Но получилось не совсем так, как он планировал. То есть получилось в теории, как говорится. Кузов-то был задраен не так уж и плотно, не герметично, значит.

Что же получилось? Выбрались мы, это самое, уже из города, катим в открытом поле и – ничего. Показался лес. Тут мы услышали сзади какой-то вскрик, судорожную такую возню. Их ведь тридцать штук, стоят тесно, кузов-то не больно велик, самое большее на двадцать человек впору; да я столько и возил обычно, и то в таких случаях мы дверцу оставляли открытой, чтоб четверо-пятеро могли хоть ноги свесить наружу.

Так вот я и говорю, стоят они там, а угарный газ гуляет себе туда-сюда между ними. В одном месте его побольше скопится, в другом – еще ничего и нет, разве самая малость; опять же бывает, некоторые чувствительнее к нему, верно? Кто, скажем, помоложе или, наоборот, постарше, не знаю уж. Я так скажу: той больше повезет, кто раньше других сознание потеряет. Одна, вторая, третья – это еще ничего, к этому они еще привычные, кое-кого ведь не впервой так перевозят. Но вот когда пять – десять подряд валятся без памяти, тут уж они понимают, что здесь что-то не то, да и сам-то угарный газ не чистый, у чистого ж вовсе нет запаха, а тут и бензин, и масло. Эта вонь душит их, ну они и звереют.

Забарабанили они по задней стенке кабины да еще орут во все горло: «Hilfe! Hilfe!».[2] Это еще бы ничего, но потом-то они стали кричать и по-украински. А мы как раз въехали в лес, не хватало, чтобы их услышали! Я уже был ни жив ни мертв – вцепился в руль и давлю на педаль что есть силы. Антон даже злился на меня да все гоготал над моими страхами: «Плюнь ты к чертям, не обращай внимания, сейчас будет тихо!» И верно, стало тихо. Минут так через десять. Может, через пять, бог его знает. Тут ведь и минута – много, даже полминуты.

Ну а там, в лагере, действительно все произошло так, как Антон говорил. Он вылез из кабины, пошел в контору докладывать, я снял замок и – обратно в кабину; пришли лагерники из рабочей команды, и мы только и видели, как подолы цветных халатов развевались, когда несли их, но можно было и не смотреть вовсе.

«Ну вот, видишь, дело стоящее!» – сказал Антон. Что верно, то верно. Тогда-то оно и правда было уже вроде стоящее. Стоящее, что ни говори. Самого плохого все-таки удалось избежать. «И для них стоящее», – добавил Антон. А что ж, для них-то уж во всяком случае! Рыть полтора часа яму, раздеваться, трястись на холоде в чем мать родила, стоять под дулами, ждать пули – а она-то еще куда попадет! Говорят, некоторые еще шевелятся после того, как их известью зальют, даже и под первыми лопатами земли. Так что это, уж во всяком случае, пристойнее. Между прочим, Антон рассказывал, что и в настоящих газовых камерах так случается: лежат они все кучей, и всегда ведь находятся такие, которые выбираются на верх кучи, чтобы глотнуть немного воздуху, ведь и там – не сразу, не в одно мгновенье, а уж там-то циан!

Но этот лес, эти вопли! И это проклятое бабаханье сзади, можно сказать, прямо по спине! Как чокнутые! Колотят, колотят по железной стенке, будто в тысячу кулаков, не пойму, откуда только бралась у них такая чертова сила. С ума они сходили, вот что. Говорят, сумасшедшие, те такую силу вдруг обретают, какой в нормальном виде у них сроду и не бывало. От страха, что ли, или еще от чего, но они сходили с ума.

В следующий рейс то же самое, тютелька в тютельку. И опять на том же месте, ну будто сантиметром вымеряли! Только подъехали к лесу – слышу, завозились, а уж как понеслись по чащобе – к самому опасному месту, – тут начался ад кромешный. Вопят: «Hilfe» – да еще по-украински. И барабанят, барабанят, барабанят.

