— Голова не кружится? — спрашиваю я, и едва не нарываюсь спиной на металлический уголок шкафа.  Дурею от его наглости, впадаю в тупое оцепенение — он тянет руку к глубокому вырезу на моём распахнувшемся халате. Отмираю, когда вижу уголок своего бейджа, подцепленный его длинными мозолистыми пальцами; бедный кусок пластика затерялся в складках медицинской униформы.

— Камилла Нортон. Так я и думал. А ты изменилась, — видя моё замешательство, он поясняет, — Эрик Колтер, средняя школа.

— И тебя не узнать, — рассеянно отвечаю я.

Десять лет назад на голове у него было явно больше волос, и руки его ещё не были размером с голову двенадцатилетнего ребенка. Я не обязана знать всех Лидеров Бесстрашия в лицо, их там пятеро, и меняются они часто. Жизнь в этой фракции — лотерея, и Колтер вытянул счастливый билет.

Ох, и доставалось же мне от него! Я была костлявой отличницей с ужасным зрением, и совсем не умела за себя постоять. После инициации меня прооперировали, и я избавилась от ненавистных очков, а волосы цвета шерсти амбарной мыши я перекрасила в платину — узнать во мне ту молчаливую терпилу сейчас почти невозможно.

Мне кажется, вся фракция выдохнула, когда он перешёл в Бесстрашие. Неуравновешенный, неуправляемый, любые самые ничтожные вопросы он решал кулаками, а бедные родители краснели до кончиков ногтей на собраниях дисциплинарного комитета. Пророчили, что он скоро свернёт себе шею в ближайшей изгойской подворотне, не дожив до инициации, но он и тут всех подвёл. Ранняя гибель из-за собственной горячей головы миновала его, а свою неуёмную энергию он направил в самое подходящее русло, и добился высокого положения. Кто бы мог подумать…

— Эрик! Опять рельсы заминировали, — в палату вваливается один из лихачей, я слышу, как Лидер сквозь зубы кроет матом Прайор, Итона и его мамашу, резко поднимается на ноги, едва не столкнув меня плечом прямо в объятия полумёртвого изгоя.

— Заводи эту мразь! — звучит так, что если вдруг я не справлюсь, меня публично казнят на площади перед Искренностью. Иногда мне кажется, что Джанин возглавляет Совет  лишь номинально, а от чистейшего беспредела нас отделяют считанные дни, и вряд ли моё ни к чему не обязывающее знакомство с Лидером Бесстрашных спасёт меня от чужого произвола.

Я очень хочу жить. Этот дурацкий, простейший вывод настигает меня не к месту и не вовремя. Стараюсь делать всё чисто и чётко, а когда изгой приходит в себя, меня почти вежливо выставляют за дверь. Из палаты доносится вой. Изгоя пытают. Сложившись почти вдвое, миную галдящую стаю лихачей, давлю в себе желание немедленно отмыться в душе от их липких взглядов и от всего того дерьма, что обрушилось на меня за прошедшие сутки. Толкаю ближайшую дверь и сажусь на пластиковую коробку с химикатами, теряюсь в частоколе стерильных до блеска швабр и спящих моющих машин.

Горло прихватывают спазмы, скользкие щупальца давят мне шею, я тяну подбородок вверх, чтобы не расклеиться окончательно. Мне страшно. Я хочу мира, я хочу, чтобы всё было, как раньше. Мы знали, что будет завтра, а сейчас Чикаго словно полыхает. Мне просто не повезло родиться и жить в такое время, а когда в коридоре меня за руку ловит регистратор, я понимаю, что моё невезение фатально.

— Кэм, подпиши приказ о переводе, — она суёт мне планшет с открытым окном для ввода отпечатка пальца, и я не вижу его содержания.

— Куда?

— В Бесстрашие. У Джонатана задето лёгкое. Не выкарабкается.

Работа в зоне боевых действий. Мой сменный не протянул месяца. Как бы далеко не продвинулась наука, тело человека так и остаётся несовершенным, а смертельные ранения всё так же смертельны. Моё согласие здесь не требуется, нужна лишь отметка о том, что меня оповестили; я дотрагиваюсь до экрана большим пальцем, и планшет удовлетворённо пищит.

— Удачи, — регистраторша трогает меня за плечо и неуклюже семенит прочь; синяя юбка слишком узка ей в коленях.

