От смрада можно избавиться только водой…
Чуть пошатнувшись, человек жестом приказывает чуть отставшим от него рабам-носильщикам развернуться. Низкорослый – отчего переднюю часть паланкина перекашивает – крепко сложенный раб, приблизившись к нему, невольно морщится.
Даже раб не переносит прилипшей к нему вони, где уж свободным гражданам на ярусах Большого цирка эту вонь терпеть! Не суждено ему попасть сегодня на гонки колесниц! Не судьба. Судьба не пускает его сегодня в толпу. Судьба ведет его в иное место. Значит, он должен услышать знак судьбы.
– В термы! – вытирая краем тоги голову, приказывает Марк Тибериус Прим. Тогу эту теперь не отстирать, никакой валяльщик с такой грязью не справится, легче выбросить.
– Траяновы термы? – спрашивает низкорослый раб, отдавая команду остальным носильщикам поднять паланкин и водрузить его на плечи.
– Тита. Термы Тита. Ближе и спокойнее, – отвечает Марк Тибериус.
В окошко паланкина он бросает сестриций уличному торговцу и берет из его рук флакончик с благовониями. Поморщившись от резкого аромата – сегодня непереносимыми кажутся все запахи, – капает несколько капель на дурно пахнущую тогу и, снова поморщившись, безнадежно машет рукой. Кто знает, что лучше: задыхаться от вони или от благовоний?
В Титовых термах уже настал тот, любимый Марком Тибериусом час, когда женщины и дети покинули бани и рабы спешат навести порядок перед наступлением часа мужчин. Для всех двери терм в этот час закрыты. И только ему в силу былых заслуг доступ в термы всегда открыт. Его преемник уже спешит навстречу.
– Сальвете, домини! Здравствуйте! Не ждал сегодня! – суетится Луций Вер.
Элий Луций Вер, сменивший несколько лет назад на этом посту его, Марка Тибериуса Прима, стал неплохим смотрителем терм. Порядок у него почти идеальный. Чистота, благонравие – никаких доносов, что мужские и женские часы смешиваются, а благочестивые граждане моются вместе. Перебои с водой почти не случаются, и кражи одежды из раздевалок – аподитериев почти прекратились. Луций держит в аподитериях отдельного раба, при одном виде которого воровать расхочется. Раб этот роста удивительного. Полтора Марка Тибериуса в том рабе будет, а ведь сам Марк роста немалого, вечно мучается, как бы вблизи императора стать так, чтобы Траяну не бросилось в глаза, что Марк его много выше.
Все в его преемнике правильно, а чего-то не хватает. Может, страсти в глазах?
Луций делает свое дело. Спокойно и бесстрастно. Быть может, так и надо. Быть может, без распаляющей и все сжигающей страсти любое дело принесет больше пользы? Он и сам теперь без страсти и биения сердца вычисляет и создает легенды, которые от имени власти после забросит в народ. В сотворении легенды страсть плохая помощница.
Точный расчет и предчувствие – вот и все, на чем держится второе в его жизни дело. Дело, которое он вершит без страсти. Но с огромной пользой для империи и для собственного кошелька. А дело первое, дело, которому отдана вся страсть, осталось здесь, в термах Траяна…
– Инсулы , напротив которых такая грязь и помои из окон льются, нужно целиком от городского водопровода отключать! – Луций Вер все еще обсуждает казус, случившийся с почтенным Марком Тибериусом на Этрусской улице. – Хорошо бы и ближайший к инсуле бак с водой в наказание опустошать. Пусть берут только дождевую воду из имплювия ! Дожди пойдут не раньше осени. Имплювии, в которых собирается дождевая вода, надолго пересохнут, тогда эти нечисти поймут, как чистоту блюсти!
Луций Вер не выдерживает источаемого Марком Тибериусом зловонного запаха и указывает на несколько тонких амфор.
– Масла новые подвезли. Розмариновое не пробовали? А гранатовое, из покоренного императором Арташата. Аркос натрет вас…
Луций Вер извиняется, что вынужден оставить предшественника – дела. Вчера что-то случилось с гипокаустом , проходящим под полом отоплением терм. Пол начал остывать, и температура в лаконике , бане с горячим воздухом, и в кальдарии , горячем бассейне, стала падать.
