Слева от него загремел голос Раннульфа, и другие рыцари взревели в ответ. Стефан одолел последние несколько ярдов до турецкого лагеря. Перед ним был враг — и туча стрел. Из-за тугих тетив, из-за круто изогнутых луков блестели вражьи глаза. Он слышал их крики. Остриё стрелы чиркнуло воздух совсем рядом, но меч Стефана одним ударом рассёк и лук, и тетиву, и стрелу, и руку — и турок погиб. Как Герман.

Стефан побежал дальше — мимо костра. Где-то орал Медведь. Турки пытались бежать. У подножия утёса двое лучников попытались сопротивляться, и Стефан бросился на них. Не успел он нанести удар, как с обеих сторон к нему подоспели ещё трое тамплиеров, и турки повалились, словно спелая пшеница под серпами жнецов.

Прямо на Стефана, прядая из стороны в сторону, галопом мчался конь, и рыцарь прыгнул, чтобы поймать его, но конь слепо пронёсся мимо и пропал из виду. Стефан увидел, как раненый турок, хромая, пытается укрыться в скалах, — и догнал, и убил его.

За спиной у него кто-то крикнул, кто-то завизжал — и вдруг наступила тишина.

Стефан выпрямился, задыхаясь, сжимая обеими руками меч. Он огляделся; голова у него кружилась. Он стоял почти у подножия утёса, где горел костёр. Внизу с блеяньем и топотом убегали прочь овцы, и пастухи торопились нагнать их. Земля под скалами была усыпана мёртвыми телами турок.

Тамплиеры бродили вокруг, спотыкаясь о трупы, подходили к кострам и ели всё, что удалось найти съедобного. Бой был кончен. Стефан перекрестился, рука его дрожала.

За Германа. Но Герман всё равно мёртв. Буря ужаса обрушилась на юношу; разум его туманили обрывки картин — раненые, умирающие, мёртвые воины, такие же, как он; его замутило. Он снова затянул пояс на талии и сунул меч в ножны.

К нему подошёл Раннульф с толстым, истекающим соком куском жареного мяса.

   — Вот, поешь. Это кролик. — Он протягивал Стефану кроличью ногу с торчащей из неё голой костью; на миг юноше почудилось, что к нему тянется крохотная ручка.

   — Нет, — сказал он, — нет, — и тяжело сел на землю.

Раннульф молчал, просто стоял рядом с ним и жевал мясо. Юного короля и ещё одного воина оставили у подножия склона с конями; теперь они приближались галопом, вздымая пыль. Запах мяса проник в ноздри Стефана, и вдруг он почувствовал, что голоден. Он глубоко вздохнул; ему полегчало. Он помнил, что наносил удары, знал, что убивал людей, — он победил, он выжил. Они победили. Голова у Стефана кружилась. Вдруг торжество жаркой волной окатило его.

Раннульф сверху вниз смотрел на него:

   — Ну?

   — Есть хочу, — сказал Стефан, и рыцарь рассмеялся и протянул ему ломоть мяса. К тому времени, когда к ним подскакали кони, Стефан уже обглодал кроличью кость дочиста. «Герман, — думал он, — Герман, я отомстил за тебя». Вслед за братьями он вскочил в седло и поскакал к Иерусалиму.

Стефан не изменился — изменился мир. Мир тесно сомкнулся вокруг него, сократился до одного ныне текущего мига, до тепла солнечного луча, упавшего на спину, до сделанного только что вдоха.

Прежде, когда выдавалось, как сейчас, свободное время, он грезил о дальнем: доме, сёстрах, будущем — пускай неблизком, но таком приятном времени, которое непременно будет усеяно великими деяниями и приведёт его к спасению души.

Ныне мысли его чурались подобных грёз, и он злился, ловя себя на мечтаниях, словно, в одночасье состарясь, не должен был более попадать в такие ловушки. Он думал о еде, о том, что надо бы отдать доспехи в оружейную — выправить, а ещё — как бы отучить нового коня грызть удила.

Под ним распластался город — такой тихий, что Стефану слышен был крик одинокого настырного разносчика где-то в дальних-дальних улочках. У ворот замка работали плотники — рубили, пилили, сколачивали. Стефан нагнулся над краем стены, камень грел его ладони, ветер мягко касался лица. Ворота были закрыты и заперты с обеих сторон, тяжёлые решётки опущены, потому что Саладин мог в любой момент появиться под Иерусалимом, и никто не мог ни открыть ворот, ни войти в город без слова Стефана л'Эля — отчего Стефан л'Эль получал несказанное удовольствие.

