Ковалевская с разгоревшимися щеками слушала Сеченова, запоминая каждое его слово, и не заметила, как пролетело время. Пришла домой и сразу села писать конспект лекции, пока все было свежо в памяти. Время от времени она отрывалась от записей и задавала вопросы мужу, и тот обстоятельно объяснял ей непонятное.

— Довольно, Софа, довольно, — наконец прервал он ее, — ты хочешь за один раз узнать все. Как говорится, лиха беда начало, тебе еще надоест заниматься медициной…

— Никогда, — безапелляционно перебила его жена, — ведь это так интересно!

Владимир Онуфриевич не возражал. Он знал, как умеет увлекаться наукой его «воробышек», так он ласково называл Софью Васильевну, и в таких случаях спорить с ней было бесполезно.

— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал он, — но сейчас тебе надо отдохнуть, ты так волновалась сегодня. Отложи свои конспекты.

— Но это только сегодня. Нельзя зря терять драгоценное время, — согласилась Софья. — И потом мне еще надо написать Анюте.

Она быстро набросала сестре коротенькую записку.

«Сейчас вернулась с лекции. Все произошло благополучно. Студенты вели себя превосходно и не глазели: была еще одна незнакомая нам дама. Завтра и послезавтра тоже лекции. Обнимаю вас. Нельзя писать больше. В пятницу опишу все подробно. Ваша Софа».

Привычку делиться своим настроением с близкими людьми Софья Васильевна приобрела в молодости и сохранила на всю жизнь. И вот теперь, семнадцать лет спустя, ей было необходимо отвести душу с родным человеком, все так же не хватало рядом друга. Семнадцать лет, огромный срок… За это время восторженная девочка стала зрелой женщиной, утратившей радужные иллюзии. И Софье Васильевне даже стало жаль ту наивную девчонку, смотрящую на всех широко открытыми блестящими глазами и твердо считающую, что настало время, когда сбудутся все ее мечты. Как бесконечно давно все это было, как далеко позади осталась молодость!

Ковалевская медленно подняла голову и так сидела несколько минут, смотря перед собой невидящим взглядом, потом обмакнула перо в чернила:

«30 января 1884 года. Прочитала свою первую лекцию, не знаю, хорошо ли, дурно ли, но знаю, что очень было трудно возвращаться домой и чувствовать себя такой одинокой на белом свете, в такие минуты это особенно сильно чувствуется…»

В этот раз никто не мешал Ковалевской писать дальше, никто не просил ее отложить бумаги, отдохнуть и успокоиться, но писать она дальше не стала. Она, Софья Васильевна Ковалевская, приват-доцент Стокгольмского университета, доктор философии по математике и магистр изящных искусств Геттингенского университета, откровенно завидовала той юной Софе Ковалевской, полной самых радостных надежд. Возле той Софы находились любящие ее люди, впереди ее ждала та жизнь, к которой она стремилась: свобода и возможность беззаветно заниматься любимой наукой.

«Интересно, если бы я тогда знала, как все будет на самом деле, пошла бы я по этому пути?» — задала себе вопрос Софья Васильевна.

Она захлопнула записную книжку, вынула из ящика стола красивый бархатный футляр, бережно достала свой докторский диплом и в который раз пробежала глазами по исполненным золотым тиснением строчкам.

— Да, пошла бы, — громко сказала Ковалевская и, как бы ставя точку, решительно добавила: — Обязательно пошла!

Беспокойно было в ту морозную январскую ночь в доме № 14 по 1-му Колобковскому переулку, что близ Цветного бульвара. Беспрестанно хлопали двери, сновали из кухни в комнату барыни женщины с озабоченными лицами. Все время что-то требовалось: то простыни, то полотенца, то таз с горячей водой, то еще множество разных необходимых мелочей. Наконец раздался крик новорожденного и няня, выйдя в гостиную, торжественно объявила:

— Слава богу! Девочка!

