Лаура протягивает ему мате, ждет, но все замолкают.

— Я думаю, вам двоим надо уйти немедленно, — говорит она, ни на кого не глядя. — Мы с Лосано выкрутимся, а вам не стоит откладывать, отправляйтесь прямо сейчас через горы.

Йарара зажигает сигарету, дым закрывает его лицо. Плохой табак в Калагасте, от него слезятся глаза и всех пробирает кашель.

— Ты где-нибудь еще встречал таких ненормаль-ных? — спрашивает он у Иллы.

— Нет, че. Впрочем, может, она хочет избавиться от нас.

— Пошли вы к черту, — говорит Лаура, поворачиваясь к ним спиной, не поддаваясь слезам.

— Деньги можно добыть, — замечает Лосано. — Если мы поймаем достаточно крыс.

— Если поймаем…

— Можно, — настаивает Лосано. — Надо только не тянуть, отправиться за ними сегодня же. А Порсена выложит деньги и даст нам уехать на грузовике.

— Согласен, — говорит Йарара, — только ведь сам знаешь — скоро лишь сказка сказывается…

Лаура ждет и смотрит на губы Лосано, словно так она может не видеть его глаз, вперившихся куда-то в пустоту.

— Надо идти к пещерам, — произносит Лосано. — не говорить никому ни слова, взять повозку Гусмана и захватить все клетки. Стоит проговориться, как они пойдут плести про старика Мильяна и не дадут нам поехать, вы же знаете, как они к нам относятся. Старик в тот раз тоже ничего не сказал, отправился на свой страх и риск.

— То же мне пример, — говорит Йарара.

— Потому что он был один, потому что ему не повезло, да почему угодно. А нас трое, и мы не старики. Обложим их у пещеры — а я думаю, что там одна, а не несколько пещер, — и выкурим всех оттуда. Лаура разрежет нам эту коровью шкуру, обернем ноги выше сапог. А с деньгами двинем на север.

— На всякий случай прихватим все патроны, — говорит Илла Лауре. — Если твой муж прав, там хватит крыс, чтоб набить десяток клеток, а остальных постреляем, и пусть гниют себе к чертовой матери.

— Мильян тоже был при ружье, — замечает Йарара. — Впрочем, конечно, старик, да еще в одиночку…

Он достает нож и пробует лезвие пальцем, встает, снимает со стены шкуру и принимается резать ее ровными полосами. Он справится с этим лучше Лауры, женщины не умеют орудовать ножом.

Гнедой упрямо тянет влево, но пегий его сдерживает, и повозка, оставляя нечеткий след, движется по пастбищу прямо на север; Йарара сильней натягивает вожжи и покрикивает на гнедого, который встряхивает головой, будто не соглашаясь. К подножию скалы они добираются уже в сумерках, успев издали разглядеть вход в пещеру, темнеющий на фоне белого камня; две или три крысы, учуяв их, скрываются в пещере, пока они сгружают проволочные клетки и расставляют их полукругом около входа. Мулат Илла берет мачете и принимается валить сухую траву; с повозки снимают паклю и керосин; Лосано подходит к пещере, видит, что может войти, едва наклонив голову. Остальные кричат ему, чтобы он не дурил, оставался снаружи; луч фонаря обегает стены в поисках самого узкого, непроходимого отверстия — черная дыра кишит красными точками, которые от света начинают беспорядочно метаться.

— Что ты там делаешь? — доносится голос Йарары. — Вылезай, черт тебя дери!

— Сатарса, — говорит Лосано негромко, обращаясь к отверстию, откуда следит за ним круговорот крысиных глаз. — Вылезай, Сатарса, вылезай, королева крыс, вот мы и встретились, я, Лаурита и ты, сучье твое отродье.

— Лосано!

— Иду, парень, иду, — медленно произносит Лосано, выбирает пару глаз поближе, удерживает их в луче света, вытаскивает револьвер и стреляет. Сноп красных искр, и больше ничего; наверно, промазал. Теперь дело за дымом, теперь — удачи и чаду, выбраться из пещеры и помочь Илле, который наваливает траву и паклю, ветер им на руку, Йарара подносит спичку, и все трое замирают около клеток; Илла оставил хорошо видимый проход, чтобы крысы выскакивали из ловушки не обжигаясь, чтобы встретить их прямо перед раскрытыми клетками.

— И этого боялись в Калагасте? — говорит Йарара. — Поди старый Мильян помер от чего другого и достался им на закуску уже холодным.

— Ты не очень-то хорохорься, — откликается Илла.

