Ну, и у Викинга, когда я перестала за ней следить и погрузилась в пучину собственных проблем, началась совсем другая жизнь. Своя. Киллерская. Активная.

— Почему не пойдешь? — в сотый раз выясняет Дубина, намертво укрепившись на скальном выступе — единственном "предмете мебели", способном выдержать его перегруженную мускулатурой тушу.

— Потому что я — ходячая смерть. Для вас обоих. У меня в башке — навигатор для маман. Где я — там и она. Пришлет своих мертвяков — и Кордейра завершит ее славные начинания.

— А при чем…

— А при том, что твоя принцесса — смерть для нас обоих! Помнишь, как мы ее задницами в кафе загораживали? Чудненько пофехтовали! Я в первый раз за много лет едва на колбасу не пошла. И от кого? От рук каких-то тухлецов, передвигающихся в темпе вальса! Стыдоба.

— Но она…

— Знаю я. Помочь хочет. Любит тебя, меня уважает, себя ищет. Все прелестно, кабы не был каждый из нас — каждый! — дураком под колпаком. Под колпаком моей маман, которая, сам знаешь, та еще шкатулочка Пандоры с сюрпризами. Вот завтра пришлет големов из обожженного кирпича — что делать станем? Тут уж не до блаародства! Придется выбирать — погибать всем троим или отдать им Кордейру. А и отдадим — не спасемся. Куда ни кинь — всюду данс макабр* (Данс макабр (фр.) — танец смерти, средневековое изображение танцующих вместе со скелетами, призванное ежедневно напоминать живущим о неизбежности смерти — прим. авт.) выходит.

— Ну, здесь-то ты тоже…

— Не в безопасности? Не знаю. Почему-то мне кажется, — я глажу сырую стену в известковых потеках, — под горой она меня не сыщет. Камень так просто не прощупаешь. И перестань сюда таскаться. Я не брошенная Белоснежка, чтобы в шахте без горячего питания сидеть. Вчера вон, целого быка добыла. Хочешь кусочек? — я показываю на тушу в углу.

Геркулес вяло протягивает руку, отрывает шмат мяса, бросает в рот. Каким я чудищем ни обернись, подобной манеры жрать, не откусывая куски, а забрасывая их в пасть, точно уголь в топку, у меня не будет. Видимо, это и есть черта, отличающая монстров женского пола от монстров — и от людей — мужского пола. Дубина жует и морщится. Не понимаю! Превосходная телятина, диетичная… Вареная в гейзере без соли и специй. Ни залежей соли, ни солончаков в округе не нашлось. Зато имеются горячие источники с хорошей питьевой водой. Вода нужнее.

В последние дни я только тем и занимаюсь, что шныряю по хозяйству.

— Драконом полетала? — прожевав, вдохновляется Дубина. Мы же с ним так больше и не превращались в этих чудных всесильных монстров. Вот как отрезало.

— Фурией поползала. Ей быка задушить, как мне кролика.

— А-а-а… — гаснет Геркулес. — У меня тоже… не получается пока.

— Тренируйся. Палец порежь.

— Резал, — показывает он мне царапину на ладони.

Качественная царапина, глубокая. У меня и у самой такая есть. Болезненная, но бесперспективная. Видать, для обдраконивания что-то покруче нужно. Правильный сорт боли, как ОН мне сказал. И страха за то, что тебе дорого. Может, если на нас големы нападут, мы мигом драконами станем. А пока в безопасности жируем — никаких чудес.

Трудно стать высококачественным чудовищем, трудно. Первосортным. Драконом. Ламия и суккуб, надо понимать, монстры второго сорта. Еще бы! Голод и жажду в себе взрастить дело нехитрое, пара дней диеты — и ты уже в нужной кондиции. Зато всеведенье и всемогущество получаешь только при выгодном стечении обстоятельств. Чертовы магические непонятки!

Не удивительно, что и у маменьки нифига с омолаживанием не вышло. Видать, не такое это простое дело. Злобу или похоть в мир выплескивать не в пример проще. Чтобы стать молодой, надо… надо… вернуться к себе прежней. Чтобы чувства свежей стали, чтобы жизнь бесконечной казалась, чтобы не бояться ничего по-глупому, по-молодечески, по-девичьи… Чтобы верить: мир у тебя в руках, будущее у твоих ног, все царства тут твои, все букеты роз, все коробки конфет, все серенады и вся любовь, сколько ее в мире ни на есть, — тебе, тебе, прекрасной, пленительной и несравненной!

