В ответ на мою реплику Лидер режет меня поперёк острым, тяжелым взглядом и ответа не удостаивает.

— Что ты рассказал им? — кажется, я появилась в разгар допроса. Времени прийти в себя командиру разведчиков никто даст, оно сейчас слишком дорого стоит.

— Не помню. Они меня всякой дрянью накачали, — Марс хрипит и кривится от боли, когда я осматриваю пулевые отверстия в голени. Одно колено всё же цело. — Там в основном бывшие Бесстрашные. Мы сами рыли себе яму, Эрик.

Я знаю, что в Бесстрашии самые строгие условия отбора, и слова Марса ничуть меня не удивляют, жаль только, что они поняли это слишком поздно. Изгои — не куча тупых имбецилов, им хватило ума объединиться и начать борьбу со своим скотским существованием. Только что в итоге ждёт нас — правящее, даже местами элитное сословие? Грабежи и казни, как во времена довоенных революций?

Командира погружают в медикаментозный сон. Я выбрасываю грязные перчатки в шредер, обрабатываю руки, снимаю халат, злостно комкаю и отправляю его в корзину для прачечной. Чувствую, как вымотали меня эти процедуры; мелкая моторика его рук вряд ли восстановится в полном объёме, а правую коленную чашечку придётся протезировать. Завтра Марса доставят в Эрудицию. Лидерам необходимо знать, какие сведения он выдал повстанцам под сывороткой правды. Ещё бы выяснить, где они её добывают. Может, научились делать сами?

— Что будет с ним дальше?

Я подхожу к Эрику со спины, вдыхаю едкий никотиновый дым — он курит в приоткрытое окно. Я никогда не пробовала сигареты, но сейчас вряд ли бы отказалась; клубящийся под потолком яд притупляет сознание, заставляет шестерёнки в мозгах работать чуть медленнее, а сейчас это то, что мне необходимо.

Эрик расстроен, подавлен, зол; эту мешанину эмоций выдают чуть прищуренные глаза и клубы дыма из ноздрей — челюсти сжаты до скрипа эмали.

— Это пусть Макс решает.

— Мне жаль, — смотрю на его по-солдатски расправленную спину, ровно в перекрестье шеи и плеч,  в стойку чёрного воротника форменного жилета, бритый затылок и тоннели в пробитых ушах. Взгляду не за что зацепиться, он затуманен, я разобрана по кусочкам, как паззл, наверное, с самого своего перехода к лихачам. Считаю дни до конца своей командировки, хочу домой, хочу увидеть отца. Осталось только делать засечки на стенах  своей временной квартиры, как заключённый в одиночку.

— Я передавлю каждую изгойскую суку лично. А эту мразь Прайор заставлю сожрать его яйца, — под словом «его», он наверняка имел в виду Итона-младшего.

— Тот изгой в Эрудиции, он что-то рассказал? — Эрик поворачивается ко мне всем корпусом, смотрит на меня сквозь свинцовый, отравленный прищур. Я не знаю, зачем лезу к нему с разговорами, мои попытки поддержать эту неловкую беседу выглядят неуклюже и глупо.  Я вообще не уверена, что Лидеру нужно моё участие, собственной ярости ему вполне хватает, чтобы держаться на плаву. Мне всё так же трудно находиться с ним в одном помещении, будто он отнимает у меня кислород.

— Он начал рисовать карту подземелий, но не успел. — Я киваю. Всё ясно. Закончился заряд. — Выкурить бы их оттуда горчичным газом, но без точного плана коммуникаций мы можем отравить какую-нибудь Искренность, например. Тогда точно пиздец всем.

Эрик тушит окурок о подоконник, разворачивается и уходит прочь из палаты.

— Я не сказала спасибо, — говорю ему в след, он тормозит у порога, его проколотая бровь движется вверх немым знаком вопроса. — За то, что помог тогда, на стрельбище, — снова теряюсь, надеюсь, внешне это не так заметно, — В общем, спасибо.

В тот вечер, я как немая, не смогла вымолвить ни слова. Несмотря на весьма специфичную программу тренировки, без помощи Эрика я вряд ли бы справилась. Да и сейчас слова слетают с языка без связи и смысла, будто у меня отходняк от глубокого наркоза, но я вроде как должна это сказать.

— Не булькает, — ухмыляется он, нажимая кнопку замка.

— Чего? — я ни черта не понимаю, что это значит.

— Выпить, говорю, надо как-нибудь, — объясняет он мне откровенно менторским тоном, кажется, потешается над  моей растерянностью. — Заодно расскажешь, куда очки дела.

