— Где вы тогда жили?

— Там, где живу и сейчас, на бульваре Ришар-Ленуар. Через несколько домов от вас, на углу улицы Шмен-Вер.

Тут он во второй раз улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой.

— Франсуаза сказала вам, что она замужем?

— Сказала.

— Она на вас не сердилась?

— Нет. Она считала себя ответственной за то, что произошло.

— Она все еще любила вас?

— Наверно.

— А вы?

— Я никогда не переставал ее любить.

Он не повышал голос, говорил очень просто, нейтральным тоном. Сквозь облака начало проглядывать солнце, еще молодое, влажное.

— Вы не требовали от нее, чтобы она оставила мужа?

— Она не считала себя вправе сделать это. Видите ли, он очень хороший человек, она его уважает.

— Вы часто с ней виделись?

— Мы встречались два или три раза в неделю, когда ее муж бывал в море, в одном кафе на Севастопольском бульваре. Мне захотелось побывать у нее дома. Не для того, что вы имеете в виду. Об этом мы и не думали. Однажды я вошел в дом, когда консьержка была на рынке, и почти сразу же ушел.

— А потом это стало привычкой?

— Я приходил несколько раз.

— Вы уже тогда условились о сигнале?

— Медный горшок! Да. Я знал, что рано или поздно меня поймают. Это неизбежно случается.

— Вы никогда не предлагали ей уехать за границу?

— Она бы не согласилась.

— Из-за Бурсико?

— Да. Вы ее не знаете.

— А потом она стала совсем немощной?

— Почти совсем. Вы же ее видели. Это худшее, что могло с нами случиться. Она не могла выходить, и я стал чаще навещать ее. Однажды утром, когда консьержка вернулась, я еще находился в квартире и спрятался там. Я оставался у нее до следующего дня.

— И с тех пор вы стали оставаться у нее на ночь?

— Да. Это создало впечатление, что мы живем вместе. Не забудьте, у нас ведь никогда не было общей квартиры. Когда я жил на улице Дам, у нее была своя комната на бульваре Роше-Шуар. Потому-то о ней никто никогда не упоминал. Вот и вся история! Я стал оставаться на два дня, потом на три, иногда даже больше. Еду я приносил с собой.

— Вы, конечно, не боялись, что неожиданно вернется муж: ведь суда ходят по твердому расписанию.

— Нам было тяжелее всего, когда он проводил здесь свой месячный отпуск.

Все было серенькое, меланхолическое, как и сам этот человек, как и квартира на улице Ломон, как и женщина, проводившая целые дни лежа в постели.

— На прошлой неделе я увидел в окно, что за улицей ведется наблюдение.

— Вы думали, что это из-за вас?

— В газетах ничего не писали про Паулюса. Я не мог предположить, что полиция интересуется домом напротив, и решил, что напали на мой след. За два дня, пока сидел в доме, я все передумал. Готов был сдаться, но тогда мне пришлось бы говорить о Франсуазе, ее стали бы допрашивать, и муж узнал бы все…

— В общем, — сказал Мегрэ, набивая остывшую трубку, — вы выстрелили в инспектора, чтобы иметь возможность выйти из дома.

— Да.

— Потому что должен был вернуться муж, а вы были у нее.

— Совершенно верно. Я напрасно ждал, что наблюдение прервется. Видел, как сменяются инспектора. Когда они садились у окон дома мадемуазель Клеман, я был убежден, что следят за квартирой Франсуазы. Я ждал, так сказать, до последней минуты. Бурсико был уже в поезде. Он должен был прибыть на вокзал сразу после полудня. Мне обязательно нужно было выйти, понимаете?

— У вас было оружие?

— Никогда в жизни не носил оружия, даже в Панаме. Я знал, что револьвер Бурсико лежит в ночном столике. Это был кольт крупного калибра, который он сохранил еще с войны и оставлял под рукой у жены, так как думал, что она пуглива.

— Вы стреляли из окна?

— Я ждал, пока инспектор закурит сигарету, чтобы получше прицелиться.

— Франсуаза знала, что вы делаете?

— Нет. Она даже не видела, что я держу револьвер в руке, потому что мы не зажигали лампы.

— Вы вышли не сразу?