Выскакивает первая крыса, рогатина Лосано стискивает ей горло, аркан поднимает в воздух и забрасывает в клетку; Йарара упускает следующую, но теперь вылетают четверо или пятеро, из пещеры доносится визг, и они едва успевают схватить одну, как уже пять или шесть тварей мечутся, скользя по-змеиному, пытаясь миновать клетки и затеряться на выгоне. Поток крыс вырывается из пещеры красноватой блевотиной, там, куда вонзаются рогатины, возникают запруды, клетки заполняет какая-то судорожно дрожащая масса, они чувствуют крыс ногами, а те все лезут, уже верхом одни на других, полосуют друг друга зубами, лишь бы спастись от жара в пещере, бросаются врассыпную в темноте. Лосано, как всегда, самый быстрый, он уже наполнил одну клетку и наполовину — вторую, Илла приглушенно вскрикивает и вскидывает ногу, вонзает ее в бурлящий поток, крыса не отпускает, и Йарара прижимает ее своей рогатиной, накидывает аркан, Илла матерится и смотрит на полосу коровьей шкуры с таким видом, словно крыса все еще кусает его. Под конец выскакивают самые огромные, эти и на крыс-то не похожи, лишь с трудом удается, поймав их рогатиной, поднять над землей, аркан Йарары рвется, и крыса улепетывает, волоча обрывок петли, но Лосано кричит, что это не важно, что осталась одна клетка, вместе с Иллой они наполняют ее и захлопывают ударами рогатин, задвигают засовы, проволочными крюками поднимают клетки и грузят на повозку; лошади пугаются, и Йарара берет их под уздцы и говорит им что-то, пока остальные забираются на козлы. Между тем уже глухая ночь, и костер начинает гаснуть.

Лошади чуют крыс, и поначалу их приходится подстегивать; тогда они бросаются в галоп, словно желая разнести повозку вдребезги, Йарара вынужден попридержать их, Илла помогает ему, четыре руки натягивают повод, пока галоп не сменяется неровной рысью, повозку заносит, колеса врезаются в бурьян и камни, крысы позади вопят и крошат друг друга, от клеток уже воняет салом и жидким дерьмом, кони чуют смрад и ржут, стараясь избавиться от мундштука, вырваться и убежать; Лосано хватает повод вместе с остальными, и втроем они понемногу выравнивают ход, взлетают на лысую гору, видят вдалеке долину, Калагасту — три или четыре огонька в беззвездной ночи, а слева, от силы в пятистах метрах, как прореха на по-ле, — свет ранчо, скачущий вверх и вниз вместе с повозкой и внезапно пропадающий, только они влетают в заросли сорных трав, которые бьют их колючками по лицу, где тропа — едва видный след, который лошади находят вернее, чем люди, отпускающие понемногу повод; крысы вопят и перекатываются при каждом толчке, кони смирились, но тащат так, словно хотят поскорее добраться до дома, оказаться там, где их избавят наконец от этой вони и от этих воплей, отпустят на гору встречать свою ночь, когда останется позади то, что их преследовало, гнало и лишало рассудка.

— Ты сразу лети за Порсеной, — поворачивается Лосано к Йараре, — пусть немедленно идет считать крыс и несет деньги, надо договориться, чтобы выехать на грузовике рано утром.

Первый выстрел, одиночный и слабый, кажется шуточным, Йарара не успевает ответить Лосано, как треском сухого тростника, расколотого о землю, доносится очередь, едва заглушая вопли в клетках, удар в бок, и повозка влетает в бурьян, гнедой слева рывками пытается высвободиться, Лосано и Йарара спрыгивают одновременно, Илла — на другую сторону, распластавшись в зарослях, а повозка с вопящими крысами останавливается в трех метрах от них, упавший гнедой бьет копытами оземь, пегий ржет и рвется в узде, не в силах двинуться с места.

— Сматывайся, — говорит приглушенно Лосано.

— Какого черта, — откликается Йарара, — они добрались раньше, теперь все одно уже поздно.

Илла присоединяется к ним, поднимает револьвер и вглядывается в заросли, словно выискивая просвет. Огня ранчо не видно, но они знают, что оно там, сразу за кустарником, в ста метрах. Слышны голоса, один выкрикивает какой-то приказ, затем тишина и новая очередь, щелканье пуль по кустам, другая — пониже, вслепую, не жалеют пуль, сукины дети, будут палить до упаду. Под защитой повозки и клеток, упавшего коня и второго, который высится как живая стена и ржет, пока Йарара не прицеливается ему в голову и не добивает, — бедный пегий, такой был красивый, такой приветливый, тело его, скользнув вдоль дышла, заваливается на круп гнедого, который временами еще вздрагивает, крысы выдают их воплями, захлестывающими ночь, уже никто не заткнет им пасти, надо пробираться влево, плыть, гребок за гребком, в колючем бурьяне, выбрасывая вперед ружья и упираясь, чтоб выгадать еще полметра, удаляться от повозки, на которой теперь сосредоточили огонь, где крысы визжат и вопят, словно что-то понимают, словно в отместку, крыс нельзя связать, думает Илла, прав ты был, старшой, чтоб тебя с твоими играми, но ты был прав, мать твою и твоей Сатарсы, как же ты был прав, так тебя и растак.