Палаццо встретило нас темным промозглым колодцем лестничного пролета с узкими крутыми ступенями и стеклянной кишкой грузового лифта. По кишке вверх-вниз ездила платформа без стенок, всем своим видом демонстрируя: ходить пешком — полезно. Но мы не послушались. Набились со своими чемоданами внутрь, как сельди в банку, и шкодливо хихикали всю дорогу до последнего этажа.

Это было подходящее место. Правильное место. Двухзвездочное, отнюдь не шикарное, bed amp; breakfast" ное* ("Постель и завтрак", категория недорогих отелей — прим. авт) — и не надейтесь провести здесь лишние часы, разомлев в любовной истоме, поев с утра самолетно-пакетированной еды, сразу выметайтесь на познавательную экскурсию по достопримечательностям, у нас и без вас забот хватает, извините, спасибо, до свидания. Я выбрала это пристанище, ничем не напоминающее романтическое гнездышко влюбленной пары. Мы еще не составили пару. А значит, B amp;B — в самый раз.

Но Дракон казался разочарованным. Уныло похлопав по мягким, обитым узорчатым шелком стенам (липкий холод каменных стен просачивался даже сквозь обивку), он жалобно посмотрел на меня.

— Ася, ты уверена, что нам стоило…

— …не ухнуть все деньги на Ритцы-Метрополи? Уверена.

— Да ты жадина! — с изумлением воззрился он на меня. — Жадина-говядина, турецкий барабан!

— Не-а, я не жадина. Я трусиха. Не хочу шиковать на пять с плюсом. Потому что каждую минуту буду чувствовать себя не в своей тарелке.

— Да ну! За сутки бы освоилась!

— А здесь и осваиваться не надо. Здесь надо кинуть шмотки и пойти радоваться жизни во все злачные места разом.

— Понял! — Дракон скосил глаза к носу и глубокомысленно поднял палец. — Ты МЕНЯ боишься. Боишься моих сугубо мужских притязаний на…

— На то, чтобы потребовать в номер обед из пяти блюд, а потом завалиться дрыхнуть на семиспальное ложе под балдахином. Знаю я ваши мужские притязания. Быстро отжался, поднялся, побрился и пошел развлекаться!

— И с кем я связался, — заворчал мой многострадальный глюк… или не глюк. — Так рассчитывал на сексуальную оргию по приезду, а вместо оргии получаю марш-бросок по магазинам… Шоппингоманка!

— Ты же еще не знаешь, куда я тебя поволоку!

— Да знаю, знаю. На Риальто. Будешь шарить по лавкам, пока не купишь себе бусики муранского стекла и поллитра дорогих духов. Для того, небось, и экономию развела, — откликнулся Дракон из ванной.

— А ты, я вижу, досконально в теме! Многих ты сюда уже возил, развратная рептилия?

— Щас, автографы у зеркала посчитаю… Катя из Омска, Света из Томска, Люда из Иркутска, Эрменгарда Потаповна…

— И Зина из резины!

Дракон захихикал. Хмурый каменный город тоже улыбнулся сумрачной усталой улыбкой.

Мы опоздали. Опоздали, опоздали, опоздали. И никакое предчувствие не намекнуло нам: не время полоскать когти в озерах и закладывать виражи в тучах, наслаждаясь воздушной акробатикой под зеленой луной. Черт, ну хоть бы у Дубины сердце екнуло — так нет же! Мы вальяжно махали крылами, точно у нас целая вечность впереди.

Вообще драконам свойственно считать: впереди — вечность. Если не у дракона лично, то у вселенной — наверняка. А любое живое существо вмещает в себя вселенную — так же, как и вселенная — любое живое существо. Наверняка организм дракона производит ЛСД. В качестве гормона. Отсюда и открытое сознание, и могучее чувство единства с мирозданием. Ладно, особенности драконьего метаболизма оставим на потом.

В момент приземления нам было не до рассуждений о метаболизме. И вообще не до рассуждений.

Сверзившись на смотровую площадку башни — оба голые, без клочка одежды, изорванной гигантскими драконьими телами в момент превращения — мы кое-как похватали свое драгоценное оружие (зря, что ли, возле пещеры его не бросили, с собой поперли?) и, не тратя времени на прочие деликатности, кинулись вниз по лестнице. Потому что человек не в пример чувствительнее дракона. И оба мы, став людьми, сообразили: нельзя нам было задерживаться. Нельзя.