Он дважды стучит себе пальцем по переносице, напоминая мне о времени моего близорукого отрочества. Дверь за ним закрывается, а я, пожалуй, накидалась бы до свинского состояния прямо сейчас, если бы знала, какая тяжёлая смена ждёт меня завтра.

Самая безмятежная фракция в дыму. Из окна бронированного внедорожника я вижу полыхающее Дружелюбие. Это уже не война, а акт мщения и тупого террора, я потеряла нить логики поступков семейки Итон. Ясно, что бывшая жена главы Совета, просидевшая десяток лет в изгойских подземельях, до одури жаждет власти, но её методы больше напоминают истеричные выходки бабы в период менопаузы. Я не знаю, как иначе это назвать.

В обшивку со звоном влетает несколько пуль, я невольно вжимаюсь в спинку пассажирского сиденья. Сердце грохочет в ушах и лезет наружу, до боли растягивая стенки гортани, боец напротив тянет мне флягу, а я не могу даже слюну проглотить.

— Для храбрости, док, — он улыбается; вижу, что ему не терпится вступить в бой, адреналин пульсирует в расширенных зрачках. Я судорожно мотаю головой, не хочу ничего, только чтобы всё закончилось поскорее.

Меня вытащили из квартиры на рассвете. Отряд Бесстрашных, охраняющий границы Дружелюбия, послал сигнал о помощи и сообщил, что изгои прорвали периметр, а под куполом главного здания фракции полно раненых. Нам нужно прорваться туда и закрепиться на территории, пока я и другие медики вывозят раненых и оказывают первую помощь.

Я благодарна способности своей психики отключаться в нужный момент. Не слышу ничего, кроме команд «Стоять!» и «Пошла!», которые отдаёт мне прикрывающий меня лихач, пока мы под градом перекрестного огня почти ползком прорываемся к куполу. Кругом стекло, осколки и полые бреши между несущих балок, нас видно, как на ладони, а раненые за баррикадами из крепких дубовых столов. Из-за криков и грохота мне трудно соображать, руки работают отдельно от головы на чистейшем автоматизме, слышу переговоры по рации — изгоев теснят к северным границам, сегодня перевес на стороне Объединённых фракций. Один из медбратьев руководит погрузкой тяжелых, а я валюсь к стене, чтобы отдышаться.

Канонада выстрелов стихает, разносится эхом по кукурузным полям и перелеску, женщины тащат животных из дымящегося коровника на веревках, обмотанных вокруг рогов; они упираются, и выходить из полыхающего здания не хотят. У меня руки в крови, а глаза щиплет от пота, не могу больше выносить этот сладковатый, железный запах и вонь гниющих отходов с кухни. Меня тошнит, в черепной коробке звенит и ломит, достаю из аптечки и разжевываю спазмолитик, не запивая. Хочу перебить кислый привкус желчи  горечью таблетки.

— Где она, блять?! — слышу знакомый голос, искаженный помехами рации, поворачиваю голову. Мой сопровождающий всё ещё рядом, слышу одиночные выстрелы с его стороны. Он занял позицию, пока я занималась ранеными.

— Здесь. Она в порядке. — Понимаю, что речь обо мне.

— Уводи её! — Эрик приказывает уходить. Я сделала, что могла. Лёгкие остаются здесь, тяжело раненные едут с нами; хорошо, что их не много, я и так понятия не имею, куда их всех размещать. Выстрелы звучат всё тише и дальше, я под прикрытием выбираюсь к автоколонне. Пронзительное «Помогите!» с поля заставляет меня рефлекторно дёрнуться в сторону звука, но меня с силой тащат назад к машине.  Мою руку больно сжимает чья-то здоровенная ладонь. Пытаюсь освободиться. Не выходит. Оборачиваюсь, бросаюсь на стальной взгляд Лидера, словно грудью на амбразуры.

Поперёк перелеска бежит девчонка, кричит, прямо на моих глазах выпущенная вслед пуля косит её, и она исчезает в высокой траве. С чьей стороны стреляли, мне не понятно, я слышу лишь протяжный вой, доносящийся с земли. В очередной раз пытаюсь выдрать руку из крепкого захвата.

— Отставить. Это изгой, — Эрик невозмутим и собран, ледяная глыба айсберга на пути тонущего корабля, а мне стоит лишь сомкнуть веки, и я отчётливо вижу юную Бесстрашную Рэй с вывороченными наружу кишками. Девочку, которую не смогла спасти.