Вот и веди машину в эдаких условиях! Да еще полным ходом. И будь начеку, так, что от напряжения руки на баранке сводит и глаза из орбит, того гляди, выскочат.

Ведь ежели на какой-нибудь глубокой рытвине полетит ось, или колесом на случайный гвоздь напорешься, или кусок проволоки – я уж не говорю, что и резина просто так может не выдержать такой скорости! – словом, воздух выйдет весь, мы попляшем-попляшем, да и придется остановиться, а это может стоить нам головы. Ну, да все это было еще ничего, пока Антон сидел рядом со мной, как-то успокаивал меня, вообще говорил что-то да просто рядом был. Но с шестого или седьмого рейса я уже ездил один. И то сказать, к чему два человека, если уж дело так поставлено? Тут и один свезет, передаст, там пересчитают, выдадут справку – зачем для этого два человека? Они уже знали меня так, как если бы я был для них свой. Ну и конечно, требовали именно меня каждые три недели: машина-то моя уже оборудована! Только и дела – натянуть конец резинового шланга на выхлопную трубу.

Делал это всегда Антон, пока мы дожидались у дома с садом. Потому что я сказал: шофер – пожалуйста, а палачом не буду. Ну, эту операцию он делал сам, а уж ехать – мне одному.

Я, знаете ли, говорил с ними, с теми дамами. По-хорошему говорил, по-человечески. Конечно, в немецком-то я не силен, так только, кое-какие слова просто запомнились. Но я им по-хорошему объяснял: не барабаньте вы! Что бы ни случилось, спокойно ждите и оставайтесь на своих местах! Не кричите и не стучите! Это все равно бесполезно – остановиться-то мне нельзя. А так и беду еще накличете, место очень опасное. Так что не стучите, мол!

Как об стенку горох! Вы это можете понять!

А ведь я, право же, умолял их! Да они плевали на это! Как только мы достигали леса и углублялись в самую дикую чащу, за моей спиной «пляс» уже шел вовсю. И как раз в тот момент, когда у меня все нервы напряжены до предела. Рытвины, сбитые сучья, железяки кругом валяются, дорога дрянь, разворотили ее гусеницами, а гнать надо во всю прыть! У меня аж глаза на лоб лезут от напряжения, в баранку вцепился – руки сводит. Вот и на прошлой неделе здесь подстрелили нашего связного на мотоцикле. И ведь как на стрельбищах – прямо в десятку: дырка у него аккурат посредине лба, сам видел, когда его привезли. Вот ведь стреляют, черти! А эти тут барабанят. Барабанят да еще и орут. К тому же по-украински. Только того недоставало, чтобы их услышали! Из машины с красным крестом кричат по-украински! И колотят по железному листу у меня за спиной, да так, будто по спине колотят – я прямо чувствую эти удары! – колотят, как взбесившиеся психи. А тут еще из ума нейдет: ну, как, не дай бог, разнесут они эту паршиво сколоченную конструкцию над входным отверстием да заглушат мне здесь мотор! Зима была холодная, а я – весь в поту. Думал уже, что сам спячу. Один поворот руля – удар вон в то дерево, и конец!

Так и поубивал бы их, право! Я человек мирный, верующий католик, но этих и убить мог бы. Попадись они мне тогда на дороге – наехал бы запросто, прямо-таки с наслаждением задавил бы.

Потому – зачем барабанят?!

Ведь по-хорошему говорил им, по-человечески. Сами же видите, нет у меня каких-то там предрассудков; по мне все люди одинаковы, черные, желтые, человек, он человек и есть, такой ли, эдакий ли, здесь ли, там ли. Ведь ей богу, по-хорошему говорил! Можно сказать, умолял: не барабаньте! Сами же знаете, бесполезно это. Ну поразмыслите немножко! И ребенок бы понял, маленький несмышленыш! В конце-то концов я ведь им только добра желаю. Могли бы уразуметь, коль есть хоть немного соображения! Не барабаньте!

Где там! Барабанили, барабанили и барабанили.

Нет этого я им забыть не могу. И не удивляйтесь!