В комнату влетает его сын. Он пьян, он смеется, он смотрит на отца.

– Ну же, папаша, не дрейфь! Возьми ее, тебе же хочется, вижу!

Лукиллиан поспешно кивает. Ему страшно касаться кружевного свертка, он и сам пока не понимает, почему. Но еще больше его пугает то, что ребенка сейчас схватит его нетрезвый сын – и обязательно уронит!

Он берет ее на руки. И в этот миг, когда он впервые прижимает ее к себе, все становится на свои места. Чувство, что ворвалось в его душу, – любовь, но другая, не такая, как раньше. Он любил своих родных, любил своих женщин и своих детей. Однако он никогда еще не сталкивался с такой абсолютной, всепоглощающей и всепрощающей любовью. Он уже знает, что обречен любить этого ребенка, что бы она ни сделала, сколько бы разочарований ему ни принесла, и эта любовь спасет его, искупит все грехи, которых в его прошлом осталось немало.

Хотя вряд ли она будет испытывать или разочаровывать его. Он держит ее на руках, такую нежную, розовую, хрупкую, и чувствует силу, присущую разве что прародительнице их клана. Он смотрит в младенчески серые глаза и знает, что однажды они станут чайно-карими, совсем как у него.

Он держит на руках свое бессмертие, свое величайшее наследие. Лукиллиан уже свыкся с мыслью, которая раньше так пугала его: однажды он умрет. Он привык думать, что исчезнет, канет в Лету, и его больше не будет. Но теперь он понимает, что сам он умрет – но то, чем он был, продолжит существовать. Его дела, мысли и желания перейдут к этой девочке, а она подхватит их и понесет вперед, чтобы однажды тоже передать кому-то, и с ее помощью его воля не умрет никогда.

Она будет продолжением его, вот так уж странно получилось. Не его старший сын, что-то кричащий гостям, не другие его дети. Она, только-только вошедшая в мир. Лукиллиан чувствует, что связан с нею тысячами невидимых нитей, прошивших его насквозь. И она это знает! Пока весь дом гудит, вопит и хохочет, она молчит, и Лукиллиан молчит. Она не плакала при рождении – удивительный дар, который уже говорит о многом. Она устремляет на Лукиллиана серьезный взгляд бесцветно-серых глаз и смотрит, запоминает, узнает. В поместье Арма сейчас только двое молчат – он и она.

– Дитя необходимо наречь, – напоминает о себе секретарь клана, заглянувший в комнату. Ну конечно. Традиция велит дать ребенку имя в первые минуты жизни.

Лукиллиан неохотно протягивает младенца своему сыну; его руки дрожат. Он не хочет отпускать ее, хочет продлить миг первого знакомства со своим будущим. Но сын не берет сверток, он снова смеется и с пьяной бравадой бьет отца по плечу.

– Пап, знаешь, что? У меня для тебя подарок! Помнишь, сколько подарков я зажал на твой день рождения и на Новый год? Тебе ж нечего дарить! Но сейчас я рассчитаюсь за все, да еще наперед! Я позволю тебе дать имя моему первенцу!

– Ты уверен? – смущается Лукиллиан. – Это великая честь…

– Да ладно тебе! Всего лишь имя! Не понравится – сменит!

Лукиллиан едва не высказывает все, что о нем думает, но сдерживается. Вот поэтому он никогда не был близок с сыном. Его наследник, плоть от плоти, не мог понять слишком многого.

А она поймет. Ему кажется, что она улыбается ему, хотя улыбки нет, младенец спокоен.

Лукиллиан снова прижимает ее к себе. Он чувствует, как бьется ее сердечко, пока еще такое крохотное и ранимое – но он защитит ее. Он отдаст ей все, что у него есть, и он уже знает, что будет от этого гораздо счастливей, чем она. Вряд ли он когда-нибудь расскажет ей об этом дне, но сам он будет помнить.

Не сводя глаз со своей наследницы, Лукиллиан говорит секретарю:

– Скажи семье, что родилась леди Сарджана Арма, будущая глава клана.

…Вот, значит, как все сложилось.

Он был счастлив, когда стал правителем семьи, но это счастье получилось блеклым на фоне бесшабашного кутежа его молодости.

