— Около часа. Карета уже там и ждет.

— Хоть бы они никому не попались по пути, — она вздохнула. — Вы собираетесь стоять там все время, Орсини? — она вдруг улыбнулась. — Можете сесть. Я позволяю.

— Но… — ни скамеечки, ни кресла в зале сейчас не было.

— Да ради Бога, — она досадливо поморщилась, жестом приглашая его к себе. — Сегодня не до церемоний.

Он присел на самый краешек королевского ложа. Изабелла поглядывала на него с девчоночьим задором, вызванным сильным нервным напряжением, и забавлялась его смущением.

— У меня есть кое-что, — заметила она. — Слазьте-ка под кровать, Орсини, иначе нам грозит смерть от скуки.

Он с любопытством опустился на колени и извлек на свет деревянный сундучок с вырезанным на крышке гербом.

— Можно открыть? — спросил он.

— Даже нужно.

Он вытряхнул из сундучка кучу фигурок, белых костяных и блестящих, крашеных черным лаком.

— Это шахматы моего отца. Старинная персидская игра, — она аккуратно расставила гладкие костяные фигурки на полированный чернобелый складной столик, извлеченный из того же сундучка. — Считается весьма интеллектуальной.

Шесть часов спустя

… - Это была восьмая партия. Я уже их видеть не могу.

— Но вы должны дать мне возможность отыграться! Вы нечестно обыграли меня последний раз. Я отвлеклась. Если бы я не отвлеклась, вы ни за что бы не выиграли моего ферзя.

— Все равно шесть два в мою пользу. А я вижу эту вашу игру впервые в жизни.

— Это все равно. Я давно не играла. А сегодня не могу сосредоточиться как следует.

К исходу шестого часа заключения они уже не силились соблюдать этикет. Широкое королевскоое ложе вместило бы семерых, так что, свободно развалившись поперек него, они лениво переставляли по доске фигуры.

— Ну, давайте, расставляйте фигуры, — она подтолкнула к нему груду выигранных пешек.

— Все, я больше не могу, — он смешал их, смахнув с доски.

— Ну давайте же, Орсини. Я не могу сидеть без дела. Не могу просто ждать. Мне… мне так страшно, Орсини, — ее голос вдруг зазвучал жалобно.

— Мне тоже, — сознался он. — Мы все здорово рискуем.

Его признание отчасти открыло ей глаза. С королевской небрежностью она втянула его в интригу, в результате которой она должна была обрести свободу и семью, Антуан — ее, свою обожаемую возлюбленную, Бальен — средства безбедно жить, не дрожа за здоровье царственных подопечных, но Орсини не получал ничего. А ведь Орсини, многого достигший и многому научившийся за время своего почти единоличного царствования, вполне мог бы удержаться на плаву и при Иакове. Конечно, о свободе действий, последние месяцы предоставленной ему Изабеллой, он мог забыть, да и должность первого министра едва ли осталась бы за ним, но остаться во дворце не было для него чем-то нереальным. Иаков-то знал его как маркиза де Ланьери, а его более чем скромное прошлое не вызывало у короля никакого интереса. Ему было и труднее, и проще служить Иакову. Проще, потому что Иаков не был столь равнодушен к своим обязанностям, как Изабелла, и если бы Орсини умел подчиняться, то с его плеч свалилась бы немалая ответственность. Но Иаков и не доверял ему, проверяя судьбу каждого ливра, заставляя отчитываться за каждый шаг. Избалованный Изабеллой, которая, нельзя было не заметить, только для вида пролистывала его бумаги, он злился и досадовал на каждое проявление недоверия или контроля.