На улице сухо и пыльно. Рассвет греет горизонт, прячась за чёрными скелетами мёртвых высоток, я почти не спала ночью, и мне душно вне здания фракции, где система кондиционирования молотит круглыми сутками. Я стараюсь думать только о работе, а не о том,  что даже при переезде от фракции к фракции можно напороться на засаду. Пару часов назад часть рельсовых путей была взорвана афракционерами, движение поездов парализовано, на повреждённом участке и день, и ночь ведутся строительные работы.

Со мной немного вещей. Сложное оборудование Эрудиты доставили в Бесстрашие сразу, как началось это чёртово восстание,  а вот с медиками там туго. Местные «светилы» способны только намазать царапину йодом, да и большая часть из них ушла по призыву, когда Объединённые фракции объявили общую мобилизацию. Я стою у ворот, жду командира автоколонны, который затерялся в недрах Эрудиции с какими-то организационными вопросами. Сегодня мне не страшно, сегодня мне никак вообще; утром приходил отец пожелать доброго пути. После смерти матери он совсем сдал, и я в глубине души чувствую малодушное облегчение, что не буду видеть, как он день за днём чахнет на глазах. Мне больно наблюдать за этим, потому что я ничего не могу сделать, ведь и мне придётся оставить его.

— Ну что, полетели, птичка? — командир дважды стучит по бочине джипа, привлекая моё рассеянное внимание.

— Доктор Нортон, — машинально поправляю я. Не собираюсь пить с ними текилу на брудершафт, субординацию ещё никто не отменял.

Загружаюсь на заднее сиденье; рядом с водителем садится девчонка, вижу её бритый под шесть миллиметров затылок и кольца в носу, когда она оборачивается ко мне. Оценивает, будто я диковина довоенная. Быстро заправляю выбившиеся пряди в пучок. Видимо, я слишком похожа на женщину.

Мотор рычит, машину трясёт на ухабах разбитых дорог; прижимаясь лбом к холодному стеклу, смотрю на острые зубья построек, грызущих алое утреннее небо. Я отправляюсь в неизвестность. Мрачная, военизированная фракция, которая расползлась, как чёрная плесень, везде, и я буду в самом её сердце. Военные действия идут повсюду и, судя по сводкам, главный удар приходится на окрестности Дружелюбия, ведь там пища, и на Бесстрашных, как на основную ударную силу противника, которую необходимо ослабить.

Слышу неразборчивые переговоры по рации сквозь шипение помех, прикрываю глаза, меня чуть укачивает после тревожной смены, отключки и событий с пленным изгоем. Шорох гравия под колёсами усыпляет меня. Секунда, и моё нездоровое умиротворение напополам с тупым безразличием ко всему и вся рассыпается в прах. Слышу визг девчонки, оглушительное «Твою мать»  с водительского сиденья и грохот. Стекло бьется в крошево, меня подбрасывает и трясёт, словно в центрифуге. Повезло, что я пристегнулась. Как назло я не теряю сознания, машина переворачивается,  застывает боком, в моё окно теперь смотрит земля и сухие древесные корни. Я словно в жестяном гробу, уровень кислорода стремительно падает, сменяясь на вонь бензина и гари. Тихо. Я слышу лишь своё шумное дыхание и скрип развороченной колёсной базы.

Я дышу медленно и глубоко, считаю вдохи, стараюсь побороть панику и почувствовать своё тело на предмет повреждений. Я оглушена, в голове звон, тупая боль сковывает всё тело, но руки и ноги мне подчиняются.  Трогаю голову, лицо, замечаю кровь у носа; грудная клетка, брюшной отдел  — всё цело, налицо лишь лёгкая контузия, отстёгиваю ремень безопасности и на ощупь пытаюсь найти выход из покорёженной металлической коробки, в которую превратилась машина лихачей.

Всё в дыму. Автоколонна съехала в кювет, как при угрозе обстрела, вооружённые Бесстрашные медленно выползают из машин, сканируют округу через прицелы. Машине, направляющей колонну, повезло меньше нашей — я вижу груду обугленного металла и чью-то вывороченную с коленом ногу, всё ещё обутую в форменный сапог.

Слева слышу слабый стон. Та самая девчонка с пирсингом в носу лежит в паре метров от меня, зажимая дрожащей ладонью дыру в брюшине. Травяная сушь под ней окрасилась в бордовый, в ране белеют обломки рёберных костей, я понимаю, что даже если применю весь  арсенал сывороток, то лишь продлю её агонию.