— Правильно. Время — это сны человечества. Его не было и нет для тех, кто ничего не помнит. А вы постоянно дрейфуете по водам времени, тонете в них, захлебываетесь ими. Тебе придется оседлать реку. Иначе ты никогда не найдешь то, чего ищешь. — Броллахан подходит к реке и… идет по воде. Как по черной, сверкающей дороге.

Вот, значит, что делают со временем бессмертные (или почти бессмертные) — скользят по его поверхности. Интересно, а я смогла бы? И если да, то с чего начинать?

— Я думаю, ты настоящий! — призналась я Дракону, озирая спину уходящего официанта. Никогда не видела такой возмущенной спины. Все сорок (или сколько там?) веков итальянской истории глядели на меня с этой спины. С негодованием глядели, со склочным итальянским негодованием.

— О чем это ты? — хмыкнул Константин. Он, в отличие от меня, на официантов не оглядывался и вообще не интересовался, на что способен язык тела обслуживающего персонала, оскорбленного в лучших чувствах.

— Для меня это высший пилотаж — то, что ты с ним проделал. Объяснить, что принесенное блюдо невозможно жрать, отправить на кухню, потребовать заменить… Я бы скорее отравилась насмерть или есть бы не стала, но заплатить заплатила бы. Покорно. Ну, а потом бы как минимум сутки изнывала от желания придти сюда еще раз, но уже с огнеметом. А ты защитил меня и от бессильной ярости, и от безвкусной кормежки.

— Все равно не понимаю, как это связано с тем, что я настоящий, — пожал плечами мой герой.

— Я еще когда сюда ехала, запретила себе думать: а вдруг ты плод моего больного воображения? Вдруг я тебя придумала, изнывая от безнадеги? Сама себя убедила, что мне ИЗВНЕ предложили встретиться, предложили поехать в Венецию, предложили быть вместе… Сам понимаешь, такие финты в моем состоянии удивительны, но не невозможны, — я сокрушенно вздохнула. — И до сих пор никаких доказательств, что ты есть…

Дракон поперхнулся и покраснел. Потом отвел глаза, усиленно разглядывая вид на Канале Гранде* (Большой канал — прим. авт.), открывавшийся из окна. Собственно, за вид из окна мы этот ресторан и выбрали. Точнее, я. Константину ресторан сразу не понравился.

— Давай я не буду читать тебе лекцию про сексуальные фантазии у шизофреников, а? — я накрыла его руку своей ладонью. — Ты же понимаешь: если мозг создает выдуманного любовника, он создает и все остальное. Причем именно такое, какое ему, мозгу, нравится. Если б ты оказался злым уродом, я бы получила доказательство твоей реальности еще утром, — жизнь идет вразрез с мечтами. А ты… — тут уже я покраснела.

— Ну, а сейчас? — встревожился Дракон. — Что, я наконец повел себя, как злой урод?

— Нет. Как человек, который умеет то, чего я не умею. В частности, ставить на место говорливых лаццарони, втюхивающих туристам черт-те что по утроенной цене.

— Уфф! — Дракон откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с нежностью. И чуть-чуть — с иронией. — А я-то гадал: почему ты мне в лицо не смотришь? И говоришь словно сама с собой. Думал, может, я тебя раздражаю?

— Это я периодически представляла, как со стороны выглядит тетка, оживленно беседующая с пустым местом возле себя. Сама с собой — это еще ничего, наушник, телефон, трудоголизм, акции падают, акции поднимаются, ни дня без прибыли…

— Можно было проверить! — назидательно произнес Константин. — Знаешь, так вот…

— …надавить на глаз, спросить у портье, еще как-нибудь опозориться — знаю, знаю. Просто я решила ПРИНЦИПИАЛЬНО ничего не выяснять. — И я рассказала Дракону про нашу с Мореходом беседу на борту такси, везущего нас к причалу Академия, что возле палаццо Гварди. И о самом Мореходе рассказала. И о нашем с ним вынужденном, выморочном путешествии, откуда нет мне возврата, покуда не обретет моя душа свой кров, дом и причал. Мой спутник слушал и мрачнел.

