Но ни Валентен, ни другие не слышали шагов. Преступник практически и не успел бы скрыться из виду.

Ему пришлось бы пройти хотя бы под одним из фонарей. Но никто ничего не видел.

Казалось бы, Мегрэ выяснил очень мало, но эти несколько достоверных фактов были установлены в результате многочисленных допросов.

Консьержка дома напротив, мадам Келлер, делала все возможное, чтобы помочь комиссару, но она была из тех маленьких, очень живых женщин, которые говорят страшно быстро и, стараясь быть точными, только все запутывают.

— Вы вышли из своей комнаты?

— Да, я вышла на порог, но не стала переходить улицу. Я думала, он убит, а я не люблю смотреть на мертвецов.

— Некоторые из ваших жильцов вышли?

— Месье Пьедбеф, с третьего этажа, тот, что с бородой, — он работает в магазине дешевых товаров — вышел в халате и пошел взглянуть на тротуар напротив. Я даже сказала ему, что он простудится.

— Вы видели, как приехала «скорая помощь»?

— Да… Нет… То есть, когда она заворачивала за угол, я была у себя, пошла взять пальто…

По словам полицейских, первыми приехавших к месту преступления, на тротуаре вокруг Жанвье было уже человек двадцать. Они записали только несколько фамилий, наудачу. Месье Валентен назвал свою фамилию, хотя об этом не просили. Все они заметили толстую мадемуазель Клеман.

К группе, образовавшейся вокруг Жанвье, подходили все новые соседи, смешивались с нею, иногда давали советы, другие возвращались к себе. Остановились также два-три прохожих.

Казалось, расспросы ни к чему не приведут. Все это было уныло, как дождь, который шел не переставая и создавал в доме пронизывающую сырость. Камин топился только в гостиной, куда Мегрэ время от времени заходил посидеть.

В Брюсселе легко разыскали ван Дамма, потому что, как и говорил Паулюс, он по приезде прежде всего отправился в справочный отдел консульства США.

Ван Дамм начал с того, что отрицал свое участие в деле «Аиста», потом, прижатый к стене, свалил всю вину на Паулюса. Был установлен тот факт, что в ночь, когда ранили Жанвье, он находился в Брюсселе. Отыскали ту женщину, с которой он ходил в тот вечер в кино. Потом его видели вместе с ней в популярном ресторане на улице Мясников…

— Вас к телефону, месье Мегрэ…

Это уже превратилось в игру. Мадемуазель Клеман каждый раз поднималась на третий этаж, как будто ей это доставляло удовольствие, бросала любопытный взгляд на исписанные им страницы.

Звонок обычный. Уголовная полиция опять просит у него разъяснений по поводу одного из текущих дел.

В его отсутствие его там заменяет Люка. Раз или два в день он приходит на улицу Ломон и приносит комиссару бумаги на подпись.

Комиссар еще раз пересек улицу и направился в дом напротив.

— Скажите, мадам Келлер…

В привратницкой было очень чисто, но темновато.

Пылала большая печь, к которой Мегрэ машинально прислонился спиной.

— Жилец второго этажа…

— Да… Мы всегда называли его месье Дезире… Это его имя…

— Вы говорили, что он работает в Объединенном грузовом пароходстве.

— Уже больше двадцати лет. Он уполномоченный компании на одном из пароходов.

— А на каком, не знаете?

— Он переходил с одного парохода на другой.

— Когда я видел его утром с чемоданом, наверное, он направлялся на пароход?

— Сейчас он на пути к Черному Мысу. Они идут почти месяц туда и столько же обратно.

— Значит, он бывает здесь каждые два месяца?

— Да.

— Приезжает надолго?

— По-разному. Это довольно сложно. Он много раз объяснял мне, как они там сменяются, но я ничего не поняла.

— Я полагаю, что когда он приезжает в Париж, так это уж на несколько недель?

— Как раз нет. Только через раз. Тогда он свободен почти месяц. А то у него едва хватает времени, чтобы обнять жену и взять кое-какие вещи.

— Сколько он был дома в последний раз?

— Ночевал две ночи.

Мегрэ не обольщался. Уже раз десять, допрашивая кого-нибудь, он думал, что достиг известного результата, а потом какой-нибудь простой ответ разрушал его надежды.