Барыня, когда ей поднесли дочку, не смогла удержаться от слез разочарования: она настолько была уверена, что будет мальчик, что детское приданое сделала с голубыми бантами. Отец тоже не скрыл своего недовольства, а если принять во внимание, что накануне он крупно проигрался в Английском клубе, то рождение второй дочери (семилетняя Анюта сидела тут же в гостиной, забившись в угол) не улучшило его настроения. Но, несмотря на общее разочарование, ничего нельзя было изменить, и вскоре в книге московского храма Знаменья появилась запись о том, что 17 января 1850 года крестили Софию. «Родители ее полковник артиллерии Василий Васильевич Крюковский и супруга его Елизавета Федоровна».

Позже, спустя много лет, после восьми неудачных попыток Василий Васильевич Крюковский добился, чтобы департамент геральдики утвердил его в древнем дворянстве, и стал носить фамилию Корвин-Круковский. Сделал он это ради своей молодой жены, мечтавшей проникнуть в высший свет. Генерал был намного старше своей супруги и старался потакать ее капризам.

Родители Сони, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, были хорошей парой. Они любили и уважали друг друга. Лиза Шуберт, дочь почетного члена Петербургской академии наук, геодезиста и топографа генерала Федора Федоровича Шуберта, внучка академика-астронома, была хорошо образована для девушек того времени. Она много читала, хорошо пела, танцевала, была очень музыкальна и знала четыре иностранных языка. Василий Васильевич тоже был образованным человеком, потому у них с женой во многом совпадали вкусы и взгляды.

В Москве Крюковские прожили недолго: Василия Васильевича, ставшего уже генералом, перевели в Калугу. Соне, или, как ее звали дома, Софе, было восемь лет, когда генерал вышел в отставку и переехал с семьей в свое имение Палибино, недалеко от границы с Литвой. Имение располагалось в живописнейшей местности, где холмы чередовались с равнинами, дремучие леса — с зелеными лугами, на которых были в беспорядке разбросаны могучие гранитные глыбы.

Добротный дом Корвин-Круковских, огромный и нескладный, построенный без четкого плана, обосновался на пригорке. Три-четыре семьи могли бы спокойно проживать в нем, не зная друг друга. Пожалуй, никто лучше, чем сама Софья, не описал его: «Дом был построен в том определенном, но в архитектуре не отмеченном стиле, который стоило бы назвать крепостным стилем. Всего было много, материалом всюду сорили, но все было как-то грубо, топорно, по всему было видно, что дом этот строился в такое время, когда труд был недорогой и все обходились домашними средствами. Кирпичи обжигались на своем заводе, паркеты приготавливались из своего леса и своими крепостными, даже архитектор, делавший план, и тот был крепостным».

В нижнем этаже помещалась Софа с гувернанткой и прислугой, в верхнем, с парадными комнатами, — Елизавета Федоровна и Анюта. Долгожданный сын Федя жил с гувернером во флигеле, а генералу принадлежала трехэтажная башня, стоявшая в стороне.

Гувернантка, Маргарита Францевна Смит, появилась в семье Корвин-Круковских совершенно неожиданно. Генерал специально никогда не занимался воспитанием своих дочерей, но считал, что его дети должны быть образованными. Однажды он случайно обнаружил, что любимица семьи Анюта неграмотно пишет и имеет весьма туманное представление о самых элементарных научных дисциплинах. Маленькую Софу, за которой присматривала неграмотная няня, тоже никто ничему не учил, читать она научилась сама. Девочку заинтересовали буквы, и она стала расспрашивать всех, что это такое, и так самостоятельно запомнила значение каждой буквы.

Генерал действовал решительно: он рассчитал француженку, отправил няню заниматься хозяйством, а для воспитания дочерей пригласил преподавателя Иосифа Игнатьевича Малевича и гувернантку мисс Смит.

Одинокая женщина, Маргарита Францевна Смит, немолодая и некрасивая, хотя и была родом из давно обрусевшей английской семьи, так никогда и не освоилась в России. Однако и связи с Англией у нее были оборваны. И всю свою привязанность эта энергичная, неподатливая натура сосредоточила на маленькой Соне. Много лет спустя Софья Васильевна Ковалевская не раз вспоминала добрым словом свою гувернантку, привившую ей целеустремленность, усидчивость, упорство в достижении цели. Но тогда маленькой девочке было тяжело стать средоточием всех мыслей и забот англичанки, любовь которой, по воспоминаниям Ковалевской, была «тяжелая, ревнивая, взыскательная и без всякой нежности».