Итак, все было взвешено фашистами, раздвинуты все военно-политические, социальные и дипломатические шторы, за которыми простиралось близкое будущее, видевшееся Гитлеру радужно-сверкающим. Тем более что действительно удалось ввести в заблуждение советское руководство по поводу истинных сроков начала войны.

И пошел гулять по земле пожар, настолько гигантский, какого история человечества еще не видела. Все, кажется, сулило фашистской Германии близкую, небывалую победу, открывало широкие пути к завоеванию мирового господства и утверждению нацизма на всей планете. Уже был подписан смертный приговор целым народам и народностям.

16

Как это трудно - дать начало многим началам, когда рушится с неба смерть, а вокруг пылают дома, кричат раненые, мечутся обезумевшие от ужаса полураздетые дети и женщины!.. И когда ты при этом сам не защищен ни от страха, ни от пуль и осколков, а от тебя ждут решений и спасительных действий - тех самых, которые и явятся началом многих начал.

Трудно бы пришлось Федору Ксенофонтовичу, если б не полковник Карпухин, не полковой комиссар Жилов - заместитель по политчасти, не военинженер первого ранга Лавров - заместитель по технической части... И первый медицинский пункт, и первые грузовики под раненых и для семей начсостава, и первые боеприпасы, отправленные в овраги над речкой Морошей, где сосредоточились штабные подразделения, и первые делегаты связи, умчавшиеся в дивизии с приказом поднять полки по боевой тревоге, вывести их из военных городков в скрытые места и ждать дальнейших распоряжений. И еще многое первое, что было сделано и с чего начиналась для них война...

С чем сравнить эти напряженные до предела часы душевной сумятицы? Уже один только Карпухин, жена и двое детей которого остались под развалинами дома, - уже один он будто являл для Федора Ксенофонтовича некое мерило драмы, постигшей это воскресное утро... О Карпухин, Карпухин!.. Из какого сплава у него сердце, из каких нитей нервы?.. Лучше бы, не стыдясь никого, зарыдал... А он только потемнел лицом, да в глазах его засветились пугающие мертвой неподвижностью огоньки... Сделавшимся незнакомым голосом Карпухин продолжал отдавать распоряжения, следуя указаниям генерала Чумакова и исходя из непрерывно назревавших целесообразностей. Надо было принять решение, выдвигать ли управление корпуса на командный пункт, в лес, северо-западнее Крашан, или все-таки ждать приказа командующего армией. Федор Ксенофонтович решил, что надо ждать приказа. Да и надеялся, что вот-вот заработает связь. Ведь группы связистов давно отбыли на линии.

Но держать штаб под ударом в пылающем военном городке нельзя. Поэтому собрали оставшиеся грузовики, часть машин возвратили из оврагов - места сбора по боевой тревоге, и вскоре штабная автоколонна уже покидала Крашаны, держа направление к тем же оврагам над тиховодной Морошей, где в зеленом половодье крушинника, бузины, черемухи успели перед воздушным налетом укрыться подразделения связистов, разведчиков, саперов, химиков.

Генералу Чумакову надо было еще знакомиться с остальными начальниками служб корпуса, с работниками отделов, командирами штабных подразделений. И он распорядился собрать командный состав.

Полковник Карпухин и здесь никому не перепоручил своих обязанностей. Стоя перед не столь многочисленным строем, он хрипловатым голосом объявил приказ о вступлении в должность прибывшего командира корпуса, а затем, вскинув правую руку под козырек, зашагал медленно на правый фланг и стал во главе строя. Теперь предстояло говорить генерал-майору Чумакову. На него были устремлены сумрачные глаза людей: не зная толком, началась ли настоящая война, они уже побывали под бомбежкой, увидели смерть и кровь, а у иных, как и у полковника Карпухина, сердце перекипало в невыносимой боли, которую не усмирить силой разума.

Не стал Федор Ксенофонтович рассказывать, как полагалось в таком случае, о своем прошлом. Два боевых ордена Красного Знамени и медаль "XX лет РККА" на его широкой груди кое о чем свидетельствовали. Заметил только, что это четвертая война, в которой он участвует.

- А что действительно началась война, вряд ли приходится сомневаться, - с тихой внятностью сказал генерал Чумаков и настороженно прислушался, пытаясь определить откуда донеслись гулкие перекаты тяжелых взрывов. Задержал глаза на поднимавшемся в стороне за речкой шоссированном шляхе; сегодня на восходе солнца, но будто бы уже очень давно, въезжал он по нему в Крашаны, а сейчас там виднелись движущиеся на восток машины, повозки и пешие - с узлами, чемоданами, колясками, тачками, велосипедами...

В это время послышался нарастающий гул моторов. В оврагах, рождавших многоголосое эхо, трудно было определить, с какой стороны наплывает рвано пульсирующий рокот. Строй стоял в развилке оврага лицом к речке, и все увидели, как справа за ней, на далеком сгорбившемся шоссе, вдруг врассыпную бросились люди, остановились машины, и от них тоже побежали за обочины темные фигурки. И тут же из-за бугров вырвались на бреющем полете бомбардировщики. В носовой части каждого самолета закипели вспышки пулеметных очередей, а из-под брюха устремились к земле темные капли бомб. На шляху и на обочинах взметнулись взрывы, вспыхнули и зачадили дымом грузовики. Все произошло так неожиданно и так поразило своей страшной абсурдностью, что Федор Ксенофонтович не сразу сообразил скомандовать строю: "В укрытие!" Впрочем, война только что пришла и еще не приучила рыть щели без всякого промедления. Именно об этом подумал с досадой генерал Чумаков, торопливо распустив строй и приказав всем немедленно маскироваться. Сам он тоже встал в тень орешника и с бессильной яростью и стыдом от своей беспомощности наблюдал, как немецкие самолеты, кружа над дорогой, бомбили и расстреливали беззащитных людей. "Где же наши?! Где наши самолеты?.." Подумал о том, что, если бомбардировщики сейчас налетят на овраги, у него нечем прикрыть штаб: зенитчики проходили учебные сборы на окружном полигоне, а полагаться на две установки счетверенных пулеметов несерьезно.

Еще не успел растаять в груди холодок от этой мысли, как напротив, за речкой, где берег тоже заплеснуло густым высоким кустарником, хлопнул выстрел, и в небо с шипением взметнулась красная ракета, затем еще выстрел ракетницы - и в небе поплыл второй клубок красного огня. Оставляя за собой дымные следы, ракеты описали над Морошей дугу и сгорели прямо над оврагами. Федор Ксенофонтович не сразу сообразил, что бы это значило.