Спустя несколько дней мама предложила мне пригласить к нам, ради разнообразия, Эммета. Я могу сказать, что она нервничала, но Мариетта пустила в ход все свое очарование, и она играла на маме, как на скрипке. Я подслушал, как они обсуждали предстоящий визит на закрытой веранде. Мариетта предупреждала маму, чего той ожидать от Эммета.

— Он нервничает в новом месте, и обычно я хожу с ним, пока он привыкает к новой среде, но Эммет настаивает на самостоятельности. Я сказала ему, что он придет один при условии, если будет контролировать себя. Так что, если что-то его рассердит, он, вероятно, уйдет на пару минут, ничего вам не сказав. Если у него получится, он спокойно скажет вам, что зол. Но, скорее всего, он будет далек от спокойствия. Эммет хороший мальчик и упорно работает над собой. Уверена, все будет хорошо, но на всякий случай у вас есть номер моего сотового.

Непостижимо, как мама вообще рассматривает возможность пригласить Эммета? Он заставлял её нервничать. Невероятно нервничать.

И все же, когда он пришел к нам, она была вежлива, как и он. Он постучал в дверь, подарил маме букет цветов из супермаркета, чем подкупил её, несмотря на то, что не смотрел ей в глаза, когда его дарил и раскачивался, пока ждал, когда я спущусь. Не оглядываясь, Эммет сказал ей, что у нее чудесный дом, и что он рад сюда прийти. Но я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что все это отрепетировано.

— Джереми, я хочу посмотреть на твою комнату, — сказал он немного погодя и выставил два пальца на бедро.

Эммет рассказал мне о том, что у них с его матерью был ряд знаков, которыми они молчаливо обменивались, чтобы что-то сказать друг другу, не давая знать другим.

Два пальца Мариетты на их веранде в первый мой визит к ним домой означали выговор Эммету за его грубость, а его три были признанием вины и извинением.

А сейчас эти два пальца на его бедре означали, что он нервничает, и ему нужно выйти из комнаты, но он не хочет говорить об этом вслух.

Я встал с дивана и проводил его к лестнице.

— Конечно. Это сюда.

Он последовал за мной наверх по лестнице, не сказав ни слова. Мне с нетерпением хотелось показать ему свою комнату, мои личные вещи, мое пространство. Я уже много раз бывал у него дома, часто мы сидели в его комнате, но это будет первый раз, когда он окажется в моей.

И хотя, когда я открыл дверь, Эммет взглянул на комнату, потом он резко отошел в дальний угол коридора и встал лицом к стене.

Я осторожно подошел к нему.

— Эммет, что случилось?

Он стоял прямо, скрыв лицо от моих глаз.

— Прямо сейчас я не могу говорить.

Нервы сплелись в клубок в моем животе.

— Почему нет?

Его шея и руки были напряжены, и он прятал закрытые глаза.

— Я злюсь. Я обещал не злиться.

Я чувствовал то жар, то холод. Как будто кто-то поместил в мое сердце яд, и тот распространился в мои руки и ноги.

— Почему ты сердишься? Из-за меня?

— Да. Пожалуйста, оставь меня в покое.

Я не знал, что делать. Мне стало плохо. Самым большим моим страхом было расстроить того, кто обо мне заботился и не знать чем, чтобы как-то это исправить. Я мог чувствовать, как у меня начинается приступ паники, который сделает ситуацию еще хуже, но не мог его остановить. Я ушел в другой угол коридора, сел, подтянув колени к груди, и, положив руки на лоб, пытался дышать ровно.

Его рука снова опустилась на мою спину.

— Джереми, у тебя не может быть приступа паники прямо сейчас.

Это было такое нелепое утверждение, что я бы рассмеялся, если бы мне не было так тяжело дышать. Но когда Эммет потер мою спину, мне стало легче. Прикосновение было колеблющимся, как будто он не вполне знал, как это делать, но мне все равно понравилось. Эммет сумел прорваться сквозь мой туман, и я прислонился к нему. Он мне это позволил. Раньше он редко к кому-то прикасался, но сейчас трогал меня. Он держал тяжелую руку на моей спине, а затем пальцами провёл по моим волосам. Эммет присел рядом со мной и погладил меня. Неумело, но он сделал это.

И это было замечательно. Это заставило меня немного возбудиться, поскольку приступ паники пошел на спад. И когда он наклонился ко мне, прислонившись своим пахом к моей ноге, я заметил, что он тоже очень возбужден.

