Орсини удалился, преисполненный злости и досады. Письмо он скомкал в руке и по дороге бросил в угол. Зло чертыхнувшись, он прошел мимо кабинета, где работали писцы, и поднялся по лестнице в свою каморку. "Меня непременно арестуют", — решил он. Он опустился на продавленный стул и стал ждать. Он чувствовал, что это еще далеко не все. И действительно, вскоре к нему пришли от королевы. Однако же его не арестовали, а передали пакет. Орсини машинально взял его и вскрыл, готовый к любой неприятности. Крик удивления вырвался у него. В пакете былa грамота на дворянство, выполненная и подписанная по всем правилам, и имя его еще не просохло как следует. "Вот это королева! — восхищенно вскрикнул Орсини. — Так я теперь дворянин, господин де Орсини. Вот это да! Но почему?!" Почему? Вот вопрос, испортивший все удовольствие. Почему? Орсини не мог понять, что случилось. Да, он неглуп и способен на многое, но он был настроен на долгие годы упорного труда. Но вот так, вдруг, получить грамоту на дворянство?

Орсини рассердил королеву. Изабелла нашла его удачной мишенью для развлечения, раз его гордыня и самомнение застилали ему глаза. Через несколько дней она вдруг сделала его старшим писцом. В скромном стане служителей пера и чернил начался нешуточный переполох. Теперь те, кто нещадно помыкали юношей, неожиданно оказались у него в подчинении. Бывший старший писец едва ли не слезами примчался на поклон к королеве, умоляя избавить их от Орсини. За несколько дней Орсини сполна отыгрался за недели нудного кропотливого труда в унылом темном кабинете. Однако вскоре Изабелла сжалилась над несчастными и избавила их от мстительного начальника. Теперь она сделала Орсини своим личным секретарем, что уже было местом весьма престижным. Кроме того, Орсини была дарована грамота, где было черным по белому написано, что ему жалуют титул виконта де Ланьери и "родовое поместье Ланьери с лесом и лугами". Орсини не знал, что и думать. Он оказался в такой ситуации, когда лучше было не думать вовсе, принимая все как есть. Постепенно он перестал задаваться вопросами. Скоро его нежданное возвышение перестало казаться ему шуткой или ошибкой. А презрение к своей особе, которое он ощущал ежедневно и ежечасно, трогало его мало.

Не будь Орсини столь несносен, Изабелла, пожалуй, не позволила бы себе столь открыто играть им. Иногда она задавалась вопросом, на что, собственно говоря, рассчитывает этот мальчишка. Он не мог не знать, что при дворе столь почетная должность, как личный секретарь королевы, не может надолго закрепляться за одним человеком, тем более, человеком низкого происхождения. Он не мог не знать, что спустя месяц-два его вышвырнут вон. Изабеллу мало волновало, куда он пойдет потом, привыкнув к жизни во дворце, однако думал ли он сам об этом? Даже если бы она, сжалившись над ним, позволила бы ему оставить себе титул, его "родовое имение" уже три года, как сгорело во время пожара, а его земли были клочком болотистой пустоши, не приносящей никакого дохода. Иногда взгляд королевы с любопытством останавливался на худом лице с тонкими сжатыми губами. Выражение упрямства, застывшее на нем, интриговало ее. Она ждала, что он выкинет какой-нибудь номер, чтобы удержать свое место. Однако он молчал, ни о чем не просил ее.

А потом она поняла, что он и правда не дорожил своей должностью секретаря. Но, осознав это, она еще сильнее ожесточилась против него.

А вышло все так.

Однажды утром она диктовала Орсини письмо. Ее взгляд рассеянно скользил по открывавшемуся из окна пейзажу, по аккуратно обсаженным можжевельником аллеям парка, и она часто забывала, о чем уже успела продиктовать, и Орсини каждый раз приходилось терпеливо перечитывать вслух написанное. На пороге кабинета появился слуга. Он с низким поклоном доложил, что к ее величеству пришел интендант финансов Гренгуар.

Изабелла кивнула.

— Ему назначено. Пусть войдет.

Орсини продолжал сидеть за столом, поигрывая пером. Изабелла хотела отослать его, но затем передумала. Гренгуар был красивый, видный мужчина, возрастом чуть за сорок, серьезный и рассудительный.

— Позвольте представить вам мой план касательно вашей казны, ваше величество.

