— Ну да, королева! Корону видишь? Державу со скипетром видишь?

— Не-е-ет…

— И я не вижу. Значит, не королева. А где этот ссыкун?

— Кто?!

— Величество его паршивое! Бабу вместо себя в постель сунул. Найду — убью. Где он?

— В моей спальне… — шепотом произносит она, вытягивая руку куда-то в направлении камина.

Камин чист, как операционный стол. Ага, фальшивка. За ним наверняка потайной ход и вторая спальня. Старая уловка. Специально для наложниц и наемных убийц. Вот покончу с королем и выпорю Дубину ременной плетью. Ни о чем не сообщил, поганец: ни о том, что поверх очка целая алхимическая лаборатория расставлена, ни о привычке короля спать не дома.

— А кто из вас демонов-то вызывал? Ты или король? — осведомляюсь я.

Женщина шмыгает носом, утирает рукавом веснушчатое лицо и вздыхает:

— Оба.

— Бессмертия, что ль, искали?

— Ну, королю предсказали, что из этой комнаты в бурю к нему явится смерть, вот он и решил переговорить с демонами, разузнать…

Король еще глупее, чем оба его сынка, вместе взятые. Навязал себе на голову пророчество — из тех, что сами исполняются, когда их произнесут. Если годами вызывать демонов, однажды дозовешься. А поскольку его величество ни капли не колдун, он и самого хилого демона не удержит. Вот тебе и смерть из очка, как и было предсказано.

— Ты хоть ведьма? — спрашиваю я уже из чистого любопытства. Никуда этот гнусный королишко от меня не денется. Достану и съем.

— Бабка была ведьма, — безнадежно шепчет жертва королевской фобии. — А я вроде как нет.

— Поди-ка сюда, — тяну я ее на свет. — Повернись… Сойдет. Раздевайся.

Незадачливая внучка ведьмы — высокая конопатая брюнетка с выдающимися формами — шумно сглатывает. Я б на ее месте тоже не утерпела. Хорошо хоть не писается.

— Сейчас я перекинусь в другого демона… — с расстановкой произношу я. — Он тебе тоже ничего не сделает. Но он возьмет твою одежду и пойдет к королю. А ты через пять… нет, через семь минут выбежишь в коридор и поднимешь страшный хай. Бегай, кричи, визжи, бейся в истерике — и так минуты три. Пусть никто ничего не понимает. Потом тащи их в комнату, открывай камин и постарайся сама туда не заглядывать. А то потом кошмары замучают. Поняла?

— Поняла! — радостно выдыхает она. — Ты его сожрешь?

— А то! — хвастливо подмигиваю я. — Ты удрать-то сможешь? Под суд тебя не отдадут?

— Может, и отдадут… — пригорюнивается моя невольная сообщница.

— Тогда попросишь защиты у младшего принца. Он тебя в обиду не даст.

— Ты меня у него выкупишь? — с надеждой и одновременно со страхом спрашивает она.

— А ты разве рабыня?

— Нет. Я свободная. Просто я подумала, тебе же нужна моя…

— Ни твоя душа, ни твоя жизнь, ни твоя служба мне не нужна. Поорешь несколько минут — и вольна бежать на все четыре стороны. Заметано? — и я протягиваю черную руку с длинными, как ножи, когтями. Человеческая кисть тонет в моей, но на лице женщины — счастье, огромное и яркое, сияющее даже в ослепительном свете сотен язычков пламени.

Кто ж знал, что зрелище извлечения суккуба из Черной Фурии заставит это счастье без всякого перехода смениться таким же всепоглощающим ужасом? Я же до этого никогда из ламии в суккуба не перевоплощалась и не знала, как это происходит…

Теперь-то я в курсе, что тулово Фурии начинает раздуваться, раскачиваться, завязываться в узлы в диком танце, голова ее растягивается, распахивается, будто врата геенны, а изо рта лезет, распяливая все еще человеческие губы, багровотелая тварь с голодными глазами маньяка.

Как она не умерла, бедная бабенка — не понимаю. Поистине, женщины — несгибаемые создания. А эта еще и машинально стянула свой наряд, вручила его суккубу и даже принесла полотенце, чтобы я вытерла с кожи потеки ядовитой слюны, оставленные ламией.

— Мерси, — квакнула я, отряхиваясь и приглаживая волосы, стоящие дыбом после негигиеничного, неопрятного — да попросту отвратительного — перевоплощения.

