3 июня 1843 г.

ИНТЕРЕСЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

Перевод И. Гуровой

Наше правительство так ловко и умело манипулировало "Законом против заговоров", что, по нашему мнению, ему следовало бы (высматривая государственным оком пути умиротворения некоторых из своих наиболее влиятельных и наиболее своевольных сторонников) обвинить все промышленные интересы страны в заговоре против ее сельскохозяйственных интересов. Дабы не дать предлога для отвода присяжных, их следует набрать из числа арендаторов герцога Букингемского *, а самого герцога Букингемского сделать их старшиной; ну, а для того, чтобы вся страна была довольна судьей и заранее уверена в его мягкости и беспристрастии, представляется желательным чуточку изменить закон (совершеннейший пустяк для консервативного правительства, которое знает, чего хочет!) и передать дело в церковный суд под председательством епископа Эксетерского. Генеральный прокурор Ирландии, перековав свой меч на орало, мог бы возглавить обвинение, а мистер Кобден * и прочие адвокаты выбирали бы любые линии защиты, доказывали бы и опровергали все, что им заблагорассудится, не испытывая ни малейшего беспокойства или сомнения относительно того, каким будет вердикт.

Нет никаких сомнений, что почти вся страна вступила в заговор против этих злосчастных, хотя и священных сельскохозяйственных интересов. Ведь не только в стенах театра Ковент-Гарден или манчестерского Фритрейдхолла и ратуши Бирмингема гремит клич - "Отменить хлебные законы!" * Он слышится в стонах, доносящихся по ночам из богаделен, где на кучках соломы спят обездоленные; его мы читаем на изможденных, землистых от голода лицах, превращающих наши улицы в приют ужаса; он звучит в благодарственной молитве, которую бормочут исхудалые арестанты над своей скудной тюремной трапезой; он начертан страшными письменами на стенах тифозных бараков; нетрудно увидеть его следы во всех цифрах смертности. И все это неопровержимо доказывает, что против несчастных сельскохозяйственных интересов создается обширнейший заговор. И это так ясно, что о нем вопиют железные дороги. Кучер старой почтовой кареты был другом фермера. Он ходил в высоких сапогах, разбирался в коровах, кормил своих лошадей овсом и питал самый горячий личный интерес к солоду. Одежда машиниста, его вкусы и привязанности тяготеют к фабрике. Его бумазейный костюм, пропитанный угольной пылью и покрытый пятнами сажи, его вымазанные в масле руки, его грязное лицо, его познания в механике - все выдает в нем сторонника промышленных интересов. Огонь, дым и раскаленный пепел - вот его свита. Он не связан с землей, путь его - это дорога из железа, сотворенная в доменных печах. Его предостерегающий крик не облекается в великолепные слова древнего саксонского диалекта наших предков - это сатанинский вопль. Он не кричит "йя-хип!" во всю силу сельскохозяйственных легких, но испускает механический рев из промышленно сотворенной глотки.

Так где же сохраняются еще сельскохозяйственные интересы? Из какой области нашей социальной жизни не были они изгнаны, уступив место незаслуженно возвышаемому сопернику-самозванцу?

Можно ли назвать сельскохозяйственной полицию? Сельскохозяйственными были стражники. Они все до единого носили вязаные ночные колпаки, они поощряли рост строевого леса, патриотически придерживаясь дубинок и колотушек самых титанических размеров; каждую ночь они спали в будках, представлявших собой лишь видоизмененную форму знаменитых деревянных стен Старой Англии; они неизменно просыпались, только когда было уже слишком поздно, - в этом отношении их легко было спутать с самыми что ни на есть подлинными фермерами. Ну, а полицейские? Пуговицы на их мундирах изготовлены в Бирмингеме, из дюжины их дубинок не соорудишь и одной настоящей колотушки; им не дано деревянных стен, чтобы почивать между ними, а на голове они носят кованое железо.

Можно ли назвать сельскохозяйственными врачей? Пусть ответят на этот вопрос господа Морисон и Моут из Гигиенического заведения на Кингс-Кросс в Лондоне. Разве деятельность этих джентльменов не является постоянным доказательством того факта, что все наши медики объединились, дабы единодушно опровергать достоинства универсальных растительных лечебных средств? И разве это пренебрежение к растениям и пристрастие к стали и железу, которое отличает практикующих врачей, можно истолковать как либо иначе? Разве это не совершенно открытое отречение от интересов сельского хозяйства и не поддержка промышленных?

А хранители законов - разве они не нарушают верность прекрасной девице, которую им следовало бы боготворить? Спросите об этом у Генерального прокурора Ирландии. Спросите у этого достопочтенного и ученого джентльмена, который на днях публично отбросил серое гусиное перо - продукт сельского хозяйства - и взялся за пистолет, утративший со введением пистонных замков даже кремень - свою последнюю связь с сельским хозяйством. Или задайте тот же самый вопрос еще более высокому деятелю юстиции, который в том самом случае, когда ему надлежало быть тростником, колеблющимся туда и сюда в зависимости от ветра противоречивых фактов, восседал на судейском кресле словно идол, отлитый Властью из самого тяжелого чугуна.

Весь мир принимает чрезмерное участие в наших промышленных интересах всегда и везде: в этом и источник недовольства и великая истина. С сельскохозяйственными интересами - что бы ни крылось под этим названием дело обстоит совсем по-другому. Их представители не думают о страдающем мире, не видят его и равнодушны к тому, что им все-таки о нем известно; и так будет, пока мир остается миром. Все те, кого Данте поместил в первый круг обители скорби, отлично могли бы представлять сельскохозяйственные интересы в нынешнем парламенте, или на собраниях друзей фермеров, или где угодно еще.

Но речь сейчас идет не об этом. Против сельского хозяйства замышлен заговор; и мы хотели только привести несколько доказательств существования этого заговора и того, что в нем участвуют самые различные классы. Разумеется, обвинительному акту против всех промышленных интересов в целом совсем незачем быть длиннее обвинительного акта против О'Коннела и других *. В качестве представителя этих интересов можно взять мистера Кобдена, каковым его и так все единодушно признают. Пусть нет никаких улик - они и не требуются. Достаточно будет судьи и присяжных. А их-то правительство отыщет без труда, если только оно хоть чему-нибудь научилось.