Он был счастлив, когда впервые влюбился, но любовь он пил как жизнь – большими глотками, для собственного развлечения, и никогда не позволял ей прорасти корнями в свою душу.

Он был счастлив, когда родился его сын, но у того счастья был горький привкус, потому что Лукиллиан понял: следующее поколение уже здесь, дышит ему в спину, а значит, пришла пора перестать считать себя вечно молодым и остепениться, нравится ему это или нет.

А потом он повзрослел, изменился, стал отчаянно нуждаться в более высоких ценностях и благородных чувствах – и получил их в один день. Он наконец нашел смысл того, что было раньше и будет потом.

Самым счастливым в жизни Лукиллиана Армы был день, когда он стал дедушкой.

* * *

Двое – человек и существо, считающее себя богом, – оказались в Центре Всего. В месте, где зарождается жизнь, и в месте, которое начинает смерть. В точке отсчета и точке невозврата. Так и было задумано.

Человеческое тело, превращенное в портал, перенесло их из разрушенного мира Строна Полар напрямую в солнечное ядро. Здесь испокон веков пылал непередаваемый жар, огонь, превращенный в непреодолимую силу, которую невозможно даже вообразить, она за гранью ощущений, она уничтожает любую жизнь, потому что жизни там не место. А существо, считавшее себя богом, все же было живым, что бы оно там себе ни вообразило.

Человек, ставший порталом, умер мгновенно. Он не успел ничего понять или почувствовать, и мыслями он был не в этом дне, а совсем в другом, давно прошедшем. Он был счастлив.

Существо, считавшее себя богом, боролось даже здесь. Оно, порожденное озлобленным, диким миром, напрягало остатки своих сил, чтобы выбраться. Но попав в Центр Всего, выбраться уже нельзя. Существо, считавшее себя богом, продержалось ровно три секунды, заплатив за это долгим ужасом умирания.

А потом оно поняло, что на самом деле оно – не бог, и сдалось. И существа не стало.

Глава 20. Последний рыцарь

В центральном зале Ланесто, главной резиденции клана Арма, было людно и тихо. Гости поспешно занимали свои места и сохраняли уважительное молчание. Многие попали в этот кластер, обычно закрытый для посторонних, впервые, и теперь с любопытством оглядывались по сторонам, рассматривая подвижные стены без окон. Взгляды других гостей были устремлены к чему-то большому, расположенному в дальней части зала и накрытому светлой тканью, а еще – к трибуне, с которой предстояло выступать главе клана. Трибуна пока пустовала. Все ждали.

Первые ряды, отделенные от других и хорошо защищенные, предназначались для почетных гостей. В центре сидел сам Огненный король, и некоторые гости, те, что рангом пониже, специально всеми правдами и неправдами пробивались на этот прием, только  чтобы посмотреть на него.

– Интересно, они сегодня прекратят на тебя пялиться? – шепнула ему на ухо Дана.

С тех пор, как они заняли свои места, она не отпускала его руку. Она знала, что на нее тоже смотрят – и обсуждают ее, невесту Огненного короля, тонкую, затянутую в строгое черное платье, светловолосую и голубоглазую. А такая ли жена ему нужна? Правда ли, что клан Легио принял их? Ходят слухи, что они уже тайно женаты – вы не знаете, правда ли это? Даже здесь, на траурной церемонии, им больше не о чем было поговорить.

Но Дана не думала о них, в памяти снова и снова всплывал тот день в Строна Полар. Она тогда осталась в резиденции Арма и вместе с остальными наблюдала за всем со стороны. Лукиллиан запретил им сопровождать его, настоящими в этом путешествии были только Хиония и Коррадо, которым предстояло забрать близнецов и Цезаря. Все остальные были его големами, которые, впрочем, считали себя живыми.

Отправляясь на свою последнюю битву, Лукиллиан знал, что умрет. Омоложение и использование первозданного заклинания слишком сильно повлияли на него, он понимал, что не выкарабкается – да и не хотел «выкарабкиваться». Он, всегда живший полноценной жизнью, не принял бы немощь.

Но если он смирился, то остальные – нет. У Даны сердце разрывалось на части, когда она видела, что там происходило. Ее самые близкие друзья гибли у нее на глазах. И они с Амиаром тоже погибли! Да, это все не по-настоящему, но вдруг… вдруг это взгляд в будущее, которое уже неизбежно?