Поспав, я вернулся в траншею. Можете радоваться, они довольно быстро развязались и стали как кроты рыть себе норы. Вероятно, по чьему-то приказу боши дважды забрасывали их гранатами, на что мы отвечали минометным огнем. Потом все стихло. Мы их окликнули. Не подал голос только крестьянин, хотя это ничего не значит, может, он просто был дурно воспитан. Думаю, они все еще живы.

Пишу письмо, чтобы вы знали о моем намерении сделать все, чтобы они остались в живых, даже если придется прибегнуть к рукопашной, что здесь не очень любят. Надеюсь, как и вы, что день пройдет быстро, а к ночи я получу приказ вытащить их оттуда.

Прощайте, сержант. Я бы так хотел посидеть с вами где-нибудь подальше отсюда и в другие времена.

Этьен Фавурье".

Довольно долго Матильда неподвижно сидит, поставив локти на стол и подперев ладонями подбородок. В комнату проникают сумерки. Она думает о прочитанных письмах, захваченная картиной, которая перед ней открылась. Придется перечитать их еще раз.

А пока она зажигает лампу, вынимает мелованную бумагу и записывает черными чернилами рассказ Даниеля Эсперанцы. У нее хорошая память, и она вспоминает фразы, которые он произносил. В ее ушах звучит голос больного, и картина вырисовывается так ясно, словно она все пережила сама. Теперь его рассказ запечатлен в ее памяти, словно на кинопленке. Надолго ли, неизвестно. Поэтому она и записывает.

Позже Бенедикта стучится в дверь. Матильда говорит, что не голодна и чтобы ее оставили в покое.

Еще позднее, закончив писать, Матильда выпивает два-три глотка минеральной воды прямо из горлышка бутылки и самостоятельно ложится в постель. В комнату влетает ночная бабочка и упорно бьется о лампу ночника.

Матильда гасит свет. Вытянувшись под одеялом, она думает о королеве Виктории. Ей бы хотелось выяснить происхождение этой марки, на которой «пенс» превратился в «пено». До этого вечера она не любила Викторию из-за войны с бурами. Но она также не любит и капитанов.

А потом плачет.

Матильде девятнадцать лет семь месяцев и восемь дней. Она родилась в солнечный день начала века, первого января 1900 года, в пять утра. Высчитать ее возраст всегда нетрудно.

В три года пять месяцев и десять дней, ускользнув от внимания матери, любившей посудачить с соседкой по лестничной площадке о коте, который описал ее половик, Матильда взобралась на пятую ступеньку стремянки и упала. Потом она объясняла свой подвиг — так ей рассказывали, сама она ничего не запомнила — желанием полетать, как во сне.

В больнице ее обследовали, но за исключением трещины в ключице, которая срослась через несколько дней, ничего серьезного не обнаружили, не было ни синяков, ни царапин. Рассказывают, что она смеялась в постели, наблюдая, как все хлопочут вокруг.

А теперь сдержите-ка слезы: Матильда никогда больше не смогла ходить.

Сначала подозревали психологический шок, испытанный страх — почему бы и нет? — огорчение при мысли, что она, очутившись в воздухе, оказалась меньше воробья. Новые обследования тоже не установили причину ее непонятного увечья. И стали полагать, что все объясняется гордыней перед перспективой наказания. Подобные глупости говорили до тех пор, пока какой-то бородатый худой болван не высказал совершенно бредовую мысль, будто, бродя по коридорам семейного дома, Матильда застала папу и маму, занятых нехорошим делом.

Этот тридцатипятилетний папа, ростом в 186 сантиметров и весом в сто килограмм, во времена, когда все это случилось, всем внушал страх. Получив оплеуху, бедняга-бородач и до сих пор, вероятно, бродит между Монмартрским кладбищем и улицей Гэте. Видя, как он пошатываясь идет по тротуару, люди подают ему милостыню.

Но отец Матильды не ограничился тем, что надавал так называемому психологу, обзывая врачей неучами, умеющими лишь прописывать аспирин. Он забросил работу в строительной фирме, возил Матильду в Цюрих, Лондон, Вену, Стокгольм. Между четырьмя и восемью годами она много поездила, но видела страны лишь из больничных окон. Потом им пришлось смириться. Матильде объяснили — хотя кому же было лучше это понимать? — что ее мозг не отдает приказы ногам. Где-то в ее спинном мозгу разрушены нервные клетки.

