— Счастлив снова видеть ваше величество, — проговорил Орсини, отвешивая изящный поклон.

Она улыбнулась.

— Здравствуйте, маркиз. Мы все рады вам, — она протянула ему руку, и министр запечатлел на ней холодный церемонный поцелуй.

— Сочувствую вам в вашем горе, — громко и отчетливо, с оттенком насмешки проговорил он. Изабелла дрогнула, как от удара. Орсини, который больше двух месяцев провел на грани жизни и небытия, уставший, замученный, продолжал издеваться над ней, нанося раны ее гордости. Он прекрасно знал, какое для нее облегчение смерть Иакова. Орсини увидел, что королева обижена и растеряна, и невольно смутился, однако наружно никак не показал этого. Он остался бесстрастен. Желая загладить сорвавшуюся с языка злую фразу, он добавил:

— Однако надеюсь, ваше величество в добром здравии. Я счастлив, мадам, что вы вспомнили обо мне. Я вам глубоко благодарен. Ваше доверие ко мне переходит всякие границы, то есть, я хочу сказать, вы слишком добры.

Изабелла видела, что он не нарочно норовит рассердить ее, а неподходящие слова вырываются у него невольно, и он, собственно, не держит зла на нее. Это утешило ее, ведь и сама она когда-то грешила слабостью к обидным остротам.

— Расскажите же нам, маркиз, как вы посчастливилось выжить в этой ужасной крепости. Граф де Бонди описал ее жуткими красками… Это, должно быть, правда?

"Неужели она думает, что я стану рассказывать при всех них, что я пережил, — думал Орсини. — Да какое дело всем этим напомаженным румяным дамам и их откормленным кавалерам до меня и того кошмара, который мне довелось пережить? Это что им, развлечение? Как же, нужно мне, чтобы они сочувственно вздыхали и лицемерно клялись, что сходили с ума от волнения за мою судьбу!"

— Я не намерен обсуждать это, — сказал он, глядя куда-то в сторону.

— Сегодня лучше говорить о чем-нибудь другом. Хоть о погоде…

— Я надеюсь, маркиз де Ланьери, — произнесла королева, пропуская мимо ушей дерзость Орсини, — вы готовы завтра же приступить к вашим обязанностям.

— Завтра? Почему же не сегодня, мадам? Разве я был уволен и сейчас не являюсь первым министром?

Она утомленно откинулась на своем позолоченном троне, и мэтр Бальен озабоченно подался к ней. Ее внезапная слабость не прошла незамеченной, и по зале пробежал шепоток.

— Довольно с меня, хватит, — прошептала она едва слышно. — Аудиенция окончена, — сказала она. — Дайте мне покой…

Королева призвала к себе Орсини ранним утром следующего дня. Он искренне удивился, застав ее в черном дорожном платье.

— Вы уезжаете, мадам? — воскликнул он, входя в ее уютный кабинет. Она напряженно улыбнулась.

— Присядьте, маркиз.

— Садиться? Я постою, мадам, благодарю вас.

Ей доставило удовольствие видеть, что он встревожен.

— Я прошу вас, Орсини, сядьте. Мне нужно многое вам рассказать, очень многое… Вы удивитесь, быть может… Я тоже сяду… рядом с вами.

Она вздохнула и села около него. Перехватив недоумевающий взгляд молодого человека, она осторожно взяла его ослепительно белые худые руки в свои, сжав их тонкими пальчиками с острыми розоватыми ноготками.

— Я и правда уезжаю, Орсини. Я… Послушайте, друг мой, я не знаю, как рассказать обо всем. Я попытаюсь, но не перебивайте меня, прошу вас. Я… Когда не стало Антуана, а вас увезли в ту крепость, Иаков, этот нелюдь, хотел довести меня до безумия…

— Мадам, — живо перебил ее Орсини, — мне все это известно. Вам незачем терзать себя воспоминаниями. Это прошлое и пусть остается в прошлом.

— Нет, постойте, Орсини! Вы знаете лишь часть правды, лишь то, что здесь известно каждому. Этого не достаточно. Есть еще правда о том, как умер Иаков Жестокий.

Орсини решил, что королева действительно сходит с ума после всех обрушившихся на нее бед, и снова перебил ее.

— Ваше величество, какое значение имеет его кончина? Он умер, и бог ему судья. Что из того? Он был немолод, даже можно сказать, стар. Ничего удивительного, что собственная злость задушила его. А может, просто объелся за завтраком. Или увидел себя в зеркале и сдох от досады.

