- Все дела не пускают, Анна Аркадьевна.

- Знаем мы эти дела. Эх, молодежь, молодежь.

Я хотел ещё что-то добавить графине, но Евгений и Таня подхватили меня под руки и утащили в гостиную, где стоял открытый рояль фирмы "Шредер".

- Вы теперь наш поклонник, и мы не выпустим Вас, пока... пока не надоедим, и он без фуражки выскочит в окно, - подхватил Евгений недоговоренную Таней фразу. Все рассмеялись.

- Ну-с, друзья, давайте-ка сыграем что-нибудь триумфальное. Таня садись за рояль и аккомпанируй, а мы с Ваней будем солировать, как бывало. Только вот что выберем для исполнения?

- Может, твою любимую "Розамунду"? - предложила Таня и стала перебирать пачку нот.

- Прекрасно. Ваня, бери мою скрипку, а я возьму виолончель.

Мы настроили инструменты и, развернув на пюпитрах ноты, заиграли дивную симфонию Шуберта "Розамунда". Рыдающие звуки заполнили гостиную. Чарующая мелодия вырывалась в окна и неслась в просторы полей и лесов, останавливая случайного путника среди дороги. Странно, но мне показалось, что Евгений играл не симфонию Шуберта, а собственное сочинение с его малогармоническими вариациями и траурным заключением. Ей-ей, точно музыкой Евгений рассказывал о самом себе.

- Ух, еле дотянул. Думал, что сердце лопнет, - проговорил он с волнением, вытирая с лица пот.

Таня отошла от рояля и села возле матери на диван.

- Господа, - обратился Евгений ко всем присутствующим, - если желаете, я спою вам один романс Пушкина, который сейчас поет во всех петербургских салонах одна знаменитая певица Петербургской оперы. Волнующие слова поэта композитор Глинка положил на не менее прекрасную музыку. И вот я как-то услышал его в салоне у тети и разучил потом этот романс без нот, просто на слух, извините.

- Просим, конечно, просим и спрашивать не надо, - ответила за всех Анна Аркадьевна, - у нас хоть и не салон, а послушать можно.

Евгений сел за рояль, сделал вступление небольшой прелюдией и, аккомпанируя себе, запел прекрасным баритоном:

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты...

Романс был действительно хорош, но ещё лучше в этот момент был его исполнитель. Во время пения Евгений смотрел только на Таню, и странно, мне опять показалось, что он не просто пел пушкинские слова, адресованные Анне Керн и даже не соотносил свое пение с нами, слушателями, нет, он как будто пел свое собственное признание той, которая сейчас тоже смотрела ему прямо в глаза. Он пел для Тани, и только она понимала его. Евгений закончил под бурные аплодисменты всех присутствующих, затем прошелся по залу, как бы расправляя усталые члены, а потом подошел к Тане и стал просить её что-нибудь спеть в свой черед. Таня вначале отказывалась, но потом, когда к просьбе брата присоединились уговоры матери, подошла к роялю и стала что-то разыскивать в лежащих на нем нотах. Немного погодя она села за рояль и, сделав несколько аккордов, запела чистым и сильным сопрано:

Отойди, не гляди,

Скройся с глаз моих.

Сердце бьется в груди,

Нету сил никаких,

Отойди, отойди...

Меня поразило умение Тани управлять своим чрезвычайно выразительным голосом. Не хотелось верить, что это пела всего лишь домашняя любительница-самоучка. Перед нами неожиданно предстала искусная певица, словно бы вымуштрованная строгими консерваторскими преподавателями и к тому же имеющая долгий практический опыт выступлений на публике. Да, природа не поскупилась для девушки ничем и одарила её лучшими человеческими достоинствами! Я понял, что Евгений был прав, когда признался мне по дороге в любви к Тане. Не любить эту девушку нельзя. Но опять же было ясно, что для Евгения эта любовь хорошим не кончится. Наверное, в результате для него должно было получиться в ответ - "отойди, отойди..."

Таня закончила романс и, встав со стула, закрыла рояль. Очарование от игры и пения было настолько велико, что мы какое-то время сидели, словно завороженные, и только тогда, когда Таня отошла от инструмента, догадались, что нужно поблагодарить исполнительницу. Как по команде, мы бросились к ней и стали целовать ей руки, бормоча какие-то хвалебные слова, а графиня крепко обняла дочь и расцеловала её в обе щеки.

