«Легенды о баснословных выигрышах всегда связаны с именами людей, которые просто любят играть,- сказал Красильников.- Бегун, считающий секунды, никогда не поставит рекорда, даже если очень хорошо подготовлен. Необходимо испытывать наслаждение и азарт от самого бега, вы понимаете почему? – Верещагин не ответил. Оскалившись, он грыз нитку.- Род человеческий давно прекратился бы, если б люди занимались любовью ради одного результата,- продолжал Красильников.- Что вы скажете о мужчине, который в минуту жарких объятий думает такую думу: может, от сегодняшних ласк никто не родится и я напрасно тружусь? Дети и открытия, Верещагин, рождаются от удовольствия, а не от забот. Запомните это, живите пением, не цепляйтесь обеими руками за песню – пусть летит. Наслаждайтесь процессом, не ждите выгод от результата, не пожирайте непослушных детей своих, за это был оскоплен гурман Хронос, не думайте, что Господь Бог создал вас для вас же, помните, что вы – средство, а не цель, процесс, а не результат, человек – знак умножения между двумя цифрами, а не одна из цифр, зарубите это себе на носу и не носитесь с собственной персоной как дурень со ступою, любовь, обращенная внутрь, порождает беспокойство о будущем, влюбленные в себя всегда деловиты и озабоченны. Вы заметили, в последние годы все больше появляется деловитых и озабоченных людей?»
Зазвонил телефон, Красильников посмотрел на него с грустью. «Если б вы только знали, как не хочется вставать со шкуры убитого медведя,- сказал он. «Разве этот медведь убит? – спросил Верещагин, оторвав рот от все еще не перекушенной нитки.- Вы и убили».- « С ума сошли! – сердито сказал Красильников, а телефон все звонил и звонил.- Я никогда никого не убивал. Этот медведь был моим другом, он умер от старости двадцать девять лет тому назад».- «Я понимаю, почему вы говорите «убит»,- сказал Верещагин.- Вы имеете в виду, что смерть – всегда убийство».- «Вы правильно поняли мою мысль»,- похвалил Красильников. «Давайте я сниму трубку»,- предложил Верещагин и встал со шкуры. «Вы же не знаете, что в нее сказать,- остановил его Красильников.- Что вы в нее произнесете?» – «Сначала я произнесу: «Алло»,- сказал Верещагин. «Я никогда не говорю: «Алло»,- возмутился Красильников.- На том конце провода будут страшно удивлены, когда услышат: «Алло». Я всегда говорю: «Слушаю».- «Я скажу: «Слушаю»,- согласился Верещагин. «А потом? – спросил Красильников.- Что вы скажете потом?» – «Откуда я могу знать, что скажу потом, если я не знаю, что мне ответят на «алло»?» – удивился Верещагин. «На «слушаю»,- поправил Красильников. «На «слушаю»,- согласился Верещагин. «Вам ничего не ответят на «слушаю»,- сказал Красильников.- Разве вы не слышите, телефон уже не звонит».
Он посмотрел на него с еще большей грустью, чем вначале, Верещагин тоже повернулся к телефону, с минуту оба ждали. «Слышите, не звонит»,- сказал Красильников. «Ничего не слышу»,- возразил Верещагин. «Значит, не звонит,- убедился Красильников.- Слишком много развелось озабоченных людей,- сказал он.- Все планируют, рассчитывают, тревожатся… Я не знаю; по-моему, мир устроен очень просто, но мы боимся быть одураченными и придумываем такие сложности, что Господь Бог, наверное, сокрушенно вздыхает на небе и думает: «Ну и насоздавал я на свою голову умников!»
И Красильников вздохнул так сокрушенно, что выдал себя. «Вы и есть Господь Бог»,- сказал Верещагин. «Я и есть,- согласился Красильников, принес ножницы и отрезал глаз совсем.- Это абсолютно неподходящий глаз, противно на него смотреть,- сказал он.- Я устроил вас в Порелово. Через два дня вы должны быть там».
«Я буду там работать? – спросил Верещагин.- В Порелово? – Пореловский научно-исследовательский институт керамических сплавов был одним из тех провинциальных научных центров, о которых знают специалисты всего мира. О работе в Порелово Верещагин не пробовал и мечтать.- Спасибо! – сказал он, ликуя. Красильников сидел на медвежьей шкуре усталый, с потухшим взглядом.- Мне не хочется от вас уезжать»,- сказал Верещагин, стыдясь своей радости.