Мне стало страшно. В конце концов, обычному человеку такие истории служат сигналом: ой, ходу отседова! Что я здесь делаю, рядом с этой ненормальной? А может, у нее ножик под подушкой? Вот решит она, что я не на вапоретто* (Венецианском речном трамвае — прим. авт.) сюда приехал, а в ночи в окошко забрался — да ка-а-ак прирежет меня сонного! Но если Дракон — не плод моего воображения, приходится быть честной. Пусть сам решает, нужна я ему такая или нет. Или даже — опасна я или нет…

— Он гнусный тип! — неожиданно выпаливает Константин. — Этот твой Мореход! Просто скотина. Зачем он тебя так мучает? Ему мало того, что ты пережила?

На глаза мои наворачиваются слезы. Хрустальная вазочка с пыльной псевдоикебаной в центре стола расплывается бело-красно-коричневым пятном. Кажется, это действительно мой герой. Даже от воображаемого экзаменатора, от внутреннего голоса защищать готов.

— Он грубый, но полезный, — вступаюсь я за Морехода. — Грубый, потому что я сама с собой груба. Полезный — потому что все-таки не хочу терять связь с миром… Это же часть меня, а я отнюдь не… ромашка полевая.

— Ладно. — Дракон фыркает, словно я прошу потерпеть нахального родственника, давно напрашивающегося на хорошую взбучку. — Я его все равно изведу. Но постепенно. Ты мне целиком нужна, а не фифти-фифти с этим… мореплавателем.

— Заметано. — Я бросаю опасливый взгляд в сторону кухни. Как будто оттуда в любой момент может выскочить взбешенный повар с тесаком в руке и, капая на нас кровью жертв, затеять скандал.

— Нервничаешь? — Дракон замечает мой страх и трепет.

— Ага. Всю жизнь разборок боюсь. Не ущерба, не драки, а разборок вообще. С воплями, с оскорблениями, с игрой на понижение. В детстве переела.

— Не посмеют, — убежденно говорит Константин. — Как цыпочки, изжарят другую рыбку до положенной кондиции и принесут с поклонами.

— Я, конечно, не знаток… — осторожно замечаю я.

— Зато я знаток! — смеется он. — Ты еще не поняла? Позволь представиться: повар. Шеф, критик и эксперт. Страшно?

Откровенно говоря, со словом «повар» у меня только две ассоциации — бабенция в крахмальной трубе на голове и грязно-белом фартуке и Ричард Гир в фильме "Осень в Нью-Йорке". Второе мне подходит.

А ведь совсем недавно объясняла Герке, что делить профессии на престижные и непрестижные — наша отечественная традиция, и традиция порочная. Что хороший профи и умный человек — вне дурацких установок на престижность-непрестижность. Ай-яй-яй, тетя Ася, ай-яй-яй. Что ж вы врете, как в рекламе стирального порошка какого?

Да не вру я, не вру. Просто не в силах изгнать из своего сознания глубоко советскую девушку, считающую: рыцарь-слесарь Гоша из фильма "Москва слезам не верит" — сказка, а пьяница-слесарь из соседнего подъезда — самая что ни на есть правда. Правда жизни. И приличные мальчики учатся в вузах, а неприличные — в ПТУ и техникумах. Потом все как-то спуталось, оказалось, что жизнь сложнее, мальчики — проще… Но дурацкая формула так в мозгу и осела. Так что прости меня, милый, за сверкнувшую над твоей головой огненную надпись: "Выпускник кулинарного техникума!" — это всего лишь дань безвозвратно ушедшей мне, девчонке из средней школы, которая точно знала, где искать свое девичье счастье, а где не стоит…

Впрочем, Ричарда Гира уже теснил широким плечом Жан Рено, красуясь в белом фартуке в "Истории любви", — и огненная надпись зашипела и растаяла, будто льдинка на сковороде.

— И ты с высоты своей квалификации поставил их на уши? Чтоб не мухлевали? — расхохоталась я.

— Сама понимаешь, — развел руками эксперт и критик, — нет у них другой мотивации хорошо готовить, кроме моих придирок. Конкуренции здесь отродясь не нюхали, ордам приезжих жрать негде. А уж заведениям, которые с видом на Большой канал, — тем вообще лафа. Каждый день наивные, романтически настроенные красивые девушки тащат сюда своих кавалеров. А кавалеры, очарованные своими красивыми девушками, едят все, что на столе окажется, с костями и плавниками. Спасибо, хоть бамбук не трогают, — и он задумчиво поправил ветку в букете посреди стола.