— А с этим что делать? — борясь со страхом, моя новая подружка указывает на шкуру ламии, лежащую на полу, как последствия линьки детеныша какого-нибудь Ёрмунганда.

— Не обращай внимания, сама испарится! — отмахиваюсь я. Все эти хвосты-когти-чешуя — из эктоплазмы. А потому превращаются в слизь и растворяются в воздухе, как только лишатся магической основы, придающей им форму.

— А-а-а-а… — Ее глаза впериваются в мое скомканное лицо с вывернутым и разорванным ртом, валяющееся у нас под ногами. Оно уже оплывает, словно нагретый воск.

Я тем временем влезаю в бриджи и рубаху. В состоянии суккуба я ничего не стесняюсь, но прежде, чем подействует мое сокрушительное обаяние, должна же я подойти к королю вплотную? Скверно, если он улизнет от моей всесожигающей страсти и примется бегать по замку, пугая подданных дикими криками. Скверно для королевского имиджа. Пусть умрет достойно. Точнее, пусть умрет счастливым — тем более, что он умрет целиком. После того, что я с ним сделаю, у него не будет даже шанса на загробную жизнь.

Кивнув на прощанье, я подхожу к камину. Лепной выступ, на который следует нажать, чтобы открыть проход, светится издали, отполированный ладонями короля и его любовниц. Ну и тупица же ты, твое величество…

— Фелицата? — слышу я из недр спальни. В отличие от той, первой, эта не освещена ни единой свечечкой.

— М-м-м-м… — выдыхаю я, стараясь копировать голос брюнетки.

Ага, вот как ее зовут — Фелицата, "приносящая счастье". Оно, конечно, так и есть, вот только вопрос: кому приносящая? Уж точно не тебе, королек.

На кровати сидит чертовски красивый мужчина. Великолепное породистое лицо, отлично сохранившаяся фигура, благородная седина в ухоженной шевелюре. Прямо жалко такое убивать. Лучше б он был похож на жабу или на гиганского слизня. Подхожу ближе. Мои глаза отлично видят в темноте и улавливают новые детали королевской внешности: безвольный рот и высокомерный взгляд. Очень они его портят. Напыщен, глуп, самоуверен. Уничтожитель поневоле. Разрушитель по нечаянности. Убийца по недомыслию. Но мы, суккубы, не брезгуем никем.

— Мне там так страшно… — шепчу я, прижимаясь к королю грудью. — Можно мне к тебе?

— Мы же договорились! — холодно чеканит он. — Во время грозы и после ритуалов ты спишь там, а я здесь. И хватит ныть, что тебе страшно! Я сказал, вон! Убира… — его дыхание пресекается. Суккуб уже жует ему ухо. Слегка так жует, любовно — ни я, ни ламия, ни тем более дракон не стали бы до этого опускаться. Но суккуб блаженствует. Для нее это — аперитив перед обедом.

— Фелица-а-а-ата, — октавой ниже гудит его рассиропленное величество, — девка ты распутная… Но чтоб потом вернулась туда!

— Всенепременно, — бормочет суккуб, стаскивая с величества рубашку в кокетливых рюшечках.

Сейчас, когда голод ее развернулся во всю мощь, суккуб больше не видит короля. Его тело стало прозрачным, хрупким сосудом, в котором сплетаются и пульсируют золотые нити — по ним бегут волны драгоценной жизненной энергии, самой прекрасной еды, какой только может желать голодный демон.

Суккуб опрокидывает обнаженное тело жертвы на кровать и садится на него верхом, стиснув ногами королевские бока. Ее ногти чертят по королевской груди, глаза с жадностью наблюдают, как под пальцами вспыхивают красноватые искорки, как они бегут, сливаясь в блестящие ручейки, вниз, вниз, к бедрам, туда, где его величество уже готов осчастливить развратницу Фелицату. Суккуб восхищенно улыбается и запрокидывает голову. Давай, король, концентрируйся. Демону не нужен рот, чтобы выпить человека досуха…

Тело смертного — наркотик для демона. Оно перетекает внутрь суккуба чистым блаженством, насыщая и умиротворяя, словно ожившая река — потрескавшееся, окаменевшее под солнцем русло. Суккуб хрипит сквозь стиснутые зубы, впивается пальцами в стремительно высыхающую плоть, давит ее, будто винодел — спелую гроздь, выжимая последние капли сока. До последнего глотка, король. Отдай мне себя до последнего глотка.