— Да можете вы придержать язык хоть четверть часа? Вы неправы, все, что вы несете, чушь от первого до последнего слова. Король умер от яда! Я знаю.

Она не произвела впечатления, на которое рассчитывала.

— И что же? — равнодушно сказал Орсини. — Выходит, среди всей этой трусливой своры придворных нашелся один смелый человек? Кто же он, мадам? Я предложу ему мою искреннюю дружбу.

Изабелла невольно улыбнулась.

— Это была она, а не он.

— Она? Женщина? — удивился Орсини. — Поздравляю, мадам, эта дама — украшение вашего двора. Не будь я помолвлен с м-ль Лашеню, я предложил бы ей руку и сердце. Это просто подвиг — уничтожить подобного негодяя.

— Да не паясничайте же, маркиз де Ланьери, будьте серьезны! Что смешного вы находите в совершившемся злодеянии? Это ведь была я, я… я…

— Вы, мадам?! Вы убили короля? — поразился он.

— Я… — прошептала Изабелла. — Этот грех на моей совести, и не достанет жизни, чтобы замолить его. Я больше не могла терпеть и надеяться на Бога. Он хотел казнить бедняжку Аргюзон, и все из-за меня! И еще вы! Скажите, ну что еще мне оставалось делать? Что? Я отчаялась; я надеялась — и утратила надежду, верила — и разочаровалась. Вот и все. Теперь я должна уйти, уйти и умолять Всевышнего простить мне.

Орсини вовсе не ужаснулся ее признанию, наоборот. Он почувствовал, что его мнение о королеве значительно улучшилось. Она оказалась не безвольной и жалкой, как показалось ему вначале, а женщиной, способной на любые жертвы, защищая свою жизнь и честь.

— Мадам, — горячо заговорил он, — вы были вправе сделать то, что сделали. Вы имели право защищаться. Король был не тем человеком, о ком стоило бы жалеть. Поверьте, он был худшим из худших. Теперь его нет. В этом ваша заслуга, не вина. Не укоряйте себя! Вы защитили себя, своих друзей, своих родных. Вы сделали все, что могли! Поделом ему, вот что я скажу!

— О нет, — грустно сказала Изабелла, медленно натягивая перчатки. — Как бы ни было, я виновата. Я лишила жизни человека, и не мне было решать его судьбу. Я приказала заложить карету, которая отвезет меня в монастырь св. Люции. Там живет бедная Луиза де Тэшкен. Мы будем с ней вспоминать ушедшее счастье.

— Мадам, нет! — воспротивился Орсини. — Это безумие! Вы еще будете очень счастливы. Вы молоды, хороши собой, не обделены Богом ни умом, ни душой! Да подумайте же, король мертв, вы свободны!

— Да, да. Он мертв, а я виновата в этом. Как ни поверни, это только мой грех. Я сама, добровольно стала его женой. Это мой крест, мне его и нести.

— Но, ваше величество, вы можете каяться и здесь. Молитесь, мадам, если это вас успокоит. Разве для этого так уж нужен монастырь? Правьте своей страной. Кроме того, Бланка де Лартуа — разве о ней вы больше не беспокоитесь? Она жива-здорова.

— А вы не знаете? Орсини, у короля был сын, он никогда не упоминал о нем. Мальчику шестнадцать лет. Он скоро прибудет. Он, конечно, очень юн. Но закон гласит: после смерти короля правит его старший сын. Так что Бланке никогда уже не править. Далее, даже если что бы случилось с мальчиком, чего я ни в коем случае не желаю, королем будет его ближайший родич, а вовсе не мой. Я исполнила долг перед батюшкой. Бланка будет принцессой — всегда, а я…

— А вы монахиней? — гневно крикнул Орсини. — И вы считаете, что ваш отец был бы доволен вами?

Она печально вздохнула, ни капли не обманываясь на его счет. Даже если юный король не изгонит его прочь из своего дворца, у него наверняка есть наставник или родич, которого он пожелает возвысить. И ему, Орсини, не быть больше некоронованным королем. Она даже преувеличивала его эгоизм, кроме расчета, ему не чуждо было искренне беспокойство о ее судьбе, ведь она спасла ему жизнь.

Между тем, Изабелла поднялась.

— Прощайте, Орсини. Берегите мне Жанну… и себя.

Она спустилась по лестнице, в сопровождении одного лишь растерянного министра да огорченной Жанны.