Появлялась и исчезала иерусалимская знать. Явился Жослен де Куртенэ, брат графини, глава семьи, добродушный толстяк, закутанный в русские меха. Принцесса подбежала приветствовать его, протянула к нему обе руки и звонко расцеловала в губы. Маршал переступил поближе к ней. Молодой красавец, тенью следовавший за принцессой, был, судя по гербовому значку, Ибелин — не сам лорд, скорее всего, его младший брат. Ибелины всегда соперничали с Куртенэ, и этому юнцу здесь было явно не по себе, хоть он и вился вокруг принцессы, точно шмель вокруг цветущей липы. Тут Жослен де Куртенэ кивнул де Ридфору, и маршал шагнул вперёд, присоединяясь к избранному обществу.
Он склонил голову перед главой дома. Не такого большого, каким он мог бы быть, имей Куртенэ побольше рыцарей.
— Милорд граф...
Де Куртенэ всё ещё носил титул графа Одесского — по владению его отца, которое более двадцати лет назад перешло к сарацинам. Де Ридфор смотрел на него с самоуверенностью человека, чья власть была если не наследственной, то, по крайней мере, осязаемой.
Жослен спросил:
— Как полагают в Храме — что Саладин намерен делать дальше?
Де Ридфор подбоченился, слегка приподняв одно плечо.
— Что бы он ни сделал, милорд, это не важно, мы всё равно опередим его. — Он повернулся к графине, которая кокетливо поглядывала на него из своего кресла. — Миледи... — Теперь наконец де Ридфор мог подойти к принцессе. Улыбнувшись, он поклонился ей. — Принцесса, ты самый прекрасный из цветов этого сада.
Глаза её блеснули.
— Сейчас зима, и здесь нет цветов.
Маршал понял: каждый комплимент, каждую льстивую реплику, каждую раболепную ложь Сибилла слышала по меньшей мере дважды.
Он вновь улыбнулся. Принцесса нравилась ему всё больше.
— Как ты здравомысляща, принцесса. Истинное сокровище.
Юнец, торчавший за спиной принцессы, шагнул вперёд. Взгляд острый. Хочет показать, кто тут хозяин.
— Сиб, — сказал он, — мы ещё нужны здесь?
Де Ридфор отступил, бормоча слова прощания, а принцесса повернулась и вышла вместе с юным Ибелином, смеясь и запрокидывая голову, чтобы не сводить с него глаз. За спиной де Ридфора не по-женски выругалась её мать.
— Быть может, Рамлех покончил с ним, — сказал Жослен. Он всё ещё думал о Саладине. Нервно перехватывая кубок с вином то одной, то другой рукой, он продолжал: — Ты же знаешь, каковы сарацины. Стоит ему выказать слабость, как собственный народ и сбросит его.
— Да, — подхватил стоящий за креслом графини её фаворит Амальрик де Лузиньян, — мы должны напасть на них сейчас, взять Дамаск или хотя бы Алеппо. Сейчас у нас преимущество, так, во всяком случае, мне кажется. Милорд граф, решительным рывком мы могли бы отвоевать Эдессу.
Глаза Жослена широко раскрылись от волнения, пальцы крепко обхватили кубок. Он побаивался решительных рывков.
— Навряд ли король сейчас в состоянии вести нас на Эдессу.
— Король! — презрительно и грубо повторила графиня. — Почему он не сдаётся? Ему давно уже пора отдать трон. Пора уйти в монастырь. Как он может кого-то вести? Зубы Господни, он похож на смерть в этих своих белых покровах! — Взгляд её обратился прочь, к дочери, которая под деревьями отдавала указания садовникам. — Кое-кто не думает ни о ком, кроме себя.
Любовник графини наклонился к ней, не прерывая пылкой речи, обращённой к Жослену.
— Милорд, нам нет нужды ждать, когда король поведёт нас! Мы можем отправиться в поход и сами. — Черноволосая голова Амальрика повернулась, отыскивая де Ридфора. — Милорд маршал, вы с нами? Как поступит Храм в подобном случае?
Де Ридфор рассмеялся:
— В случае удара на Дамаск, Алеппо или Эдессу? Решите хотя бы, куда именно вы хотите ударить. И обратитесь к госпитальерам — быть может, у них найдутся лишние люди. — Краем глаза он видел, что в сад как раз входит магистр госпитальеров. Де Ридфор поклонился графине: — С твоего дозволения, миледи, — проговорил он и удалился, чтобы не кланяться тому, кого считал ниже себя.