Его бумаги были испещрены цифрами, и она со своего места видела, как мелок и неразборчив его почерк. Она хотела было сказать, что доверяет ему самому разобраться с казной, но тут из-за ее спины появилась рука, принадлежавшая ее секретарю, и Орсини перехватил у него бумаги и перенес их на свой стол. Гренгуар сделал было резкое движение, желая выхватить у него свои расчеты, но сдержался. Изабелла с недоумением отметила, что страха в его глазах больше, чем гнева. Орсини быстро пробежал глазами записи. Неловкую тишину нарушало лишь шуршание бумаг. Потом он откинулся на стуле со злорадной улыбкой, вперив острый, как бритва, взгляд в финансиста. Не торопясь, словно наслаждаясь минутой, он разложил листы на столе, аккуратно, сторона к стороне.

— И где же еще триста тысяч франков, господин де Гренгуар? — спросил он с насмешкой. — Глядите, они были здесь, здесь и здесь, а потом вдруг пропали. С чего бы это?

Гренгуар не спорил и не возмущался. Он молча протянул руку и собрал свои бумаги. Затем он поклонился и вышел неверной походкой. Изабелла знала, что должна бы возмутиться его бесчестностью, но не могла. Все было как-то неправильно. И вновь ее раздражение обратилось против Орсини, выведшего интенданта на чистую воду. Ей стало жаль Гренгуара и стыдно за него. Раздираемая противоречивыми чувствами, Изабелла стояла у окна, невольно заливаясь краской. Орсини как ни в чем не бывало занял свое место в углу кабинета. Теперь она догадалась, чего он ждет. Он не ценил места секретаря. Он метил на место Гренгуара.

Гренгуар больше не пришел. Она вообще больше никогда его не видела. Сбитый с толку лакей принес ей через час прошение об отставке, сообщив, что Гренгуар уже покинул дворец. Опечаленная Изабелла обратилась к Орсини с еле сдерживаемым гневом.

— Вы этого добивались, виконт де Ланьери? — она безжалостно подчеркнула его дутый титул. — Вы этого хотели?

Он не смутился.

— Ваше величество предпочитает, чтобы вас обворовывали?

— Что ж, теперь меня не обворовывают. Что же теперь? Как я понимаю, вы рассчитываете, что займете место интенданта финансов? Не так ли?

— Если вашему величеству будет угодно.

Ее злило, что он не просит ее. Он выжидал, уверенно, как будто должность была уже у него в кармане. И Изабелла, которая до сих пор не замышляла ничего большего, кроме как допустить этого наглеца во дворец, а потом вновь выкинуть его на улицу, ожесточилась, и в ее голове созрел иной план. Она слегка прикусила губу. Помолчав несколько мгновений, показавшихся обоим вечностью, она выговорила:

— Что ж, пусть. Покажите нам, на что вы способны. Однако… Столь высокий пост не может занимать человек, чье происхождение столь сомнительно… Я сделаю вас… маркизом. Да, так и сделаем.

Орсини задохнулся от счастья и удивления. О подобном взлете он даже не мечтал. Он, сын бедного колбасника, — маркиз! У него закружилась голова. Словно сквозь плотный туман он слышал слова королевы.

— Пост интенданта финансов налагает на вас огромную ответственность, о которой вы можете лишь догадываться. Допущенная вами ошибка не сможет быть прощена или оправдана…

Он едва слышал ее голос, отгородившись от мира, пытавшегося вернуть его к реальности. Он не хотел этой реальности. Он видел лишь искрящийся яркий мир, где он был маркизом и министром. Все, о чем он мог мечтать, вдруг, за считанные недели, сбылось, а он почти не прилагал к этому усилий. Он поднял глаза на Изабеллу.

— Ваше величество не будет разочаровано, — выговорил он с усилием.

Весть распространилась по дворцу, словно ураган. Потрясенные придворные передавали ее друг другу, опасливо оглядываясь и недоуменно высказывая шепотом свои предположения, одно невероятнее другого. Возвышение бедного провинциала заинтриговало всех. Рони-Шерье был обеспокоен, он помнил злорадное выражение, мелькнувшее в ясных голубых глазах Изабеллы. Сафон, метивший на пост первого министра, потому что все знали, что старый Ги де Бонар скоро уедет доживать свой век в покое и тишине, был близок к панике. Он весьма ревностно относился к своей власти, и Орсини казался ему досадной помехой к осуществлению его планов. Однако он был хитер, но не доходил в своей досаде и раздражении до крайностей. Был еще Курвель, тайно ненавидевший и Сафона, и Орсини. Он был моложе Сафона, и тем более, первого министра. Изощренный, коварный ум, который мог бы быть направлен на нечто полезное, искал врага и всегда находил. Сафон боялся его, но он льстил себе надеждой, что его опыт и проверенная годами верность короне значат для королевы больше, чем молодость и энергия Курвеля, тем более, все знали, что Изабелла недолюбливает его. И тут еще Орсини умудрился втиснуться меж двух огней, став объектом ненависти для обоих. Сафон пошел по пути простому — он решил воздействовать на Изабеллу словами, ведь он был советником еще ее отца.