– Рис, рис, рис, – слышала Лела. – Пятьсот мешков риса в Бристоль, две тысячи в Копенгаген.

Мистер Пембертон торговал рисом, бенгальским рисом, лучшим в мире. Суда, груженные индийским рисом, отходили во все европейские порты.

– Сто тысяч центнеров продано в прошлом году, – слышала Лела, – сто двадцать пять тысяч в нынешнем…

Половину Бенгала можно было бы накормить тем рисом, который вывозил хозяин.

Вокруг дома ходили голодные люди, у ограды останавливались нищие. Они просили хлеба. Хозяйка была добра, она подавала нищим. Хозяин качал головой.

– Индусы всегда голодны, – говорил хозяин.

Скоро хозяйскому мальчику привезли в подарок куклу из Бомбея. Увидев куклу, Лела побльднела: тот самый старик! Кукла-факир, искусно сшитая из шелковых тряпок. Высокая шапка, крючковатый нос, пестрые лохмотья… Когда куклу дергали за шнурок, факир поднимал руку.

Фредди был счастлив. Лела две ночи не спала. Страшный старик с поднятой рукой стоял у нее перед глазами. Она встала ночью, пробралась в детскую, взяла куклу и унесла ее в сад. Здесь она спряталась в дальний угол, оторвала кукле-факиру руки, ноги, голову и закопала в разных местах. Ее поймали в саду и привели к хозяину.

Фредди катался по полу и орал:

– Моя кукла!.. Моя кукла!.. – Все слуги собрались в хозяйские комнаты. Хозяйка громко негодовала. Хозяин вышел в столовую в халате. Он брезгливо морщился: Лела украла куклу молодого саиба!.. Она посягнула на вещь, принадлежащую британскому подданному…

В то же утро Лелу свели в тюрьму.

Весь первый день Лела просидела в углу тюремного двора, на раскаленных от солнца каменных плитах, у стены, прикрывшись платком, не смея глядеть на то, что происходит вокруг.

«Джелхана!.. Неволя!.. – думала Лела, глотая слезы. – Теперь меня никогда не отпустят к отцу».

Она слышала стоны, шорох; кто-то проходил мимо, кто-то толкнул ее и прошептал оскорбительное слово. Лела не шевельнулась.

– Сними с меня сари! – услышала она подле себя чей-то голос.

Рядом с нею, у стены скорчились две женских фигуры под белыми платками. Одна из женщин громко стонала.

Лела сдернула платок с лица соседки.

Она увидела сидящую на корточках растрепанную молодую женщину со сведенными к груди руками. Кисти рук у женщины были зажаты двумя деревянными дощечками и крепко обвиты веревкой. Забитые в дощечки гвозди проходили насквозь через суставы. Из распухших пальцев сочилась темная кровь.

– Что это? – испуганно спросила Лела.

– Колодки, – ответила женщина.

Вторая женщина, повидимому мать первой, тоже зашевелилась.

– Посмотри!

Она показала Леле свои руки: почерневшие суставы, обнаженное до костей гниющее мясо.

– С меня только вчера сняли колодки! – сказала женщина.

– За что их надели на тебя? – спросила Лела.

– За то, что мы ткали шерсть. Мы родом из Бихара, а у нас в селениях ткут такую тонкую шерсть, какую не умеют ткать саибы.

– Саибы не позволяют нам ткать шерсть на наших станках, – сказала вторая ткачиха. – Нас будут судить. Если судья добрый, – велит отрубить пальцы на одной руке. А если злой, – отрубит на обеих. Судья ведь тоже саиб.

Ужас охватил Лелу, она не знала, что сказать.

Тут раздались голоса. Вошли двое людей. Женщины замолчали.

Один из вошедших, рослый афганец в зеленой чалме, в больших серьгах, оглядел двор. Все притихли.

– Вот этого! – указал ему низенький саиб в белом пробковом шлеме, с недобрым бритым лицом. Он указал на скорчившегося у стены пожилого индуса в белом поварском колпаке, в полосатой тряпке вокруг бедер.

Это был баберчи – повар.

Афганец вытащил индуса на середину двора.

Повар побелел и затрясся.

– Бедный Рунбар! – сказала старшая ткачиха.

Два тюремщика подошли на помощь к афганцу. Все трое потащили индуса куда-то за глиняную ограду, в угол двора.

Маленький саиб бегал и распоряжался.

– Кирпичи! – приказывал маленький саиб.

Один из тюремщиков пробежал по двору с раскаленными кирпичами.

– О-о!.. – Ужасный вой понесся из-за ограды.

– Я посажу тебе мехтара, нечистого, на живот! – резким голосом кричал маленький саиб.

По двору, подталкивая, провели мальчишку в коричневой повязке, с короткой метелкой за поясом. Это был мехтар, метельщик улиц.

– Ай-ай!.. Какое бесчестие! – закричали женщины. – Метельщик улиц коснется его тела!.. Бедный повар, он потеряет свою касту…

– Где пояс Гордон-саиба? – кричал за оградой маленький саиб.

Повар только стонал в ответ.

– У его хозяина, Гордон-саиба, пропал шелковый пояс, – объяснила младшая ткачиха. – Второй день мучают бедного Рунбара, хотят дознаться, не он ли взял пояс.

– Мешки! – приказал саиб афганцу.

Афганец пронес по двору два длинных мешка, скрепленных вместе и похожих на гигантские кожаные шаровары. Что-то живое билось в мешках, ворочалось и визжало.

– Крысы! – расширив глаза, сказала Леле младшая ткачиха.

– О-о!.. О-о!.. – Снова ужасный вой послышался за оградой. Мешки, набитые голодными крысами, натянули старику на ноги.

– Отпустите! – вопил повар.

– Где пояс Гордон-саиба?..

– Не знаю, клянусь, не знаю!.. – хрипел индус.

Мешки ходили, как живые. Крысы, с визгом облепив ноги бедного повара, терзали его тело.

Скоро стоны за оградой затихли. Повара протащили за ноги через весь двор. Он потерял сознание.

Маленький саиб обошел заключенных. Люди стояли под солнцем долгие часы без пищи. У одного руки были скручены веревкой за спиной и к рукам подвешена тяжелая гиря. У другого веревка стягивала всё тело, крепко прихватывая левую ногу. Он стоял на правой ноте, согнувшись, с кладью кирпичей на пояснице. На обнаженной спине у него запеклись раны от солнечных ожогов. Третий, самый крайний, висел, привязанный за руки к поперечному брусу. Свесив голову набок, он часто-часто дышал и изредка дергался, словно в судороге.

– Третий день им не дают воды, – сказала старшая ткачиха. – Это крестьяне, не заплатившие налога.

Маленький саиб обошел всех. Он велел посыпать солью спины самым упорным и ушел.