– Да нет, – успокаивающим голосом сообщил дед, – там труба на чердаке прохудилась. Уж пятый год не могут починить.

– Тогда, отец, давай цену сбрасывать, – весело предложил Шилов: не потерявшийся в условиях рыночной жизни дед ему чем-то нравился.

– Да нет! И так почти задарма пускаю.

– Ой, дед, ты меня без штанов оставляешь.

– Зато крыша есть.

– Дырявая.

– На улице-то хужее будет.

– Тоже верно. Телефон работает?

– Все культурно. Только межгород я отключил. Холодильник есть, газ, вода есть. Телевизор почти новый, сын подарил.

– Ух ты, вещь какая, – одобрил Шилов, но вместо телевизора посмотрел на потрепанную гитару, с понтом висящую на стене над кроватью.

– Денежки – первого числа каждый месяц, как договаривались, – продолжал дед. – Новоселье будем справлять?

– Это насчет выпить, что ли?

– Да, – хитро улыбаясь, подтвердил дед.

Неся два пакета с продуктами, пришел Скрябин.

– Я вам что, скалолаз? – Он поставил звякнувшие стеклом пакеты на стол. – Куда лифт дели?

– Пропили! – Шилов выудил из пакета прямоугольную бутылку горилки, протянул деду: – Отец, ты причастись без нас. А то сейчас супруга придет. Она, если увидит, такой кипеш устроит!

– Это точно, это они могут, – дед спрятал бутылку под плащ и, пожелав всем быть здоровыми, покинул квартиру.

– А перцовку я для нас покупал, – сказал Скрябин.

– Да ладно, нам сейчас нужна трезвая голова. – Шилов прошелся по комнате, поглядывая то на затертый паркет под ногами, то на протекший потолок над головой, то на Краснова, напряженно сидящего на кровати... – Чего пригорюнился, Мишаня?

– Жизнь быстро меняется, не успеваю привыкнуть.

– Ну, это ты себе сам такой слалом устроил.

– И как долго мне тут?...

– Пока проблемы не решим. Что, в камере лучше было?

– Да я ничего такого не говорил...

Шилов повернулся к Соловьеву:

– Серега, проверь, что там на чердаке с этой трубой. Ну и заодно пути отхода.

– Пути отхода? – недоуменно повторил Краснов.

– Ты еще не понял, Мишань? Тебя убивать будут. Если не люди Чибиса, то гнилые менты. Они уже сейчас землю носом роют, чтоб тебя найти. А мне тебя сберечь хочется. Тебя Айдар в камере охранял? Теперь мы прикрывать будем.

Шилов взял стул, сел верхом, облокотился на спинку, в упор глядя на Мишу.

– Зачем вам все это? – спросил Миша.

– Ради истины. – В подтверждение этих слов Шилов сурово кивнул. И тут же добавил: – Шучу. Просто нам делать нечего.

Скрябин разбирал пакеты с продуктами, Шилов продолжал говорить:

– Значит так, Мишаня: будешь слушаться – будешь жив. Задача пока простая. Дверь никому не открывать, с соседями не знакомиться, никуда не ходить. Попробуешь рвануть – меня подставишь, а себя не спасешь. Потому что вычислить твои связи – раз плюнуть. И грохнут тебя, хоть ты где спрячешься. Хоть здесь, хоть в Москве, хоть в Воркуте... И даже в Караганде. Понял?

Краснов вздохнул:

– Все я понял.

– Молодец. Тогда тазик вылей. А то протечешь вниз – соседи участкового вызовут, а вслед за участковым к тебе придут киллеры.

– Опять? Сейчас напугаете меня – я спать не буду.

Шилов встал со стула, подошел к окну, осторожно отодвинув ветхую занавеску, посмотрел на улицу. Сказал:

– Меньше спишь – дольше живешь.

Бомж позвонил с таксофона на «трубу» Моцарта и, отчаянно труся, прочитал с бумажки текст:

– Герман Алексеевич, просили передать, вас приглашают. На шаверму и коньяк. Через два часа пора очки перед Богом зарабатывать. Ой...

Шилов вручил бомжу сто рублей, вытащил из таксофона карточку и пошел ловить частника – Соловьева и Скрябина он отправил в отдел, чтобы они не привлекали внимания своим долгим отсутствием.

Когда он приехал к бистро «Шаурма», Моцарт уже ждал его. В зале не было никого, кроме самого Моцарта и охраны, а на двери висела табличка «Закрыто».

– Ну что ж, за все надо платить, – сказал Моцарт, выслушав Шилова. – За гуманизм – тоже.