- Ну, что вы, что вы, разве так трудно спеть? Это же совершенные пустяки, - твердила смущенная девушка. - Да будет вам рассыпаться бисером, лучше давайте что-нибудь придумаем для общего развлечения.

- Пойдемте кататься на лодках, - предложил Евгений.

- Нет, это неинтересно.

- Тогда - играть в крокет.

- Ну, глупости... А я придумала, господа! Слушайте, сейчас крестьяне работают на полях, жнут хлеба. Давайте, мы оденемся в крестьянскую одежду и пойдем на поля помогать им. Сможем мы им помочь? Ха-ха-ха! Какой курьез!

И Таня захлопала в ладоши.

Такая выдумка нам понравилась. Действительно, представлялся случай вволю подурачиться. Мы немедленно изъявили согласие, и графиня тоже согласилась нам помочь.

В дверях показался лакей.

- Ваше сиятельство, завтрак подан, - отрапортовал он, вытягиваясь в струнку.

- Отлично, сейчас идем. Друзья мои, я сейчас распоряжусь, чтобы вам принесли крестьянское облачение, и пока за ним ходят, вы отлично успеете позавтракать. Прошу всех в столовую.

Завтрак прошел весьма оживленно. Все говорили, смеялись, шутили, в особенности Таня. Она остроумно и комично изображала нас уже на поле, как мы будем оказывать помощь крестьянам. Взрывы смеха следовали один за другим.

- Господа, я буду Дашкой, Евгений - Яшкой, а Вы, Иван Дементьевич Игнашкой. Хорошо? Нужно только не забывать, что превратившись в деревенских обывателей, мы должны будем на время освободиться от господских манер и держать себя так, как настоящие крестьяне, находясь на работе.

- Например, если Танечка вздумает где-нибудь прилечь отдохнуть, то мы должны будем крикнуть на нее: "Куда тебя черти понесли? Ишь разлеглась, проклятущая лентяйка, словно барыня!" - произнес Евгений, изменив голос и выражение лица.

Таня покатилась со смеху.

- А я буду кричать: "Яшка, холера! Держи кобылу-то, ишь в овсы поперла! Слопает весь овес-то, тогда узнаешь, почем фунт лиха, почем сотня гребешков!" Ха-ха-ха!

Через час в нашем распоряжении было много крестьянской одежды: холщовые крашеные рубашки, пестрые штаны, сарафаны, онучи и прочее барахло. Мы разобрали, кому что понравилось и подошло по размеру и, разойдясь по комнатам, принялись переодеваться и даже гримироваться по всем правилам актерского искусства.

Когда мы снова появились в столовой, гомерический хохот пронесся по всему графскому дому. Смеялась Анна Аркадьевна, смеялась няня, смеялась прислуга, смеялись и все мы сами над собой. Такой маскарад ужасно всех развеселил, и не было никакой возможности удержаться от смеха. Таня была одета в красный сарафан из грубой материи, который высоко в бюсте был перетянут массой сборок, на ногах у неё красовались лыковые лапти с обмотками, а на голове - желтый платок с фабричным рисунком. Теперь это действительно была настоящая деревенская "Дашка" и трудно было поверить, что эта "крестьянка" совсем недавно сидела между нами в изящном розовом шелковом платье с любимой бутоньеркой на груди. Евгений, напротив, плохо походил на деревенского парня. Его благородное лицо с закрученными усиками совершенно не гармонировало с крестьянским облачением, но это было и не важно, а важно то, что подобная костюмировка сразу упростила наши движения, они сделались как бы развязнее, развязнее и также упростилась речь, украсившись нарочитой придурковатостью.

Надев на головы шляпы и прицепив к поясам гребешки, мы с Евгением подхватили "Дашку" под руки и выбежали с ней во двор. Осмотрев себя ещё раз, все ли в порядке, мы прошли через сад, вышли через калитку в задней ограде и тотчас же очутились в поле, где версты за полторы виднелась кучка жнецов, дожинавших полосы усатой пшеницы. По обширному поля аккуратно расставлены были скирды хлеба, сложенные из отдельных снопов. По ним перелетали разгоняемые людьми стаи голубей и воробьев. Между скирдами ходил приказчик, подсчитывающий количество убранного урожая и проверявший качество работ жнецов. Увидев нас, он грозно закричал: