5. На ересь Нестория Церковь ответила устами святого Кирилла Александрийского, — и ответила, прежде всего, ярким и горячим сотериологическим исповеданием, в котором смирение соединялось с дерзновением упований. Вселенский собор в Ефесе не утвердил никакого однозначного вероопределения. Он ограничился ссылкой на предание и на Никейский символ. Правда, собор принял и одобрил полемические послания и главы Кирилла. Однако, вряд ли в догматическом или вероопределительном, скорее в запретительном, «огонистическом» смысле. И это связано, прежде всего, с самою формою Кирилловых «глав». Это были анафематизмы, — вероопределение от противного… И кроме того, эти «главы» Кирилла сразу оказались причиною разделения, предметом спора. Собравшиеся в Ефесе отцы раскололись. Правда, Вселенским собором в строгом смысле слова был только собор Кирилла и Мемнона, а собор или соборик «восточных» был только «отступническим соборищем». Однако, догматические деяния Ефесского собора закончились только с воссоединением «восточных», и знаменитая «формула единения» 433 года и есть, строго говоря, догматический итог и эпилог собора. Эта формула составлена на антиохийском богословском языке, — как впоследствии и Халкидонское вероопределение. Тем яснее видна здесь грань между православием и несторианством. Вот текст этого исповедания: «Исповедуем, что Господь наш Иисус Христос, Сын Божий Единородный, есть совершенный Бог и совершенный человек, из души разумной и тела, Θεόν τέλειоν καί άνθρωπоν τέλειоν, — что он рожден прежде век от Отца по Божеству, а в последние дни ради нас и спасения нашего от Марии Девы по человечеству, — что Он единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству, — ибо совершилось соединение двух естеств δύо γάρ φύσεων ένωσις γέγоνε… Посему исповедуем единого Христа, единого Сына, единого Господа… В виду такого неслитного соединения, мы исповедуем святую Деву Богородицею, — ибо Бог Слово воплотился и вочеловечился, и в самом зачатии соединил с собою храм, от Нее воспринятый, τόν έξ αυτής ληφθέντα ναόν. Мы знаем, что богословы одни из Евангельских и апостольских речений считают общими (κоινоπоιоϋντες), как относящиеся к единому Лицу, ώς έφ' ένоς πρоσώπоυ, другие же различают (διαιρоύντες) как относящиеся к двум естествам, ώς έπί δύо φύσεαν, богоприличные относят к Божеству Христа, уничижительные к его человечеству…» Эта формула была предложена «восточными», кстати сказать, еще в 431 году на их «соборике», — теперь ее приемлет святой Кирилл. Именно она переработана позже в Халкидонский орос. Формально она напоминает определения Нестория; однако, это только словесное сходство. В самом построении этого вероизложения чувствуется иная мысль, нежели у Феодора и Нестория. И прежде всего: признание единого субъекта, единого Богочеловеческого Лика, — Господь рождается от Отца, и Он же (τόν αύτόν) от Девы на последок дней сих, — именно этого не хотел ни признать, ни сказать Несторий. От предания и от правила веры он отклонялся не тогда, когда говорил о «двух естествах», но когда разделял двух субъектов, различал два онтологических центра отношений во Христе. И затем, — в «формуле единения» началом единства прямо исповедуется Божество Слово. Правда, в этом только воспроизводится логическая схема Никейского символа, не исключавшая разных толкований. Нужно прибавить, сама по себе «формула единения» не исчерпывает вопроса, — она предполагает определение терминов и требует богословского комментария. В известном смысле тоже нужно сказать и о Халкидонском оросе. Вообще последнюю убедительность вероопределенные формулы получают только в живом и связном богословском истолковании, — так Никейский символ раскрылся в богословии Афанасия и еще более в каппадокийском богословии. Именно поэтому богословские системы получают большой догматический авторитет, — отсюда постоянные ссылки соборов на отеческие свидетельства, на «веру отцов». И вот, «христологическим учителем» остался навсегда, прежде всего, святой Кирилл; а то, что писал против него и против его «глав» блаженный Феодорит, было осуждено и отвергнуто на V-ом Вселенском соборе. Характерно, что при воссоединении с «восточными» святой Кирилл не отказался от своих «глав», как того прежде всего требовали на Востоке, а «восточные» на этом не стали дальше настаивать. И потому можно сказать с самого начала «главы» Кирилла оказались богословским объяснением согласительного исповедания.

