– А теперь?

– Что вы имеете в виду?

– Кому теперь отойдет дом?

– Не только дом – еще и квартира, и студия в Мадриде. Никогда не слышал, чтобы она говорила о завещании. В двадцать восемь лет о таких вещах не думаешь.

– Все вместе, должно быть, стоит немало, – рискнул предположить Купидо.

– Да. Она не была миллионершей в привычном смысле, но имела солидное состояние. Наследники должны будут заплатить приличные налоги, и все равно сумма остается значительная. По закону все унаследуют самые близкие родственники.

Сложно было высказаться более ясно. Слова Англады имели конкретный подтекст. Хотя, возможно, это обычный язык адвокатов. Но если выяснится, что родственники из Бреды имеют какое-то отношение к убийству, наследства им не видать.

– Кто-нибудь еще приезжал сюда с ней из Мадрида? – спросил Купидо, пытаясь собрать как можно больше сведений. Он называл это грязной работой: сбором первичной информации, – иногда работа была рутинной и скучной, но всегда необходимой.

– Некоторые из ее друзей. По крайней мере, Камила и Эмилио.

Купидо ждал, что тот продолжит, но Англада замолчал.

– Кто они?

– Глория и Камила совместно владели выставочным залом в Мадриде.

– Они компаньонки?

– Да, знакомы с незапамятных времен, они прекрасно дополняли друг друга. Камила деятельная, пунктуальная, практичная. Она вела все дела. Зато Глория разбиралась в живописи. Это был ее вклад. Интуиция – обычно говорили они. Верь не верь, но, кажется, интуиция им действительно помогала. Кроме того, работа в галерее оставляла ей достаточно времени для рисования.

– А Эмилио?

– С Эмилио она познакомилась гораздо позже. Их объединяло то, что оба жили искусством, – сказал Англада с легким раздражением или иронией и с чувством неловкости от использования слов, значение которых он, казалось, понимает не очень хорошо.

– Он тоже художник?

– Нет, скульптор. У него в Бреде дача, наверное наследство дедушки с бабушкой. Огромный дом, куда он приезжает на время, когда хочет отдохнуть или когда ему заказывают какую-нибудь работу и ему нужно побыть одному. Эмилио кичится тем, что он художник маргинальный и непонятый, но в глубине души ему бы хотелось быть известным, чтобы его хвалили критики. В этом плане он неудачник, – сказал Маркос, и сыщик заметил явно пренебрежительный оттенок в его голосе. – Он уже много лет хватается то за один, то за другой проект, но ни одну работу до конца не доводит. В последнее время тоже занялся наскальными рисунками там, наверху, – указал он на Юнке. – Это была идея Глории – сделать что-то совместное из разных материалов, используя разную технику. Эмилио даже устроил свою выставку у них в галерее, но подробностей я не знаю. Я не заходил туда с тех пор, как... – Англада замялся, пытаясь подобрать слова, – ее убили. На самом деле галерея никогда меня особо не интересовала. Я знал, что Глория там счастлива со своими картинами и друзьями. Для меня этого было достаточно, хотя и мешало нам проводить больше времени вдвоем. Я не вписывался в ее среду. Иногда мы вместе выходили «в свет», но я не мог их понять. Они слишком богемны. Понимаете, у меня все четко расписано по часам, а у них – нет. С них никто никогда не требует отчета. Когда я находился среди этих людей, мне было трудно расслабиться. Глория же умела и со мной, и с ними быть самой собой. Вопрос о ее друзьях был единственным, в котором мы расходились.

– Приехали, – сказал Купидо.

Англада промолчал. Сыщик внимательно слушал собеседника, не перебивая, немного удивленный тем, что человек, внешне весьма уверенный в себе, доверял ему свои переживания, свои слабости. Часто такие беседы оказывались самыми важными, решающими в его работе.

Они доехали до поляны, и Рикардо остановил машину. С той стороны, где начинались деревья, от ствола к стволу была натянута огораживающая территорию желтая лента. Его опасения не подтвердились – вокруг никого не было. Возможно, еще несколько месяцев никто не рискнет в одиночку отправиться по этой тропе, точно так же, как никому не придет в голову присесть под деревом, на котором повесился человек.

– Это случилось здесь? – спросил Англада.

– Да, но мы вряд ли что-нибудь найдем, полиция наверняка уже все прочесала.