«Врете,- ответил Красильников.- В вашем возрасте всегда хочется уезжать».
«Вру,- сознался Верещагин.- С вами трудно разговаривать, потому что вы все чувствуете. Но ничего, через десять лет я тоже буду все чувствовать».
«Через десять не будете,- сказал Красильников.- Вы все будете чувствовать через двадцать пять лет».
«Я привезу вам подходящую пуговицу,- пообещал Верещагин.- Самосветящийся глаз».
И они расстались.
В Порелово жили мастера. Они ходили по улицам этого красивого городка уверенной походкой, и каждый что-то умел. Мастер – это человек, который что-нибудь хорошо умеет.
Вообще все люди человечества делятся на два сорта: вот на этих самых мастеров и на других, которых я даже не знаю как назвать.
Так и назовем их пока: другие.
Об этом, пожалуй, стоит поговорить сейчас, потому что потом может не представиться случая.
Я хочу, чтоб читатель, прочитав эту книгу, перестал быть невеждой и знал, на какие два сорта делятся все люди.
Если я не разъясню это сейчас, то потом, захваченный судьбой Верещагина, могу забыть или не найти места для подобных разъяснений, и читатель на всю жизнь останется недоумком, который не знает, на какие два сорта делится все люди вокруг нас.
Значит, так: все люди вокруг делятся на мастеров и на других, которым я не умею придумать имени.
Мастера – это те, которые что-то умеют хорошо делать: я уже это говорил.
А другие – не умеют.
Мастер всегда хорошо знает, чего хочет.
А другой – не знает.
У мастера золотые руки, и голова у него тоже из золота. Он вообще – сплошной золотой слиток.
А у другого голова набита разными перепутавшимися спиралевидными туманностями. И руки у него трясутся. То от нетерпения, то от растерянности.
Мастер входит в лес, вскидывает ружье и посылает пулю точно в сердце зверя.
А другой говорит: «Это не тот зверь, который мне нужен» – и так долго шляется между деревьями без результата, что когда, наконец, встречает нужного ему зверя, то от волнения часто промахивается.
Я же говорил: у него трясутся руки.
Мастер, встретив на пути горный поток, строит через него добротный мост и проходит над бурлящими водами чеканным шагом.
А другой, разбежавшись, прыгает прямо в поток – на камень, который случайно подкатили к этому месту бурлящие горные воды, а с этого камня на следующий, и, если ему повезет, добирается до противоположного берега бледный, с трясущимися от страха ногами. И ноги у него тоже трясутся, оказывается. Когда мастера спрашивают: «Как ты перебрался?», он отвечает четко и ясно: «Построил мост»; мало того, показывает чертежи этого замечательного моста, которому сносу нет и по которому теперь каждый дурак может спокойно перейти. Когда же спрашивают другого: «Как перебрался ты?», он отвечает, удивленно пожимая плечами: «Сам не знаю как».
Конечно, с мостом лучше, тут двух мнений быть не может. Но, к сожалению, не у каждой горной реки лежит на берегу соответствующий для моста строительный материал. Я хочу сказать, что поскольку построить мост не всегда представляется возможным, то эти другие нам, человечеству, к сожалению, нужны иногда. А то бы мы их уже турнули из нашего замечательного человечества.
Потому что ненадежные они люди, очень нестабильны результаты их труда. То они непонятно как доберутся до противоположного берега, то посреди потока с коротким воплем погружаются в пучину вод,- поминай как звали. У них все зависит от того, подбросит ли бурной волной к нужному месту в нужный момент подходящий камень, и еще от того, возникнет ли в их душе в нужный момент необходимое для головоломного прыжка вдохновение.
Случай и вдохновение – вот что нужно для успеха этим другим. Они вообще во всем надеются на Господа Бога, тогда как мастера на самих себя.
Без помощи Господа Бога, который творит случай и вдохновение – все остальное сущее в мире от него не зависит,- без этого Господа Бога другие – нуль. Они не сами по себе, от них как бы тянется невидимый провод с невидимой вилкой на конце, и, если эту невидимую вилку не воткнуть в невидимую розетку, через которую Господь Бог подает свой невидимый божественный ток, они, лишенные удачи и вдохновения, как прожектор, поставленный посреди пустыни, безглаз и нем, так и они – ни на что не способны, пользы от них как от козла молока.