Иакову Орсини был бы безразличен, если бы совместная интрига, навязанная ему королевой, поневоле не сблизила его с ней. Став, как заведено, лишь женой короля, она как женщина тут же потеряла большую часть власти, вынужденная играть лишь вторую роль в собственном королевстве. Так что их молчаливое и мало кому понятное противостояние с Орсини постепенно сошло на нет, — было объявлено перемирие на время военных действий против общего врага. Таким образом, оказавшись в лагере королевы, он тут же невольно оказался в оппозиции, вызвав неудовольствие Иакова, потому что внешняя вежливость коронованных супругов была обманчива. Следуя собственному кодексу чести, Орсини не мог переметнуться от одного лагеря к другому, более могущественному, притом четко понимая, что королева безжалостно подталкивает его к пропасти. Он, в чьей душе еще горели, как пощечины, следы былых насмешек и обид, с горьким недоумением спрашивал себя, как вышло, что он сует голову под топор ради чужих несбыточных мечтаний. Раз обжегшись, он стал недоверчив, и то, что Изабелла больше не пытается уязвить его, казалось ему знаком, что ей пока нужны его услуги и его преданность. Утешало лишь то, что он делал это и ради Антуана, не только ради королевы. Изабелла же только теперь осознала, что он тоже боится, тоже рискует, и там, где она потеряет свободу, он потеряет жизнь. Между тем, ее дружеская привязанность к Орсини не была наигранной. Она могла быть порой эгоистична и невнимательна, но лицемерить не умела.

— Хотите уехать? Я могу вам устроить консульство у моего брата Оливье. Это, конечно, не министерское кресло, но весьма почетно. И, кстати, доходно.

Он не нашелся, что ответить на предложение.

— Бальен исчезнет, для него все готово. Я оставлю трон, — с волнением заговорила она. — А вы, Орсини? Вы останетесь при дворе?

— Не знаю, — он пожал плечами, рассеянно двигая туда-сюда по доске ладьи и пешки, составляя из них симметричные группы.

— Конечно, если хотите, оставайтесь. Я вовсе не считаю это предательством. Иаков будет вполне законным королем. Я серьезно, Орсини. Я вовсе не хочу лишить вас власти. Просто пока существует тайна, остается и вероятность, что она будет раскрыта.

— Я пока не знаю, ваше величество. Надеюсь, ваше консульство не растает и останется в силе еще некоторое время, — он улыбнулся. — Еще неизвестно, как все обернется.

Она вздрогнула.

— Ставьте фигуры. Жюли не торопится, бессовестная девчонка, — она попыталась пошутить, поддерживая свой слабеющий дух.

— А вы…? — он не нашел слов продолжить.

— Что — я?

— Ну, ничего, что в покоях тихо? Вам не полагается… скажем, кричать?

— Не полагается. Королеве Аквитанской не полагается. Таков этикет.

— Ваш этикет…

— Что?

— Пора отменить.

— Ну издайте о том указ.

— Король не подпишет.

— Думаете? — она одним пальцем пододвинула ферзя вперед на одну позицию.

Девятая партия продолжалась…

Все прошло, как по маслу. Жюли около полуночи того же дня родила мальчика, которого сумели тайно доставить в покои ее величества. Изабелла отыграла свою роль с блеском. Ни у кого не возникло ни малейших сомнений в том, что в королевстве родился наследный принц.

Три дня спустя посреди королевской опочивальни камердинер Иакова поправлял на нем парадную мантию. Став на колени около короля, чтобы подколоть незаметными булавками низ одеяния, чтобы оно не мешало при ходьбе, он вдруг пригнулся, разглядывая что-то в дальнем темном углу комнаты, в тени витой золоченой ножки парадного ложа.

— Что еще там? — нетерпеливо прикрикнул король.

— Прошу прощения у вашего величества. Мне показалось, там что-то лежит.

— Ну пойди да подними, бестолковый. Да поскорее. Меня ждут.

Камердинер поспешно достал закатившуюся в угол черную лаковую фигурку и подал Иакову. Король недоуменно повертел ее в руках. Размером не больше его ладони, фигура изображала человека в короне и ниспадающих одеждах. Мастер старательно поработал над лицом, вырезав из кости нос, рот, бороду, даже морщины.

— Что это? Какая-то магия? Порча? — удивился Иаков.

— Не могу знать, ваше величество.

— Хм. Никаких знаков — рун или стрел, указывающих на удар. Ни знаков смерти, ни болезни… Ничего не понимаю. Очень странная фигурка. Однако же она ясно указывает на короля. Возьми-ка выбрось, — он сунул ее камердинеру. — Убери сейчас же.

С лица короля не сходило озабоченное, мрачное выражение…

Выждав несколько недель, Изабелла решила, что решительный момент наступил. Она сделала все, что могла. Клятва была соблюдена, ведь ее отец ни словом не обмолвился, что наследник короны непременно должен быть законным, он не был потомком Лартуа, довольно и этого. Однако же ее намерения не вызвали у Иакова никакого энтузиазма. Он не желал отпускать ее.