А она боится. Все время боится. Как в зеркало глянет — тут ее узлом от страха и завязывает. От страха старости и уродства. Ну, и от близости самой хреновой из смертей, какую только выдумать можно. Смерти от руки собственного дитяти.

Дитятя встает с колченогого табурета и меряет пещеру шагами, десять в одну сторону, семнадцать в другую. Это маленькая пещера. Здесь имеются залы гораздо, гораздо шикарнее. С колоннами и бассейнами, как в хорошем отеле. Вот только согреть их невозможно. А тем более осветить. Главная проблема убежищ — они ВСЕГДА холодные, темные и грязные. И за любой мелочью, от соли до сапожного крема, приходится тащиться за много километров. Проще уж сидеть на бессолевой диете и ходить в нечищеной обуви.

— А ты поняла, как она тебя находит? — безнадежным голосом спрашивает Геркулес. Это — вопрос номер один на повестке дня. Сегодняшнего. Вчерашнего. Позавчерашнего. И, вероятнее всего, завтрашнего.

Пороть чушь про кровные узы, действующие как GPS, ни мне, ни Дубине не пристало. Тем более, что оба мы понимаем: соглядатай абсолютно материален. Как тот хрустальный шар, которым мамаша пользовалась, еще когда мы с Геркулесом ее как Старого Хрена знали. Я помню наше бегство из Горы, помню ощущение слежки, помню вспышками возникавшие картины "обратной связи" — бесформенная, бесполая тварь с хихиканьем вертит в наманикюренных пальцах бликующий шар…

Вот только во всевиденье этого шара я не верю.

Потому что не Саурон-Багровое око мамуля моя, сколь ни лестно для нашего семейства такое сравнение. Она — не Саурон с палантиром, а я — не Арагорн с Андурилом. Колебания надвигающегося возмездия фиг поколеблют эту черную душу.

Да и на хрена ей по излучениям нас искать, когда живых агентов предостаточно? Маман всегда неплохо умела управляться с разумной и неразумной живностью…

А в этом стане вообще слишком много подозреваемых. Шпионить за нами может кто угодно: летучие и нелетучие мыши, бродячие псы, подданные Кордейры, баристы в кафешках, даже мой давний любовник-дракон… Здесь, под километровой толщей камня, живое — редкий гость. Даже летучие мыши. Нигде нет такого мертвого покоя, как здесь. Такой тишины. Такой возможности сосредоточиться. И такого медленного времени.

От секунды до секунды проходит час. От часа до часа — год. За эти несколько дней я ощутила, как утекает жизнь. Моя жизнь. Но я не могу поддаться искушению и переселиться в замок Кордейры с его системой "все включено". Ходить по коврам, есть серебряными приборами, глядеться в зеркала, а не расчесываться пятерней наощупь… А-а-а-а-а-а-а-а!!!

Я совершаю акробатический прыжок спиной вперед от здоровенного куска черного обсидиана, в котором благодаря праздничной иллюминации — всем пяти свечам из моего запаса, зажженным одновременно, — смутно колышется мой силуэт.

— Дубина, кончай жрать, за мной! — кричу я и бросаюсь к выходу, на ходу прихватывая пожитки. Почему человек всегда так разбрасывается? Знала ведь: однажды отсюда придется убегать, сломя голову. Котомку приготовила, в стратегически важном месте на камушек положила. И что? Плащ в одном углу, сапоги в другом, перевязь в третьем… А времени-то нет! Через сколько часов ОНА будет здесь? Через два? Через три? Сколько времени прошло с момента, когда я поправила все восемь кос, поглядевшись в темное стекло Starbucks'а, до заполнения кафе отрядом зомби? Сколько часов назад я смотрелась в этот шмат обсидиана?

Зеркала! Они, они сделали мою мать чудовищем, когда та еще человеком выглядела. Предатели, наветчики, извратители. На лице ее не было никаких признаков старости, но маман уже часами сидела, в серебряную амальгаму уткнувшись, щеки возле рта разглаживая. Она отдала зеркалам свою душу, свой разум, свою судьбу — и они все сожрали, не икнув! А взамен поселили в пустом мозгу сущность… сущность, противоположную человеческой… После, после, после!!!

В лавовых трубах уже шуршит чужое эхо. Мы не можем принимать бой в каменном мешке. Мы уходим лабиринтом ходов, заблаговременно изученным и помеченным. Под пальцами бегут знакомые ребристые поверхности. Эхо исправно врет, путая наши следы.