Я поднял на него глаза и замер.

Глаза Эммета были закрыты, его пальцы запутались в моих волосах, а его эрекция вдавливалась в мою ногу. Выражение его лица было по-прежнему тусклым, но очень сосредоточенным.

Он был прекрасен.

В конце концов, он открыл глаза и посмотрел на меня. Веки его были тяжелыми, и на сей раз взгляд он не отвел.

Эммет коснулся моих губ тремя пальцами, и я вздрогнул. Своими пальцами он обводил контур моих губ. Затем посмотрел в сторону, но каким-то образом я все еще чувствовал этот пристальный взгляд на себе.

— Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

Я кивнул, стараясь не сместить его пальцы.

Он потер пальцем мою нижнюю губу.

— Я гей.

Мое сердце перевернулось. Я и так понял это по его эрекции, упирающейся в мою ногу, но все равно опешил, услышав это прямо от него.

Его пальцы замерли, и я на него посмотрел. Его пристальный взгляд сосредоточился на моих губах.

— Я не должен спрашивать твою ориентацию.

Я засмеялся, это был Эммет. Задавая вопрос, он говорил, что спрашивать не должен. А я мог сказать ему об очевидном. Мне было все еще тяжело говорить, но я заставил себя ответить.

— Я тоже.

Он улыбнулся, снова не встречаясь со мной глазами, но это сделало его невероятно красивым.

— Хорошо.

Я осторожно коснулся его руки. Но он отпрянул.

— Никаких мягких прикосновений. Ты можешь делать это сильнее.

Я положил руку на его плечо, надавив на него.

— Да. — Его рука на моей спине напряглась, а эрекция, упирающаяся в мою ногу, увеличилась, когда он наклонился ко мне ближе. — Джереми, меня тянет к тебе.

Его слова взволновали меня, хотя для меня в них не было ничего нового. Они позволили чувствам, которые я сдерживал, вырваться наружу, сделать меня смелым. Я схватил его за руку.

— Давай… пойдем в мою комнату.

Он снова отстранился.

— Я не могу зайти в твою комнату. Там слишком грязно.

Слишком… грязно? Я прищурился, глядя на него.

— Ты злился потому, что комната грязная?

— Да. Я хотел посидеть с тобой там, но твоя комната катастрофа. Я не могу там находиться. Неудивительно, что ты нервничаешь. Никто не сможет хорошо себя чувствовать в такой комнате.

Я не знал, как на это реагировать. Моя комната и правда была грязной. Но хуже всего то, что я убирался в ней перед приходом Эммета. На самом деле уборка отняла у меня много времени. Почти все утро. Мне даже пришлось вздремнуть после нее, так я устал. Я приложил к этому все усилия, но их было недостаточно. Их не могло быть достаточно для Эммета. Мы никогда не сможем жить вместе, быть вместе, потому что я грязный. Я и был грязью.

Мое дыхание стало резким и быстрым, и мне захотелось плакать. Тогда я понял, что веду себя глупо, и это расстроило меня еще сильнее. Я закрыл глаза, чувствуя, как подо мной разверзлась спираль, ведущая в небытие. В любую секунду моя мама может подняться наверх, чтобы узнать, какой глазурью ей покрывать торт.

Руки, касания, пронзительный запах Эммета заполнили мои чувства. Когда я открыл глаза, он смотрел на меня, прямо в глаза, а я по-прежнему не дышал, оставаясь неподвижным, пронзенный этим взглядом.

— Джереми, нам нужен знак. Когда ты расстраиваешься, я не могу понять, из-за чего это происходит, и ты не можешь сказать мне. Почему ты расстроился сейчас?

Почему я расстроен? Боже, с чего начать? Даже мысли об этом подавляли меня. Как мне сказать об этом вслух?

Эммет открыл приложение «блокнот» и протянул мне свой телефон.

— Может, ты это напишешь?

Раньше, до встречи с Эмметом, я бы сказал, что писать тому, кто сидит прямо передо мной, глупо. Но для нас это было привычно, и я трясущимися руками взял телефон, пытаясь как можно яснее выразить в словах вихрь испытываемых мной эмоций. И то, что я был вынужден писать, так как говорить было слишком сложно, отнюдь не было приглашением для Эммета комментировать мою чудаковатость. Это было препятствие, которое я должен был преодолеть.