Правление отказало. Стоя перед недоступными, наглухо закрытыми дверьми кабинета секретаря, восемь делегатов — членов Союза индустр. рабочих мира — решились немного поворчать и не сразу ушли после решительного ответа.
На следующий день, придя на работу, по обыкновению, в 7 часов утра, все восемь были вызваны в контору и получили там свои расчетные книжки с пожеланием найти место, где им будут платить лучше, чем здесь.
И в 7 1/2 они все стояли на улице, в последний раз созерцая высокие заводские ворота, навсегда закрывшиеся для них.
С этими воротами — это отлично знали выброшенные на улицу — для них закрылись тысячи других заводских ворот на много миль в окружности. Правление сталелитейного завода было пайщиком «Центрального соединенного треста Северной Америки».
Этому тресту принадлежали все заводы и предприятия огромного города с его многочисленным населением. И ни один из этих заводов не захочет взять неблагонадежных субъектов, посмевших нарушить спокойствие своих хозяев. Смерть с голоду или путешествие за несколько сот верст в поисках новой работы — вот что предстояло восьмерым бывшим делегатам!
А в тот же день, несколько часов спустя, на заседании пайщиков треста рассматривалось предложение о новом, пятипроцентном уменьшении зарплаты. Предложение было одобрено и принято к исполнению.
Это было днем 27 сентября 1926 года. Город жил полной жизнью. Звенели и грохотали асфальтовые мостовые под грузом тысяч воющих и хрипящих автомобилей, трамваев и автобусов. Мягко содрогались железобетонные тела заводов, наполненные людьми-автоматами, под лязг и шум быстро исполняющими свое дело. Двигались огромные руки паровых кранов, поднимая все новые и новые партии грузов, подвозимых электрическими поездами, бегущими по сети рельс, густой паутиной опутавших город. А по вечерам яркий свет электрических реклам и круглых ламп освещал улицы, наполненные «отдыхающей» публикой, и подземные шахты, кочегарни и мастерские, работа в которых продолжается днем и ночью.
Это было 27 сентября, а 28 город не проснулся в свое обычное время. Непривычно молчаливо расстилались серые мостовые с одинокими, недоумевающими полисменами на углах. Не открывались заводские ворота, проглатывая покорных, сгорбленных людей. В безлюдных заводских казематах тускло поблескивали металлические части неработающих машин. То же было и в восемь, и в десять, и в двенадцать часов утра. То же было и на следующее утро.
Жизнь остановилась. Новое понижение платы и увольнение восьмерых делегатов было последней каплей, переполнившей терпение рабочих. Первым остановился сталелитейный завод. За ним — заводы механический и прокатный. Не вышли на работу рабочие электрических станций, остановив движение и погрузив во мрак городские улицы и квартиры. Затем остановились все остальные предприятия.
Началась знаменитая Таунширская забастовка, послужившая началом целого ряда других забастовок по всей территории Соединенных Штатов.
— Мистер Ганновер предлагает 30.000 долларов.
— Этого мало, Джим. Имейте в виду…
— Ну, конечно. Я знаю. Вы хотите сказать мистеру Ганноверу, что хотя мы и можем во всякое время слегка пощипать рабочих, но массовые погромы и избиения не могут начаться без солидного повода. Общественное мнение, знаете ли! Предлог непременно должен быть. А предлог тоже денег стоит, мистер Ганновер! Известно ли это вашему Центральному тресту?
Трое богато одетых джентльменов сидели в небольшом отдельном кабинете дешевой таверны на углу Бродвея и Доллер-Сити. Перед каждым лежала записная книжка и стояла бутылка крепкого горячительного, попросту говоря, водки, без которой ни один настоящий американец не будет вести даже пустячного делового разговора. Двое из собеседников вели себя очень свободно, то и дело прихлебывая из своих постоянно пополняемых стаканов. Третий — очевидно, гость— почти не пил. Его правая рука нервно теребила лежащие на столе предметы — большие круглые очки и фальшивую бороду, благодаря которым незнакомец надеялся сделать неузнаваемым свое бледное, сильно потрепанное лицо. Он заговорил убедительным, горячим тоном:
— Клянусь статуей Свободы, господа!..
