Арнаутов стиснул зубы и сел.

Кожурина посмотрела на Скрябина:

– Станислав Александрович, ситуация сложная, давайте разберемся спокойно. Я понимаю, что вы с Шиловым дружили, но – факты. Шилов, видимо, засек слежку, бросил машину и скрылся. Его машина все время находилась под наблюдением. Потом Шилов попросил забрать машину, Соловьев в нее сел и взорвался. Вопрос: кто и когда подложил взрывное устройство? Сотрудники службы наружного наблюдения утверждают, что машина была все время под их котролем. Значит, бомбу мог оставить только Шилов. Логично?

– Нет. Если «наружка» упустила Шилова, то, значит, она и взрывника могла прошляпить.

– Не могла, – рубанул Арнаутов, заскрипев стулом.

Скрябин на него не обернулся, продолжал говорить:

– Вы так пытаетесь подогнать все факты под одну версию. Вам что, Шилова заказали? Кто?

– Вы меня плохо слушали?

У Скрябина зазвонил телефон.

– Момент, – сказал Стас, доставая его. – Да! Да, Света, записку я нашел. Понимаю... Я тоже устал...

– Положи телефон, – рыкнул Арнаутов, – ты на допросе.

Стас продолжал говорить:

– Свет, я все это слышал. Сейчас ты от меня чего хочешь?

– Станислав Александрович, мы вам не мешаем? – Кожурина постучала ручкой по столу.

– Света, поговорим позже, я сейчас занят.

Не успел Стас убрать «трубку», как раздался новый звонок. Он раздраженно ответил: «Да!», но тут же изменил голос: звонил врач из больницы.

– Да, это я. Без изменений?

Арнаутов вскочил и попробовал отобрать телефон. Одной рукой удерживая Арнаутова на расстоянии, Скрябин продолжал говорить.

– Коля! Коля! – Кожурина растерянно наблюдала за их борьбой. – Коля, перестань!

Арнаутов все никак не мог дотянуться до телефона. Удачно схватив его за рукав куртки, Скрябин блокировал все попытки прорваться к мобильнику.

– Операция – это хорошо. Сколько она будет стоить?

– Да прекратите вы! – закричала Кожурина.

Стас поморщился и переспросил:

– Сколько?

– Что он себе позволяет, щенок?! – Арнаутов вырвал свою куртку из руки Скрябина и отступил, всем своим видом показывая, что если бы они сцепились всерьез, то он бы, конечно, своей цели добился.

Стас, наконец, разобрал, какую цифру называет врач.

Стоимость операции, которая могла не вылечить (об этом давно уже не шло речи), но продлить жизнь матери, была неподъемной.

– Нет, таких денег у меня нет. Спасибо, доктор. Я перезвоню.

Выключив телефон, Скрябин секунду-другую поразмышлял, глядя в пол, и решительно встал:

– Если не будете сейчас задерживать, я пойду. А то голова что-то болит.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

– Ты что делаешь? – едва закрылась дверь, спросил у Кожуриной Арнаутов.

– Что ты от меня хочешь?

– Задержи его!

– Шнурки тебе не погладить? У тебя на него ничего нет, кроме эмоций.

– Закрой его хотя б на двое суток.

– Да? А отвечать ты будешь?

Играя желваками, Арнаутов смотрел на Кожурину.

Она, стараясь не встречаться с ним взглядом, убирала со стола непонадобившиеся бумаги.

Напряженная сцена была прервана появлением Кустова:

– Я сейчас Скрябина встретил. Вы его что, отпустили?

– А вы, для начала, кто будете? – вскинулась Кожурина.

– Кустов Лев Павлович, – отрекомендовал его Арнаутов. – Зам. начальника Управления собственной безопасности.

– Представляться надо... У него мать в реанимации, он неадекватен.

– Неадекватен? – Заложив руки за спину, Кустов качнулся на каблуках. – Хм... Это не помешало ему адекватно предупредить Шилова.

– То есть? – растерянно спросила Кожурина.

– Полчаса назад с его мобильного был сделан звонок на квартиру Соловьева. Трубку снял Шилов. Скрябин предупредил его, что на квартиру едут с обыском, и, естественно, мои ребята никого не застали.

Арнаутов посмотрел на часы:

– Полчаса назад он был здесь.

– Значит, он позвонил у вас из-под носа.

Арнаутов оперся кулаками на стол Кожуриной:

– Ну, ясно тебе теперь? Курица!

Сказал, и вышел, хлопнув дверью.

Ошарашенная Кожурина посмотрела на Кустова:

– Лев Павлович, может быть, хоть вы мне объясните, что происходит?

Тот задумчиво покачал головой:

– Я бы и сам хотел это знать. Ребят жалко, глупо погибли. Стреляли в упор – значит, подпустили. Может, и вправду свои были?

Времени было только десятый час вечера, но казалось, что уже намного позднее.

Егоров сидел на пустой трамвайной остановке и доедал шаверму.

Куда податься? К друзьям, к родственникам? Там станут искать в первую очередь. Обратиться к кому-нибудь из старых «клиентов», которые проходили через его руки в тюрьме? Были ведь далекие от прямой уголовщины «экономисты», располагающие достаточным связями и финансами, чтобы надежно спрятать беглого человека. Были и бандюки, вроде Айдара Шамангалиева, которые, несмотря на свой род занятий, не стали откровенными сволочами, и готовы заплатить добром за добро. Даже без записной книжки он мог вспомнить десяток-другой адресов, по которым ему в любое время суток помогут. Так что такой вариант – тоже выход. Но уж больно не хочется им пользоваться.

К остановке подходили ярко освещенные трамваи. Пассажиров было мало, и вагоны долго стояли, открыв двери и предлагая Егорову сесть.

Он доедал шаверму, и думал, куда податься. В первую очередь, надо отыскать Шилова. Без него, Егоров осознавал это четко, разобраться в происходящем он не сумеет. Не хватит опыта, знаний. Он всю жизнь проработал в тюрьме, а «крытая» и воля – это две большие разницы. Хотя граница между ними намного прозрачнее, чем это кажется непосвященному человеку.

Как связаться с Романом? Только через его подружку. Пусть она не умеет играть в оперативные игры, но, по крайней мере, не может оказаться Фельдмаршалом. А остальным – Соловьеву, Скрябину, Василевскому, Джексону – очень хочется верить, но верить нельзя. Любой из них может оказаться предателем.

Егоров выругался, бросил промасленную бумажку от шавермы и неторопливо пошел прочь от остановки, готовясь спрятаться в темноте, как только на его пути окажется милицейский патруль.

Проходя мимо кабинета Кожуриной, Юра Голицын услышал странные звуки.

Остановился, посмотрел на закрытую дверь. В кабинете кто-то плакал навзрыд. Татьяна довела какую-то свою свидетельницу или подозреваемую, или рыдает сама? Вообще-то за ней такого не водится. Голицын ни разу не видел, чтобы какие-то неприятности, хоть личные, хоть служебные, заставляли ее раскисать.

Немного поколебавшись, Голицын открыл дверь. Кроме Кожуриной, в кабинете никого не было. Она сидела за столом, закрыв лицо руками. Пальцы были перепачканы тушью и блестели от слез.

Голицын молча вошел, заперся, из шкафчика с посудой достал салфетки. Подал их Татьяне, она, не глядя, взяла и стала вытирать лицо. Рыдания прекратились, как по команде. Голицын подумал: что ни говори, а держать себя в руках она умеет.

Когда она заговорила, голос почти не дрожал:

– Что за идиотское дело? Я что, должна быть крайняя во всем этом дерьме? Я просто старая, усталая баба!

Голицын быстро оглядел разложенные на столе документы. Незаконченный допрос Скрябина, объяснения жильцов дома, во дворе которого взорвалась машина, милицейские рапорта. Что ж, теперь понятно, в чем дело!

– Танюха, не греши на себя, – сказал Голицын беззаботно. – Ты еще в самом соку, тебе на панель можно. От клиентов отбоя не будет. Особенно, если ты выйдешь, как сейчас, в форме.

Кожурина замерла, потом рассмеялась сквозь слезы:

– Спасибо, Юра! Умеешь ты нужные слова подобрать.

– Ага, эт-то точно. Мне Геворкян, помнишь такого? – так и сказал: «Умеешь ты найти слова, начальник. Так и быть, покажу, где тещу зарыл».

Кожурина бросила использованную салфетку, взяла новую:

– Отвернись, у меня нос распух.

– Тебе идет. Если ноги красивые, то любой нос сгодится.