Маркос остановился около ленты, не осмеливаясь зайти за нее. Потом в задумчивости посмотрел на небо, сдерживая искушение раздавить ботинком вереницу гусениц, медленно и неумолимо продвигающихся к огороженному участку. Купидо, стоявший чуть поодаль, спросил:

– Кто мог желать ее смерти?

– Желать смерти? Нет, никто.

– У нас у всех есть враги, – безо всякого выражения сказал Рикардо.

– Но мало кто отважится на такое.

Детектив замолчал, в его памяти всплыли лица и имена людей, достаточно смелых для того, чтобы пойти на убийство, которые однажды, поверив в свою безнаказанность, не упустили случая его совершить.

Купило пешком пересек небольшой город, в который превратилась Бреда за каких-то пятнадцать лет. Возрождение курорта и наплыв туристов дали толчок его развитию, здесь возникла дюжина среднего размера промышленных предприятий и мастерских, которые дали работу более чем трем или четырем сотням людей. Таким образом установилось гармоничное равновесие – старое селение с его древними обычаями, с одной стороны, и небольшой современный город со всеми его преимуществами, которыми так гордились члены городского совета, – с другой.

Купидо вернулся сюда пять лет назад и в первые три года сменил несколько мест работы; он нигде не задерживался, то ли из-за неспособности подчиняться начальству, то ли потому, что было уже слишком поздно привыкать вставать чуть свет и восемь часов кряду выполнять механическую работу – ведь он всю жизнь старался убежать от какой бы то ни было монотонности. В конце концов он получил официальную лицензию и повесил на двери своей квартиры дощечку: «Рикардо Купидо. Частный сыщик». Как и многие другие знакомые ему детективы, он взялся за эту работу не по призванию. За плечами была бурная и неудавшаяся жизнь и служба, в которой он не преуспел. Купидо пришел к выводу, что профессия сыщика – почти всегда удел неудачников. Профессия, которую город не простит ему никогда. Уже давно Рикардо сбился с курса и знал: Бреда не простит ему, что он своей работой старается вытащить на свет вещи, которые многие предпочли бы оставить в тени. Алькалино однажды сказал ему: «Ты никогда не разбогатеешь в этом городе, занимаясь тем, чем занимаешься. Эта профессия здесь не в почете, разве что кто-нибудь очень уважаемый за нее бы взялся. А ты с некоторых пор таковым уже не являешься». Но все это не так уж и важно, говорил себе Рикардо. Он понимал, что выбранный путь ведет к одиночеству, и давно с этим смирился. Работал он много, безбедное существование себе вполне обеспечивал. Его уже не изумляло то, насколько разные люди к нему обращались и насколько непохожие поручения он от них получал. Не изумляли ненависть, мстительные чувства, малодушие и низость, которые открывались перед ним и в деле о краже скота, и в деле о пропавшем в Коста-Рике родственнике, и в случаях выбивания денег из строптивых должников, и когда предстояла неприятная задача доказать супружескую измену, и когда нужно было быстро и тайно – чтобы семью не покрыли стыд и бесчестье – найти сбежавшую из дома отроковицу. Купидо привык к одиночеству в своей маленькой квартире, где время от времени – он и сам не знал, почему и зачем – появлялась какая-нибудь женщина, но скоро исчезала, убедившись, что он ничем не собирается себя связывать и не может дать ей нечто большее, чем просто привязанность и секс; они уходили, как только осознавали, что сердце человека, которого они только что обнимали, никогда не будет принадлежать им.

Погруженный в свои мысли, Рикардо дошел до нового здания полиции. По иронии судьбы оно было воздвигнуто за пределами города на пустыре рядом с одним из тех старинных публичных домов, где в прихожей стоит диван, а в комнатах – зеркальные шкафы. Как только был заложен фундамент полицейского участка, бордель перенесли в противоположную часть Бреды, как можно дальше от новых соседей в форме. Прошло уже несколько лет после переезда, но Купидо с улыбкой вспомнил меткие слова Алькалино, произнесенные как-то на рассвете; он позвал Рикардо вместе наведаться к девочкам и жаловался, что те переехали в такую даль: «Проститутки не должны были никуда переезжать. Обе профессии – самые древние в мире и должны существовать рядом. В конце концов, они ведь появились на свет одна за другой. Первая – для того, чтобы любой мог удовлетворить свою потребность в любви; вторая – для того, чтобы пресекать попытки удовлетворить потребность в ненависти».