянула под кровать и вытащила большую коробку. Сняв крышку, Анна смотрела на желтое платье, все еще завернутое в тонкую бумагу.

На короткое время она поверила, что сможет надеть этот наряд. На короткое время она поверила, что сможет бросить Нортропу вызов.

Ей снова захотелось плакать, но слез больше не было. Они высохли, словно колодец в засуху. Высохла ее душа, готовая умчаться вдаль с первым порывом ветра.

Анна наклонилась и спрятала лицо в складки желтого платья.

– Беги, Оливия! Пожалуйста, беги! – Она перешла на шепот: – Боже, помоги ей!

И все-таки отчаяние победило веру. Анна не могла найти в себе сил, чтобы поверить, что Бог услышит ее мольбы.