Потом настал период, когда они поверили в спиритизм, магию, в булавки, которыми колют кукол, купленных на базаре, в настойку трехлистника, грязевые ванны, и даже в гипноз. Десятилетняя Матильда внезапно встала. Мать утверждала, что она сделала один шаг, отец — полшага, а брат Поль ничего не говорил, он не знал, что думать. Матильда упала на руки отца, и понадобилось вмешательство врачей, чтобы привести ее в чувство.

Уже тогда она была гордячкой и сумела наилучшим образом организовать свою жизнь. Отказывалась принимать чью-либо помощь, за исключением тех случаев, когда хотела купаться вдали от людей. Конечно, ей много раз случалось попадать в затруднительное положение, больно обо что-то удариться, но с годами Матильда научилась очень ловко пользоваться руками, было бы за что уцепиться.

Да и какое это имело значение, ведь у Матильды появилось много прекрасных развлечений! Скажем, она рисует большие полотна, которые однажды выставит, и все узнают о ней. Пишет цветы, только цветы. Любит белый, черный, темно-красный, синий как небо, нежно-бежевый цвета. У нее проблема с желтым, но с этим сталкивался до нее Винсент, который восхищался Милле. Цветы Милле всегда будут казаться ей нежными и жестокими, полными жизни в ночи времени.

Лежа в постели, где все возможно, Матильда часто воображает себя правнучкой Милле. Будто бы сей проказник сделал ее прабабушке незаконнорожденного ребенка. Пожив в шкуре шлюхи из Уайтчейпела, излечившись от туберкулеза, эта незаконнорожденная дылда, с большим узлом волос, в шестнадцать лет влюбилась в деда Матильды и сумела прибрать его к рукам. Тому, кто в этом сомневается, пусть будет хуже.

Другая часть ее жизни — кошки. У Матильды их шесть, у Бенедикты один кот и у Сильвена одна кошка: всего, стало быть, восемь. Котят они раздают тем, кто этого заслуживает. Кошек Матильды зовут Уно, Дуэ, Терца, Беллиссима, Вор и Мэтр-Жак. Все очень разные, к Матильде относятся терпеливо и никогда не огорчают ее. Кот Бенедикты — Камамбер — самый умный, но и самый прожорливый, ему надо бы соблюдать режим, чтобы похудеть. Кошка Сильвена — Дюрандаль — дуреха, она даже не общается с Беллиссимой, своей дочерью, которая от этого страдает и не отходит от ее хвоста. Вечно опасающейся будущего Матильде хотелось бы, чтобы кошки жили подольше.

На вилле «Поэма» живет и собака Пуа-Шиш, слабость Поля и Матильды — сильная пиренейская овчарка, совершенно глухая, которая, чтобы позлить белок, все утро гоняется за ними, которая лает, когда люди уходят, а все остальное время спит, портя воздух. Всякий раз, видя это, Бенедикта говорит: «Бздящий пес — счастье принес».

Во время войны часть ее жизни была связана с детьми из Соортса, соседнего городишки, где не было учителя. У Матильды сначала занималось двенадцать, потом пятнадцать детей в возрасте от шести до десяти лет. Один из залов на вилле она превратила в класс и учила их письму, счету, истории, географии и рисунку. В июле 1918 года, уже с год вдовея по своему жениху, она поставила с ними отрывок из Мольера и показала спектакль папам, мамам, мэру и кюре. Малышка Сандрина, игравшая тетку, с которой дурно обращается муж, в момент вмешательства соседа — господина Робера, никак не могла произнести: «Мне нравится, когда меня бьют». Вместо этого она говорила: «Не твое дело, может, я хочу, чтобы он меня бил!» И, не задумываясь, награждала оплеухой Эктора, одного из сыновей Массеты, игравшего роль господина Робера. Спохватившись и зажав рот рукой, она восклицала: «Нет, нет... Я не хочу, чтобы ты вмешивался в мои дела!» И опять давала ему пощечину. «Нет, не так... А если мне нравится, когда мой супруг бьет меня?», и бац — следовала третья пощечина. Малыш Массеты сначала заревел, а потом и сам полез драться. Вмешались матери, и пьеса закончилась, как «Эрнани» [драма Виктора Гюго], в суматохе.