– Справились? – живо вспоминает тонкости прежнего дела Марк Тибериус. – В одиннадцатом году гипокауст, помнится, уже ломался. Мне тогда пришлось самому спускаться туда, где рабы поддерживают нагревающий воду огонь. Едва сознание не потерял…
– Вчера обошлось. А на прошлой неделе нарушился водоток от встроенной в соседний холм цистерны Траяна – это была беда! На два дня термы пришлось закрыть, – быстро докладывает Луций Вер и исчезает.
Раб Аркос, лучший из тех, что служат в термах Тита, уже несет Марку Тибериусу хранящийся здесь же его личный золоченый стригиль - скребок, которым очищают намазанное маслом распаренное тело. Но прежде чем раб натрет его маслом, Марк Тибериус приказывает облить себя водой. И замирает со стекающими каплями на лице.
Попадая в неприкрытые глаза, вода делает все вокруг матово расплывчатым. И лишь когда капли стекают по ресницам, носу и щекам, картинка роскошного мраморного, украшенного колоннами и портиками зала вновь становится ясной. Так было и в те времена, когда он, Марк Тибериус Прим, приходил сюда как простой гражданин. Так было и в годы, когда он термами Тита заведовал. Так продолжается и теперь, когда жизнь вознесла его на иные, не доступные управляющему термами вершины, позволяя лишь иногда вдоволь насладиться тем, что он так отрешенно, так бесконечно любит – водой.
Вода всегда была его жизнью. Стоило ему несколько дней провести вдали от воды, и он заболевал, да так, что не могли помочь никакие лекари. Ему становилось плохо. И было плохо до тех пор, пока ему снова не оказывалась доступна вода.
Он обожествлял воду. В детстве из всех праздников года больше всего любил Фонтаналий, посвященный богу Фонту день воды, когда каждый колодец, каждый уличный фонтан украшен сотнями гирлянд. Теперь в часовне его домашнего ларария в рукотворно созданном источнике день и ночь течет вода. И свободный поток этой воды для него священен, как священен и его домашний дух Лар, представляющийся ему не иначе как сыном бога Посейдона.
Из всего величия Рима самым великим достижением считает он питающую город воду. Арки акведуков – мостов с каналами для подачи воды, для него столь же триумфальны, как Триумфальная арка Тита на Священной дороге. Аква апия - первый городской водопровод и водопровод Марциев, которые, вытяни их в одну линию, за день мимо не проскакать, кажутся ему главной дорогой его жизни – дорогой к воде.
Мальчиком он увидел, как на загородной вилле отца рабы рыли колодец, и не мог оторваться от дивного зрелища. От колдовства предощущения. Раб-педагог, сколь ни силился, не смог его увести. Он сидел рядом с копающими рабами и ждал. Ждал мига, когда из пересохшей, перепаленной зноем, выжженной августовской земли в кожаном ведре появится поднятая на поверхность вода. Поначалу бурая, грязная, но такая нужная, дающая жизнь всему вода. День ото дня эта смешанная с землею вода будет становиться все чище, все прозрачнее, пока не обернется той волшебно прозрачной, прохладной, текучей влагой, что навсегда околдовала его.
Виденное в детстве сотворение колодца стало для маленького Марка Тибериуса предначертанием, но жизнь его повернулась в сторону вожделенной воды не сразу. Путь к чистой воде пришлось начинать с Большой Клоаки, смотрителем которой стал двадцатилетний Марк Тибериус Прим.
Должность эту он, юнец, намеревался воспринять как оскорбление, если бы весталка из храма Кибелы не внушила ему спасительную мысль – чистота рождается из грязи. Вернее, из ее точно организованного отсутствия. Весталка не стала читать проповедей отчаявшемуся почитателю чистой воды, сосланному в смотрители нечистот. Она отвела его к соседнему целителю, корпевшему над кровоточащей раной бездвижно лежавшего на столе легионера.
– В человеке две кровеносные сети, – объяснял целитель. – Одна вносит в нас то, без чего жизнь невозможна. Другая выносит то, что должно из нас уйти. В первой кровь алая, легкая. Во второй – бурая, тяжелая. Но без второй сети с ее нечистой кровью, стремящейся скорее выбросить из тела то, что уже пригодилось и дальше будет только вредить, без этой сети и легкая алая кровь не будет ни легкой, ни алой. Как у этого бедолаги, у которого вместо алого потока теперь только грязно-бурый след и скорая смерть.