6. На Востоке «соглашение» 433-го года было не сразу принято и не всеми. Многие примирились только под насилием светской власти. Непокорные были низложены. Однако, смущение не прекращалось. Восточные видели в соглашении 433 г. отречение Кирилла. Но Кирилл понимал его иначе. И не только не отказывался от своих «глав», но, напротив, распространял свою резкую критику на все богословие Востока… Соблазн о Кирилле был на Востоке еще сильнее, чем прямое сочувствие Несторию. И от Кирилла защищали здесь не столько Нестория, сколько Феодора и Диодора… Убежищем непримиримых антиохийцев становится на время Едесса, где Раввулу в 435 г. сменил на епископской кафедре известный Ива (осужденный впоследствии па V-м Вселенском соборе за письмо к Марию Персу)… Едесса была больше связана с Персией, чем с эллинским миром. Из Персии сюда переселился преподобный Ефрем Сирин (около 365 г.) и здесь основал свою знаменитую школу, — ее так и называли «школой персов…» Только после преподобного Ефрема в Едессе усиливается греческое влияние, влияние Антиохии прежде всего. Переводят греческих отцов, агиографов и аскетов. И в начале V-го века в Едессе уже богословствуют именно по Феодору и Диодору. Вероятно, поэтому Едесская школа была временно закрыта при Раввуле. При Иве она была вновь открыта… Однако, очень скоро в школьном «братстве» начался раскол. И в 457-м году непримиримые вместе с начальником школы Нарзаем должны были выселиться за персидский рубеж. А в 489 г. Едесская школа была совсем закрыта, по требованию имп. Зенона… Нарзай переселился в Нисибин и здесь основал школу, по образцу Едесской. В эти годы Персидская церковь окончательно отрывается от Византии и замыкается в местных преданиях. Антиохийское богословие становится с этих пор национальным или, вернее, государственным исповеданием персидских христиан. И Нисибинская школа становится духовным центром этой «несторианской» церкви. Впрочем, вернее говорить не о «несторианстве», но о «вере Феодора и Диодора». «Несторианская» церковь есть в действительности церковь Феодора Мопсустийского. Именно Феодор был в сиро-персидской церкви Отцем и Учителем по преимущество. Все «несторианское» богословие есть только покорный комментарий к его творениям, — «как объяснял веру святый друг Божий, блаженный мар-Феодор, епископ и толкователь святых книг…» В греческом богословия антиохийская традиция рано прерывается. В сирийском она получает новый смысл, разгречивается, становится более семитической. Сирийские богословы чуждались философии, как эллинского наваждения. «Историческое» богословие Феодора было единственным видом эллинизма, приемлемым для семитического вкуса, — именно потому, что и для Феодора богословие было скорее филологией, но не философией. И есть известное внутреннее сродство между «историко-грамматическим» методом антиохийцев и раввинистической экзегетикой Востока… Для сирийского богословия очень характерна своеобразная экзегетическая схоластика, отчасти напоминающая Талмуд. Сирийское богословие было «школьным» богословием в строгом смысле слова. С этим связано руководящее влияние богословской школы… Нисибинская школа очень быстро достигла расцвета. Уже Кассиодор (около 535 г.) указывал на нее, как на образцовое христианское училище, наряду с Александрийской дидаскалией. До нас дошел устав школы от 496 года. Но в нем нетрудно распознать черты более древнего и традиционного строя. Нисибинская школа была типичной семитской школой, всего более по строю она напоминает еврейские раввинские школы («beth-hаmmidrаsh»). Прежде всего, это не только школа, но и общежитие. Все живут вместе, по келлиям, в школьном доме. Все образуют единое «братство», — и старшие, и молодые. Окончившие курс (их называли «исследователями») остаются в общежитии. Но это не монастырь, — кто ищет строгой жизни, говорит устав, «пусть идет он в монастырь или в пустыню…» Единственным предметом преподавание было Писание. Курс был трехлетним. Начинали с Ветхого Завета и изучали его все три года. Только в последний год изучали и Новый. Текст читали, списывали, а затем следовало толкование. Один из учителей, «учитель произношения», преподавал сирийскую масору (т. е. вокализацию текста и диакритические знаки). Другой, «учитель, чтения», обучал богослужебному чтению и пению («хоры вместе с чтением»). Главный учитель (или «раббан») назывался «Толкователем». В своем преподавании он был связан «школьным преданием». Таким преданием в Едессе сперва считали творения преподобного Ефрема. Но очень скоро «Толковником» по преимуществу был признан Феодор. В Нисибине его считали единственным авторитетом. Нисибинский устав в особенности предостерегал от «умозрения» и «иносказаний…» В конце VI-го века Генана из Адиабены, ставший во главе Ниссибинской школы в 572 г., сделал попытку заменить Феодора Златоустом. Это вызвало бурный протест. Кроме того Генана пользовался иносказанием. Строгие несториане считали его нечестивым оригенистом. Иные подозревали его в манихействе. Его учение о наследственном первородном грехе казалось фатализмом. При поддержке персидских властей Генана сумел сохранить за собой управление школой (он составил для нее новый устав, 590 г.), но половина учеников разбежались. Другие школы остались верны традиции (в Селевкии или Ктезифоне, в Арбелах, во многих монастырях). Собор 585-го года строго осудил и запретил «толкования» Генаны и подтвердил при этом, что единственным и окончательным мерилом истины во всех вопросах надлежит считать суждение блаженного мар-Феодора… Так сирийское богословие сознательно останавливалось на начале V-го века. Замыкалось в архаических школьных формулах, которые от времени ссохлись и окоченели. Творческая энергия находила себе выход разве в песнословиях… Внутреннего движения в «несторианском» богословии не было, и не могло быть. Несториане отвергали пытливость мысли… В Сирии много занимались Аристотелем, его переводили и объясняли. Именно через сирийское посредство восприняли Аристотеля арабы и перенесли его впоследствии на средневековый Запад. Но несторианское богословие с этим сирийским аристотелизмом даже и не соприкасалось. В Нисибинском уставе есть очень характерный запрет ученикам жить вместе с «врачами», — «чтобы не изучались в одном месте книги мирской мудрости и книги святости…» Именно «врачи» или натуралисты и занимались в Сирии Аристотелем… Несторианские богословы избегали умозрения. Но это не спасало их от рационализма. Они впадали в рассудочность, в законничество… В известном смысле это был возврат к архаическому иудеохристианству… Таков исторический конец и тупик антиохийского богословия…