Он только что выпустил за стены Раннульфа и троих сержантов — сверху ещё видно было, как они скачут по дороге на восток, — высматривать Саладина. Раннульф всё узнает первым, припомнилось Стефану, и вспомнился тот, кто это сказал. Стефан мотнул головой, отгоняя воспоминания. Два сержанта, отданные под начало Стефана, мерили шагами парапет. Снаружи по дороге трусил к городу на ослике человек, а в каких-нибудь пятнадцати футах за ним шла женщина с корзиной; но ворота сейчас открывать было трудно, так что придётся им подождать, пока не соберётся народу побольше или не подъедет кто-нибудь важный. Тогда им, возможно, придётся подождать ещё — чтобы уплатить пошлину.

А оказавшись в городе, они могут и пожалеть об этом. Стефан зорко оглядел восточный горизонт, гадая, где сейчас может быть Саладин.

С тех пор, как король и одиннадцать тамплиеров добрались до Иерусалима, они ничего не слышали об армии, что была разбита у реки Литани. В гарнизонах Священного Города оставались лишь считанные солдаты и сержанты — старики, увечные, больные; они встали на стены, и король приказал закрыть все врата и опустить все решётки и никого не впускать и не выпускать, кроме как через Давидовы Врата. Храмы были полны, торжища опустели. Разносчик, что кричал на улицах, переходил, вероятно, от одной закрытой двери к другой.

А день выдался тёплым, и ласковый ветерок точно смеялся. Стефан прислонился к стене и любовался горами, беспечный, как дитя.

Один из сержантов окликнул его, он обернулся и увидел короля: тот ехал по улице вдоль стены.

Стефан сбежал по лестнице вниз. Под королём был рослый гнедой конь; его сопровождали с полдюжины всадников в ярких одеждах, а сам Бодуэн был облачен в длинную котту алого шёлка. Он придержал коня:

   — Ну, Мыш, как дела?

   — Всё в порядке, сир.

   — Я поднимусь взглянуть. Держи. — Он бросил повод пажу, перекинул ногу через загривок лошади и соскользнул наземь. — Били, идём за мной, — позвал он и зашагал вверх по широким каменным ступеням к парапету. Там его увидели плотники и все разом повыскакивали из башни, не положив даже инструментов, — да так и стояли, кланяясь и славословя. Лицо короля исказила жутковатая улыбка, и взмахом руки он начертил над ними в воздухе крест. Стефану, поднимавшемуся вслед за ним, пришлось немного замешкаться, прежде чем он сумел отыскать себе местечко на переполненной стене; за ним поднимался ещё кто-то, он услышал шорох шёлка, почувствовал аромат роз и вдруг сообразил, что заступает дорогу принцессе Иерусалимской. Стефан шагнул в сторону, бормоча извинения. Король благодарил плотников в выражениях, от которых щёки мастеровых горели, словно спелые яблоки, и они снова принялись кланяться ему, клясться в вечной верности и призывать на него благодать — за себя и всех своих детей, пока наконец десятник пинками не отправил их работать.

Король повернулся к краю стены и поглядел на восток.

   — Покуда всё тихо, — сказал он.

Сестра плавно шагнула к нему. Её гибкая белоснежная рука была прекрасной формы, ногти — гладкими, как жемчужины. Что она делает здесь, удивился Стефан; весь остальной двор безопасности ради отбыл на побережье. Принцесса взглянула в сторону Иудеи:

   — Они придут оттуда?

Король шевельнул плечами, обтянутыми переливчатым шёлком котты.

   — Не всё ли равно, коли уж они будут здесь? — Он перегнулся через край стены, глядя на дорогу внизу. — Эти люди хотят войти в город?

   — Да, сир, — отозвался Стефан.

   — Так впусти их. — И король, отвернувшись, пошёл вниз по лестнице. Стефан крикнул привратникам, и те принялись за нелёгкий труд: вытаскивать засовы на внешних и внутренних воротах и поднимать решётки. К тому времени, когда ворота открылись и пара крестьян с ослом и корзиной миновала арку, король, его сестра и свита исчезли из виду за изгибом стены.