— Не клянитесь, мистер Ганновер. И вы и ваш трест отлично понимаете, что это слишком дешево. Подумайте: придется поднять около двух тысяч ребят, придется открыть наши карты в Стачечном комитете. Придется… Вы сами знаете все трудности этого дела.
— Ну, хорошо, джентльмены… 50.000 долларов. Это последнее, что может дать трест. Вы согласны?
— В трехдневный срок, вы говорите? — Один из собеседников, высокий черноволосый человек, решительно облокотился на стол. — Ладно. Через два дня, будьте уверены, окаянные рабочие станут к станкам. Даю вам слово ку-клукс-клана, мистер!
— Великолепно! Теперь еще несколько вопросов.
— Во-первых, — незнакомец бросил подозрительный взгляд на тонкую перегородку, отделявшую кабинет от других помещений, — могу ли я быть уверенным, что нашего разговора не слышит никто?
Черноволосый человек, Джим, кивнул головой.
— Так вот. Способы, которые вы хотите употребить для создания повода к погромам, пока остаются тайной?
Джим повторил свой утвердительный жест.
— Завтра я буду иметь последний разговор с членами Стачечного комитета. Вероятно, они не пойдут на уступки. Тогда приступаете к делу вы. Но постарайтесь обойтись без многих убийств. Не больше, как двух-трех зачинщиков. Вот их имена. И не очень уродуйте рабочих. Помните, что на следующий день они должны будут стать к станкам. Деньги получите в день окончания стачки. Олль-райт, джентльмены!
Произнося последние слова, мистер Ганновер — представитель Центрального соединенного треста — уже успел прицепить свою бороду и прикрыть очками глаза. Подняв воротник и низко нахлобучив шляпу, он пожал руки обоим сообщникам и вышел из комнаты…
…В тонкой перегородке вдруг отворилась незаметная раньше дверь, и в комнату вошли друг за другом десять франтовски одетых молодых людей.
Не говоря ни слова, они расселись вокруг стола. Один опустил руку под стол и вытащил несколько непочатых темных бутылок. Совещание с представителем треста кончилось. Началось новое заседание руководителей местного ку-клукс-клана. Говорили все сразу и поодиночке, обдумывая способы скорейшего проведения в жизнь поручения, полученного от треста. Бутылки быстро пустели…
…Через два часа порядочно охмелевший Джим шумно расхохотался и встал, опрокидывая пустые стаканы на жалобно заскрипевшем столе.
— Нет, вы подумайте, Дэв. Ведь это же неподражаемо. Без этого он может, чего доброго, уговорить их согласиться на условия треста. А так мы сразу убьем трех зайцев: смерть главных забастовщиков, повод для погромов и потом, — Джим снова захлебнулся неудержимым смехом, — мы накажем этого проклятого Ганновера. Держу пари, что он утаил не меньше 10.000 из денег, предназначенных нам. Он пожалеет об этом завтра, если только успеет сделать это…
— Но, Джим… — сидевший рядом маленький человечек с юркой физиономией все еще не мог оценить гениальной мысли товарища, — но деньги? Чек? А разве после смерти Ганновера…
— Ну, конечно же! Ведь чек выдается трестом. А то, что при взрыве погибнут и рабочие, это ничего не значит. Трест раздует только смерть представителя. Понимаете? Это такой повод для избиений! И, кроме того, ваше предательство, Дэв, будет скрыто. Ведь погибнет весь Стачечный комитет. Вы останетесь чисты, как голубь. Как вы на это смотрите, ребята?
«Ребята» не отвечали. Откинувшись на стулья, они с восхищением и даже с некоторой завистью смотрели на своего высокоталантливого вожака.
Прежде чем перейти к изложению дальнейших событий и приключений, которыми была так богата описываемая забастовка, необходимо сказать несколько слов о самом ку-клукс-клане, таинственной и сильной организации «законности и порядка», которая должна была принудить рабочих снова стать на работу.