Бодуэн д'Ибелин наклонился к Сибилле и прошептал ей на ухо:
— Идём, покуда никто не смотрит.
Она подняла голову, и он тотчас поцеловал её. Сибилла засмеялась. Бодуэн вечно обнимал и целовал её. Она гибко выскользнула из обхвативших её рук и отошла на пару шагов, всё ещё глядя на придворных. Ей нравилось быть желанной, но не хотелось быть связанной.
— Что — хочешь позабавиться с соколами?
Бодуэн шагнул к ней сзади, и его рука обвила её талию.
— Хочу позабавиться с тобой. — Он снова заключил её в цепкие объятия. Через сад, отыскивая их взглядом между шёлковых платьев и котт, сфинксом смотрела Агнес де Куртенэ.
Сибилла оттолкнула любовника, чувствуя себя неуютно под взглядом матери. И спросила, тронув его за руку:
— Что ты думаешь о моём дяде Жослене?
Бодуэн д'Ибелин поднял голову, взглянув на Жослена так, словно лишь сейчас заметил его. Сказал осторожно:
— Он добрый человек и истинный рыцарь.
— Трус, — отрезала Сибилла.
— О, Сиб. — Он рассмеялся и слегка дёрнул её длинный локон. — Скажи: «благоразумный» — и будешь права. Следуя за Жосленом де Куртенэ, не погибнешь.
Сибилла сморщила носик.
— Трус, — повторила она. Жослен был её дядей, главою семьи; ежели она будет королевой — ей не обойтись без его поддержки, однако поддержка эта ничего не будет стоить.
Будет королевой. Всю её жизнь корона лежала рядом с ней и, однако, всё время казалась далёкой, далёкой до несбыточности. Брат её был таким настоящим, таким несомненным королём. Сибилле почему-то казалось, что он вот-вот перестанет болеть, что произойдёт чудо. Он добр, он герой. Бог непременно спасёт его — однажды, очень скоро, они явятся к его двору и найдут короля очищенным, каким он был прежде, прекрасным и мужественным.
Но Бодуэн не поправлялся. Кулачок Сибиллы сам собой сжался при мысли, как это несправедливо. Как жестоко. И однажды, очень скоро, она станет королевой Иерусалима. А это меняет всё.
Она оглянулась на людей, заполнявших сад, оценивая, чем они могут быть полезны ей.
Прежде всего — её мать и материнские прихлебатели, прочно занявшие все посты на службе королевству. Агнес по-прежнему смотрела на дочь поверх жухлой бурой травы сада. Сибилла улыбнулась ей, взяла руку своего любовника и поцеловала. Лицо матери стало ничего не выражающим, словно у змеи.
Мать на её стороне. Конечно же графиня считает эту сторону своей собственной.
Как раз в то время, когда Сибилла размышляла, вошёл распорядитель двора, прокричал представление, и в дверях, ведущих с галереи, появился граф Триполитанский.
Этот уж точно не на её стороне. Крупнейший из баронов королевства, он был регентом в дни младенчества её брата, и принцесса до сих пор помнила, как Триполи боролся за сохранение своего влияния, когда её брат в четырнадцать лет стал совершеннолетним, как Бодуэн использовал все — угрозы, просьбы, закон, — чтобы принудить Триполи отдать власть. Граф вошёл в сад среди роя прислужников, которые освобождали для него дорогу, и он шёл как бы в центре смерча. Его коричневая бархатная куртка не была расшита; не носил он и укращений. Говорили, что он не тратит денег — только копит. Он направился к графине, чтобы поприветствовать её.
— Что тебя так увлекло? — спросил Бодуэн д'Ибелин. — Я только что спросил, не хочешь ли ты вина. Вон, видишь — вынесли свежее.
Сибилла сказала:
— Я наблюдала за кузеном Триполи. Размышляла, как с ним быть.
— Ах, Боже мой, Сибилла, не тревожься об этом. — Бодуэн коснулся губами её уха, и его рука вновь легла на её талию. — Когда мы поженимся, я сам позабочусь о нём. Оставь Триполи мне.
— Ступай принеси мне вина, — сказала она.
Она смотрела, как Бодуэн идёт за вином — высокий, светлокудрый, красивый... и невыносимо скучный. Сибилла уже знала, что никогда не выйдет за него, но он нужен, чтобы дразнить её мать. Агнес погрузилась в беседу с графом Триполи. Сибилла снова оглядела сад, оценивая собравшихся, и тут в дальнем конце мозаичной площадки, поодаль ото всех, заметила Жерара де Ридфора.