— Я подождал, пока на улице начнется суета, чтобы пройти незамеченным. Когда вышел из дома, консьержка была на противоположном тротуаре и стояла с соседями спиной к своему дому. Дверь она оставила открытой. Франсуазе я обещал, что уеду за границу.

— Когда вы ей позвонили?

— На следующий день. Она умоляла меня уехать.

— А почему вы не уехали?

Он не ответил. Потом, подняв глаза на комиссара, прошептал:

— А зачем?

Мегрэ опять вспомнил Паулюса. Тот тоже прицепился к дому мадемуазель Клеман. Один раз пробовал уехать и все-таки вернулся.

— Вы знали, что попадетесь?

Он пожал плечами.

— Вам это безразлично?

— При условии, что ее не будут беспокоить. Она тут ни при чем. На улице Дам она тоже была ни при чем.

Виноват я один. Это просто злой рок.

Паулюс в своей камере, должно быть, думал то же самое.

— Теперь жалею, что стрелял в инспектора. Мне стало легче, когда я прочел в газетах, что он не умер.

В особенности когда узнал, что у него двое детей и что жена ждет третьего.

На секунду они замолчали; луч солнца упал на окно и почти сразу же скрылся за облаком.

— Не забудьте о том, что вы мне обещали…

Мегрэ нахмурился, вспомнив, что Франсуаза Бурсико вызывает адвоката. Он протянул руку к телефону, но передумал звонить.

— Она говорила вам, что обратилась к адвокату?

— Да. Она ему ничего не расскажет.

Мегрэ все-таки снял телефонную трубку:

— Дайте мне пивную «У дофины»… Алло!.. Жюстен?.. Говорит Мегрэ. — И, обращаясь к своему собеседнику, спросил: — Хотите кружку пива?

— Я предпочел бы чашку кофе.

— Принеси две кружки пива и чашку кофе.

— Хорошо, шеф. Сейчас…

Он повернулся к человеку, который скромно сидел на своем месте:

— Вы знаете какого-нибудь адвоката?

— Я возьму первого попавшегося. Раз уж дошло до этого…

Мегрэ закурил. Через несколько секунд открыл дверь официанту, который поставил поднос на письменный стол.

Он залпом выпил кружку пива, вытер рот.

— Я полагаю, что на минутку могу вас оставить одного?

— Можете.

Он пошел к начальнику.

— Мне сказали, что следствие закончено, Мегрэ?

— Закончено. Этот человек у меня в кабинете.

— Признается?

— Признается. Он зашел с целью украсть что-нибудь в дом напротив отеля мадемуазель Клеман и когда, выходя, увидел, что на улице стоит инспектор…

— А это правда?

— Нет. Но что касается меня, то я буду поступать так, как будто это правда.

— Замешана женщина?

— Да.

— Красивая?

— Нет. Ей скоро пятьдесят, и она вот уже пять лет не встает с постели.

— А не будет накладки?

— Не думаю.

— Послушайте, Мегрэ, я хотел бы, чтобы вы приняли одного человека, который ждет в приемной уже три дня; его моральное состояние никуда не годится.

— Кто это?

— Паулюс-отец. Он обязательно хочет видеть вас, объяснить вам…

— Ладно, приму, — вздохнул Мегрэ. — Как Жанвье?

— Его сегодня перевезли домой. А ваша жена?

— Вечером приедет. Пойду встречать ее на вокзал.

Он пошел через кабинет инспекторов, где юный Лапуэнт сразу вскочил, очень воодушевленный, и протянул ему толстое досье.

— Нам так повезло, шеф! Мы нашли…

— Знаю, малыш. Ты хорошо поработал. — Он сунул папку под мышку, как будто она не представляла собой ничего важного. — Вы знаете, что он уже раньше убил человека?

— Да.

— Правда, что вы его арестовали? Люка говорит…

Мегрэ стоял в проеме двери с трубкой в зубах, и Лапуэнт не совсем разобрал, что он проворчал выходя.

— Да уж пришлось!

Лапуэнт повернулся к Ваше, который тоже сидел в кабинете и составлял рапорт:

— Что он сказал?

— Что ему пришлось.

— Пришлось что?

— Я полагаю, арестовать этого человека.

И юный Лапуэнт, уставившись на дверь, через которую вышел Мегрэ, произнес только:

— Ну и ну!