— Вы говорите, две ночи? Постойте. Значит, он приехал в тот вечер, когда ранили инспектора?

— Да, именно в тот. Я забыла сказать вам об этом.

— Раньше выстрела?

— Нет. Когда стреляли, его еще не было дома.

— Значит, позже?

— Гораздо позже. Его поезд прибыл на вокзал только после полуночи.

— Он приехал на такси?

— Конечно. Он не мог бы донести свой чемодан.

— Жена ждала его?

— Разумеется. Она всегда знает, где он. Пароход, это ведь как поезд. Ходит по расписанию. Она посылает ему авиаписьма на каждую стоянку. Я это знаю лучше всех, потому что сама их отправляю.

— Значит, она его ждала?

— С нетерпением.

— Они живут дружно?

— Я никогда не видела, чтобы люди жили так дружно, хоть они и редко бывают вместе, из-за работы месье Дезире.

— Какой он человек?

— Славный человек, очень добрый. Такой терпеливый. Через год уйдет на пенсию, и они переедут в деревню.

— Его жена больна?

— Вот уже пять лет, как она почти не встает с постели. Ей совсем не следовало бы вставать, но, когда меня нет наверху, она иногда бродит по квартире.

— А что с ней?

— Точно не знаю. Что-то с ногами. Она наполовину парализована. Иногда кажется, что она совсем парализована и не может двигаться.

— Не знаете ли, есть у нее родственники в Париже?

— Никого.

— Никто к ней никогда не приходит?

— Только я. Убираю у нее в комнате, ношу ей еду и спрашиваю, не надо ли чего.

— А почему ее муж не поселится в деревне или в Бордо, раз его пароход прибывает туда?

— Он ей предлагал. По-моему, она привыкла ко мне. Он думал поместить ее в санаторий, но она отказалась.

— Вы говорите, у нее нет ни родственников, ни знакомых?

— Только мать Дезире, очень старая и тоже совсем уже слабая; она приходит к ней каждый месяц и всегда приносит коробку шоколадных конфет. Бедная женщина не смеет признаться ей, что она не любит шоколад, и отдает его мне для моей дочери.

— Вам больше нечего сообщить?

— А что еще можно сказать? Это хорошие люди, и живется им совсем нелегко. Для мужчины не сладко иметь больную женщину, а для женщины не сладко…

— Скажите, мадам Келлер, в тот вечер, когда раздался выстрел, вы к ней не поднимались?

— Поднималась.

— В какой момент?

— О, гораздо позже. Молодого человека уже увезли в карете «Скорой помощи». Я перешла через улицу посмотреть на то место, где он упал, и послушать, что говорят люди. На тротуаре была кровь. Я заметила свет в окне мадам Бурсико и подумала, что бедняжка, должно быть, страшно перепугана. Потом, примерно через полчаса, я поднялась к ней. Она ждала меня: она знала, что я приду ее успокоить.

— Что она вам сказала?

— Ничего. А я сообщила ей обо всем, что случилось.

— А она вставала?

— Кажется, она подходила к окну. Врач запрещает ей ходить. Но я уже объясняла вам, что она не всегда слушается.

— Нервничала?

— Нет. Под глазами у нее были круги, как обычно, потому что она почти не спит, несмотря на снотворное. Я приношу ей книги, но она их не читает.

Четверть часа спустя Мегрэ с телефонной трубкой в руках, устремив взгляд на маленькое объявление под копилкой, уже говорил с Объединенным грузовым пароходством.

Все, что консьержка сообщила ему о Бурсико, было правдой: в компании его очень уважали. Пароход прибыл в Бордо по расписанию, и Бурсико успел сесть в поезд, уходящий с вокзала Монпарнас сразу после полуночи.

Значит, не он стрелял в Жанвье.

Только что Мегрэ повесил трубку, как чей-то голос произнес у него над головой:

— Вы не подниметесь ко мне, месье комиссар?

Это была мадемуазель Бланш; ее дверь часто оставалась полуотворенной, и сейчас она, должно быть, слышала его разговор по телефону. С тех пор как в доме появился Мегрэ, ее знаменитый дядюшка не отваживался приходить к ней, а значит, он, вероятно, с большим, чем кто-либо, нетерпением ждал окончания следствия.