Дракон — существо одновременно благородное и эгоцентричное. И ко всему живому (включая друзей и любимых из рода человеческого) дракон относится с фатализмом: все равно жизни тебе, дорогой друг, отведено немногим больше, чем поденке-однодневке. Так лучше я и заморачиваться не буду со всей этой скорбью, трауром, верностью памяти. Буду радоваться, пока ты еще есть, а как тебя не станет, смирюсь. Причем немедленно.

Лишь человек всей душой ощущает протест при мысли, что тот, кого он любит — обречен.

Пока мы были драконами, нам и в голову не приходила мысль, естественная для шантажиста: если жертва слишком хорошо защищена, бей в то, что жертве дорого! И я впервые за долгий срок обнаружила, что переживаю не только за Дубину (навязался на мою голову!), но и за его пассию.

Словом, мы, топоча, будто пара кентавров (вот только в ЭТО не превращайте меня, пожалуйста!) ворвались в спальню Кордейры, кожей чуя неладное.

Если бы Корди была в порядке, уж и не знаю, что бы она подумала. Вдруг посреди ночи в спальню врываются ее принц-монстр и его напарница-почти-что-родственница, оба голые, оба с оружием… Я бы в таких посетителей сперва прицелилась — и лишь потом, через прицел, разговаривала бы.

Но Кордейра в спальне… не совсем была. Можно сказать, ее там было процентов десять, не больше. Перед зеркалом сидела статуя принцессы. Из чего-то вроде воды. Прозрачная субстанция, принявшая форму живого девичьего тела, струилась и вращалась, ни на миллиметр не выходя из пределов невидимого сосуда. Сосуда жизни, которым наша овечка была совсем недавно. До того, как решила причесаться. Перед зеркалом.

Конечно, проклятый Старый Хрен вытащил из девочки душу и большую часть материальности, понимая, что на двух драконов возбухать бесполезно. Что мы защищены так, как ему (ей? а, черт, какая разница!) и не снилось. Значит, прогнуть нас под свои требования можно только одним способом — забрав Кордейру. И шантажируя Дубину, а через него — и меня.

Наверняка все это безобразие совершилось, пока мы, презрительно отмахнувшись от крылатых кровососов, изображали авиашоу над окрестными холмами. Два самовлюбленных идиота.

— Я иду за ней! — непререкаемым тоном заявил Геркулес и протянул руку к зеркалу. Поверхность совершенно обычного трюмо вспучилась, потянулась ему навстречу, раскрываясь серебристым плотоядным цветком, играя лепестками, завораживая. Я пулей метнулась к Дубине, но лепестки уже схватили его, облепили, затянули внутрь и выровнялись, превратившись в спокойную зеркальную гладь.

Рыча от нетерпения, я кинулась в гардеробную, кружась вихрем, натягивала на себя вещи, обувь, срывала с вешалок одежду для Дубины и для себя. Из шкафа я выпрыгнула экипированной, злой и сосредоточенной. Я уже представляла, каким окажется зазеркалье, вылепленное сознанием Геркулеса.

Запрыгнув в трюмо, я первым делом увидела Дубину, переступающего с ноги на ногу с выражением крайнего раздражения на лице.

Еще бы! Под нашими ногами простиралось базальтовое поле. Не вполне остывшее. Всучив Геркулесу ботинки и прочую экипировку, я огляделась. Ну, так я и думала. Эта территория зазеркалья оставляла желать много, много лучшего.

— Бежим! — только и успела проорать я, заметив, как вдалеке порода начинает расходиться алыми горячими трещинами.

Ох, как же мы бежали тогда! Хорошо, что здесь ты почти так же неуязвим, как и во сне. Можно в два прыжка преодолеть гору. И оказаться там, где красный язык лавы не слизнет тебя, словно каплю со щеки.

На склонах простиралась выжженная пустошь. Куда ни глянь, всюду пепел, черные остовы деревьев и смерть, одна только смерть.

— Почему здесь так… хреново? — угрюмо поинтересовался Дубина.

— Потому что это ТВОЕ Зазеркалье.

— Это я в душе такой злобный мудак? — моего другу и впрямь обидна мысль, что он кому-то или чему-то (типа высшего разума) кажется злобным мудаком. Нет! Он не такой! Ох, как же мне хотелось взять и сказать: "Такой, такой!" — просто в отместку за идиотский шаг внутрь зеркала. В чем мать родила. Без меня. И даже не посоветовавшись со мной. Мудак!!!