– Да нет, ты правильно все сделал. Просто система гнилая.

Моцарт выпил полбокала коньяку, подумал и пожал широкими плечами:

– Может, так даже и лучше. Я давно собирался в Европу перебираться, да все что-то держало. Перед тобой только неловко. Подставил я тебя, получается, – Моцарт посмотрел Роману в глаза.

Шилов усмехнулся:

– Ладно, я еще повоюю.

– Помощь нужна?

– Нет, спасибо. Меня и так уже в твои шестерки записали.

– Уроды! Слушай, полетели со мной? Я тебе это от души говорю. Неужели тебя эта ментовка тут держит? Все равно эти козлы тебя так или иначе сожрут.

– Или я их.

– Мне один профессор говорил, что наша жизнь состоит из пищевых цепочек. Ты кого-нибудь ешь, тебя кто-нибудь ест. Грустно!

– Ты этого профессора съел?

– Нет.

– Значит, жизнь состоит из чего-то еще.

– Хм... – Моцарт оценивающе взглянул на пустой бокал. Подумал, не взять ли еще. Не взял. Поднял голову: – Хороший ты мужик, Шилов. Я за тебя свечку поставлю. Когда прилечу.

– Когда это будет?

– Утром, часов в девять по Москве.

– Вот и отлично. А до этого времени я как-нибудь проживу.

– Ну, давай. – Моцарт тяжело поднялся, пожал Шилову руку и направился к выходу из бистро.

Глядя в зеркало над стойкой, Шилов видел удаляющегося Дробышева.

Вспомнил «антиоборотневскую сигнализацию» Джексона – Василевского, усмехнулся. Допил свой коньяк.

И не знал, что видит Моцарта в последний раз.

Через несколько часов Дробышеву предстояло погибнуть, попав в засаду по дороге в аэропорт.

Уже стемнело, когда Шилов вернулся к Гостиному Двору и забрал с опустевшей стоянки свою «Альфа-ромео».

Сопровождаемый группами наружного наблюдения, он доехал до дома и поднялся в квартиру.

– Надеюсь, он никуда больше не ломанется, – поделился в эфире своими соображениями «шестой».

– Ты бы ушел от такой женщины? – подражая Папанову из «Брильянтовой руки», спросил «четвертый», занимая позицию на верхнем этаже соседнего с шиловским дома, чтобы оттуда контролировать окна квартиры объекта.

– Не засоряйте эфир, – вмешался в диалог «первый». – Тем более, еще ничего не известно. Он сегодня вон какой буйный...

Когда Шилов вошел в квартиру, Юля сидела за столом в кухне и работала над эскизами одежды.

Продолжала сидеть, когда он снимал куртку и обувь.

Когда весело сказал:

– Привет, сова! Медведь пришел.

И когда он обнял ее за плечи.

Сидела и нервно водила карандашом по листу ватмана, отворачивая заплаканное лицо. Только спросила срывающимся голосом:

– Ничего, что я тут устроилась?

Под левым глазом у нее был роскошный синяк. Увидев это, Шилов замер.

– Крем идиотский. Я мазала, не помогает, – пожаловалась она. – Страшная, да?

Через пять минут он выскочил из дома и прыгнул в машину.

– Началось, – вздохнул «Шестой» и проворчал, намекая на «Первого»: – Кто-то сглазил...

– Разговорчики, – пресек «Первый». – Держи объект. Еще раз упустишь – скальп сниму. Без наркоза.

Нарушая правила, Шилов долетел до дома, в котором когда-то жили Юля с Вадимом. «Наружка» плотно, не особо скрываясь, висела у него на хвосте, но ему на это было плевать. Бросил машину, бегом поднялся по лестнице. Подумал: что делать, если он дверь не откроет? Да нет, должен открыть. Юлька говорила как-то, что у ее «бывшего» привычка открывать всем, кто придет. И она сама переняла от него эту дурацкую манеру...

Он и открыл.

– Ну, привет! – сказал Шилов и ударил слева по челюсти.

Вадим опрокинулся и остался лежать без сознания.

Шилов осмотрелся. В комнате работал телевизор, у окна беспорядочной кучей были свалены женские вещи и валялись раскрытые чемодан и спортивная сумка. А перед диваном весь пол был усыпан разрезанными фотографиями. Шилов наклонился, недоуменно поднял несколько обрезков. Вот, оказывается, как: Вадим кромсал семейные снимки, фигурно, по контуру, вырезая изображения бывшей жены. Отредактированные фотки складывал обратно в альбомы, а «лишнее» теми же портновскими ножницами рубил в капусту и разбрасывал по всей комнате.